— Поедем в штаб, — сказал он. — Там все расскажете.
Их усадили в автомобиль и долго возили чуть ли не по всем улицам. Показали переполненные тифозные бараки, сиротские дома, здания пристани, разрушенные английской авиацией. Все это произвело впечатление.
— Нас расстреляют? — спросил Джон Вебстер, один из летчиков, когда они очутились в кремле.
— Не знаю, — сурово отозвался Куйбышев. — Не знаю. Случается, пленных расстреливают.
— Мы не считаем себя виноватыми, — сказал другой — Майкл Саммерс. — Мы военнослужащие и обязаны выполнять приказы своих начальников.
Куйбышев недобро сощурился, твердо положил сжатый кулак на стол.
— Удобная позиция, а? — сказал он. — Мы тоже выполняем приказ своего начальника. А наш начальник — народ. Но мы почему-то не лезем на Британские острова. Нашему народу интервенция не требуется. И революцию нести к вам на штыках не собираемся. Мы пока не расстреляли ни одного англичанина. А ваши каратели уничтожили бакинских комиссаров!
— Это неправда! Мы ничего не знаем ни о каких ваших комиссарах, и все это нас не касается.
— Нет, это, к сожалению, правда. Двадцать шесть комиссаров, руководителей Бакинской коммуны, расстреляны по требованию вашего капитана Тиг Джонса. Так вот, мы хотим знать: где находятся трупы расстрелянных?
— Мы не причастны к расстрелу и ничего не можем сказать. Генерал-майор Томсон сделал соответствующее заявление...
— В таком случае ответьте: за каким дьяволом пожаловали в нашу страну ваши генералы Томсон и Маллесон? Ваш военный министр Черчилль деникинскую армию называет «моя армия».
— Мы не можем отвечать за генералов. Тем более за военного министра.
— Должны отвечать. Должны! И за себя, за свои налеты не хотите отвечать?.. Придется отвечать! Вы разрушили порт, жилища рабочих, покалечили детей...
Летчики молчали.
— Вы слышали о пятьдесят восьмом пехотном полке французов, который в феврале этого года отказался воевать с нами? Как вы думаете, почему французы отказались убивать советских людей? Может быть, вы не знаете, что весной франко-английские части и корабли ушли из Одессы? Почему они ушли? Французские моряки умышленно посадили на мель дредноут «Мирабо». На Севере американские солдаты отказываются воевать с нами, требуют отправки домой. Почему бы вашим солдатам и офицерам не потребовать того же? Знаете ли вы, что под Шенкурском английские и американские войска разбиты? Канада отзывает свои войска из России, так как канадские солдаты не соглашаются сражаться против русских. И это несмотря на приказы начальства! Поймите: вы не способны воевать с нами. Антанта убирает свои войска из России... И вы должны уйти из-под Астрахани и Царицына. Уходите!
Они слушали как будто рассеянно, опустив головы, но Куйбышев знал: ловят каждое слово. Не сразу, конечно, осознают эти англичане, очутившиеся в плену, всю лживость политики Ллойд Джоржа и его правительства. Но задумаются. И в конце концов поймут.
На совещании штаба Реввоенсовета решено было летчиков отпустить. Пусть возвращаются к своим, передадут воззвание Реввоенсовета начальству и солдатам.
— Мы вас отпускаем, — сказал Валериан Владимирович Саммерсу и Вебстеру. — Вот письмо к вашему командованию, а это воззвание к офицерам и солдатам. Ознакомьтесь с содержанием этих документов на тот случай, если ретивые служаки попытаются утаить их от ваших товарищей.
Англичане внимательно прочитали документы.
— Вы предлагаете англичанам убраться?! — спросил удивленный Саммерс. — И угрожаете выбросить всех интервентов? Это невероятно. Я просто не могу поверить...
— Мы даем добрый совет: удирайте, пока целы. Ваш Колчак сел в лужу. Деникин вот-вот сядет в нее. Вы свободны, господа!
Они не верили, подозревали подвох. Стояли бледные. У Саммерса дрожали губы. Им казалось: все эти воззвания, письма — просто так, для комедии, тут скрыта какая-то ловушка.
— Вас проводят до линии фронта с белым флагом и передадут из рук в руки...
— Спасибо, сэр, — глухо отозвался Вебстер. — Я хотел бы сказать на прощание несколько слов о том деле... Ну о расстреле ваших комиссаров...
— Вам что-нибудь известно?
— Не совсем так. Я слышал разговор офицеров, наших пилотов, прибывших из Красноводска. Они говорят, будто бы большая группа большевиков была расстреляна на станции Айдин. Но я не знаю, насколько все это точно. Будто бы некий юрист Чайкин опубликовал в бакинских газетах заявление о расстреле комиссаров, обвинил в причастности английское командование ну и всех этих эсеров, меньшевиков, армянских дашнаков из правительства «Диктатура Центрокаспия». Генерал Томсон, прочитав статью, был взбешен, вызвал к себе Чайкина и потребовал от него доказательств. Да, я читал заявление Томсона, которое он опубликовал, но тогда как-то не придал всему значения. Томсон доказывал, что капитан Тиг Джонс хотел отправить ваших комиссаров в Индию и непричастен к убийству.
Вот все, что мне известно.
— Не так уж мало. Значит, их расстреляли на станции Айдин?
— Вполне возможно. Во всяком случае, так говорили знакомые мне офицеры. Они называли какого-то Фунтикова. Эта странная фамилия осталась в памяти. Какое-то важное лицо.
— Председатель закаспийского эсеровского правительства.
— Да, да, нечто подобное. Он лично расстреливал комиссаров, рубил шашкой. Я прошу сохранить мне жизнь...
— Вы дали ценные показания, и вам не о чем беспокоиться. Мы все проверим.
Ого, не так уж они аполитичны, эти английские пилоты! Оказывается, осведомлены обо всем. Даже о Фунтикове слышали.
— Фунтикова я тоже знаю, — сказал Киров. — Ничтожный эсеришка, садист. На его совести смерть народного комиссара труда Туркестанской республики большевика Полторацкого. В прошлом году Фунтиков расстрелял девять ашхабадских комиссаров. С нами не миндальничают, не задумываются об ответственности перед международной общественностью. А мы отпустили Спиридонову, Локкарта, говорят, видели Блюмкина в кабинете Троцкого. Когда в Питере рабочие хотели ответить массовым террором на убийство Володарского, Зиновьев и Лашевич запретили своей властью членов ЦК массовый террор. Ильич, когда узнал об этом, пришел в страшный гнев. Знаешь, что он сказал: «Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров»... — Сергей Миронович был взволнован. — С иностранной шантрапы нужно снять вето дипломатической неприкосновенности. Попадись мне этот Тиг Джонс, я сам расстрелял бы его, как бешеную собаку. Думаешь, вот эти мерзавцы, очутившись на той стороне, перестанут делать налеты на Астрахань? — Кивнул он в сторону английских пилотов. — Как бы не так!
— Ты прав. И все-таки их нужно отпустить. Наша задача сейчас — отнять солдат у Антанты. В таком большом деле издержки не исключены.
Пилотов отпустили. Но Киров не успокоился. Он пришел в негодование, когда узнал, что Куйбышев участвовал в воздушном бою.
— Сюда приезжает командующий Туркестанским фронтом товарищ Фрунзе, — сказал Киров, — все ему расскажу, пожалуюсь, попрошу наказать...
— Фискалить на товарища собираешься?
— Да! Если товарищ ведет себя несолидно.
— Михаила Васильевича моей несолидностью не удивишь: когда брали Уфу, он сам с винтовкой пошел в атаку, повел за собой полк. Ну и попало ему от Ивана Кутякова! Так что не старайся меня воспитывать. Знаешь, что говорил Жан-Жак Руссо по этому вопросу? Величайшая ошибка при воспитании — это чрезмерная торопливость.
— У Жан-Жака был вагон времени, а нам приходится воспитывать в бою, в самый разгар атаки: действуй как я!.. Вот ты, Валериан, Цицерона читаешь, скажи, почему утвердилось представление о воспитании сугубо школярское: воспитывать — значит читать назидательные лекции.
