— Вы его знаете?!
— Да мы с ним, можно сказать, вместе начинали в Иваново-Вознесенске, Шуе, Кинешме. Пришлось ему сидеть и в тюрьме, и в крепости. Сам он был из студентов, сын члена городской управы.
— Да, все очень даже непостижимо... — задумчиво проговорил Валериан Владимирович.
Фрунзе помрачнел.
— С ним в последнее время что-то происходит, — сказал он с печалью в голосе. — Заносит его в левую сторону. Категорически против использования старых специалистов в армии. А вы как относитесь к ним?
— У самих специалистов спросите. Ну хотя бы у Толстого, который с Карбышевым укрепляет Самару.
— Оба они чрезвычайно талантливые инженеры, так я полагаю. Я рад, что встретил здесь именно вас.
— На самарский пролетариат можете рассчитывать — для армии сделаем все...
В Самаре они были главными лицами: Куйбышев как председатель горсовета и губкома, Фрунзе — командующий 4‑й армией.
4-я армия должна была оборонять огромный участок фронта, прикрывающий всю Среднюю Волгу. Штаб армии теперь в Самаре.
...На глазах у Куйбышева Фрунзе за короткий срок преобразил войска, привил им качества регулярной армии. Оставалось только изумляться: военного образования он не имел, никогда не приходилось командовать.
Появилось ощущение прочности жизни. Председатель губкома и горсовета Куйбышев всячески старался помочь Фрунзе, считая укрепление армии и своей задачей.
Наблюдая за Фрунзе, Валериан Владимирович постепенно сформулировал для себя истину, о которой давно подозревал и которой сам всегда следовал: свобода воли — это не своеволие, а строжайший учет возможностей, умение, опираясь на этот учет, подчинять себе обстоятельства. Это умеет Фрунзе. Стоило ему появиться в Самаре — и все завертелось вокруг него, вокруг его страстного желания сделать армию сильной, и в эту орбиту включен и председатель губкома, и горсовет, и десятки других советских организаций. Фрунзе всегда предельно спокоен, каждое его распоряжение рождается из необходимости, и даже как-то не приходит в голову, что этот скромный с виду, даже тихий человек и есть то ядро, тот центр, вокруг которого все вращается. Как это все определить? Что он знает такое, чего не знает Куйбышев? Откуда столь уверенное поведение?
Он догадался: Михаил Васильевич хорошо знает и трезво учитывает независимые от людей законы! Да, да, нужно беспрестанно постигать эти независимые от человека законы. Тогда не будет своеволия. Всякое своеволие в конечном итоге ведет к краху. И только знание законов, которые нельзя обойти и объехать, но все же можно поставить себе на службу, делает тебя внутренне свободным. Фрунзе постиг науку выбирать и принимать решения, безошибочно разгадывать предел дозволенного самим временем. Тут сердцевина его личности. Это своеобразный талант, и с ним, наверное, нужно родиться, чтобы потом при удачном стечении обстоятельств развивать его...
Так понимал Михаила Васильевича Фрунзе Куйбышев. Но что происходит с Андреем Бубновым? Он продолжает поддерживать так называемую «военную оппозицию» и вместе с Пятаковым насаждает на Украине партизанщину, игнорирует военных специалистов.
Недавно Валериан Владимирович был в Москве, на съезде партии. Снова увидел Ильича. Ленин был бодр, энергичен, и не верилось, что всего лишь несколько месяцев назад, после покушения на него Каплан, речь шла о его жизни и смерти. В него стреляли отравленными пулями.
На съезде скрытые враги партии пытались стрелять в него отравленными фразами — ультрареволюционными, очень воинственными.
В поведении вождя, как заметил Куйбышев, появилось нечто новое. Если раньше, реагируя на ту или иную реплику, Ильич старался убедить оппонента, развенчать заблуждение силой своей непреклонной логики, то теперь он, по-видимому, хорошо понимал, что те же Сапронов и Осинский, отрицая руководящую роль партии в Советском государстве, и не заблуждаются вовсе, а хотели бы свести эту руководящую роль к нулю, чтоб их ничтожная группка могла обделывать свои политические махинации, направленные на развал государства, с целью захвата власти; теперь Ленин не стремился даже убедить их, понимая, что имеет дело с врагами, замаскировавшимися псевдореволюционной фразой. Он разил наотмашь, прямо называя вещи своими именами: Сапронов и Осинский сколотили враждебную партии мелкобуржуазную оппортунистическую группку, и эта группка не имеет права на существование в недрах партии. Бухарин и Пятаков, отрицающие право наций на самоопределение, наносят вред не только Советской власти, но и международному влиянию Советской страны.
С глубочайшей иронией и ледяным спокойствием Ленин развенчивал теорию «чистого империализма» спаровавшихся Бухарина и Пятакова, показав всю их теоретическую несостоятельность, их умственное убожество.
Голос вождя сделался суровым и негодующим, когда он заговорил о положении на фронтах. Он говорил о героических действиях 10‑й армии, обороняющей Царицын. Красноармейцы дрались как львы. Но руководители обороны из «военной оппозиции», игнорирующие военных специалистов и насаждающие партизанщину, нанесли колоссальный урон обороне: под Царицыном полегло шестьдесят тысяч наших бойцов! Велики потери и в технике.
Жестокий спор разгорелся на съезде по вопросу о единоначалии в армии. Участники все той же «военной оппозиции» твердо стояли за коллективное управление в руководстве боевыми операциями. Дескать, пусть за все отвечают реввоенсоветы, а военспецов можно привлекать лишь как консультантов.
Идею коллективного командования Ильич высмеял, расценив ее как «полное возвращение к партизанщине». Он говорил, что в армии нужна централизация, которая не противоречит демократизму, а вытекает из сущности пролетарской диктатуры.
И снова Куйбышев испытывал наслаждение от ясности ленинской мысли, от умения вождя легко распутывать самые тугие идеологические узлы. Он говорил о широком привлечении и правильном использовании военных специалистов старой армии — и это соответствовало тому, что делали Куйбышев и Тухачевский, — о необходимости железной дисциплины в армии, а Куйбышев уже на собственном опыте знал, какой большой кровью приходится расплачиваться тем подразделениям и частям, где слаба дисциплина. Без высокой дисциплины, говорил Ильич, не может быть могущественной Красной Армии.
Могущественной... Именно такой и должна быть армия первого в мире рабоче-крестьянского государства. Иначе нельзя. Иначе разобьют. Идея партизанщины — не государственная идея. Это идея мелкобуржуазная. Ленин говорил о необходимости прочного союза со середняком при опоре на бедноту. Подобный союз имеет также огромное сугубо оборонное значение. Он осудил бонапартистские замашки и самонадеянность Троцкого, который утверждает, что «военной науки вообще нет и не было». Троцкий, как всегда, подменял понятия: под видом борьбы с партизанщиной он стремился подавить широкое партизанское движение в тылу врага. Он по-прежнему игнорировал роль партийных организаций и военных комиссаров, проводил линию на огульные мобилизации в армию без классового отбора. Когда выезжал на фронт, то не выходил из своего салон-вагона, отсюда отдавал приказы, не имея представления о том, что происходит на фронтах.
Делегат съезда Мясников, схватившись за голову, жаловался с трибуны:
— Троцкий постоянно меняет свою точку зрения, и мы не знаем определенно, какая точка зрения должна восторжествовать в военном деле.
Как теперь понимал Куйбышев, единственная точка зрения Тропкого — неверие в победу пролетарской революции. Он не верит и боится поверить. И опять вопрос: почему ему все же поручили военное ведомство? На съезде все вспоминали Свияжск. Прибыв на этот участок фронта со своей многочисленной свитой, вооруженный с ног до головы, Троцкий буквально внес дезорганизацию в руководство операциями. Трусил он откровенно и даже как-то неприлично: когда белогвардейцы прорвались к Казанской железной дороге и заперли его поезд, перепуганный Троцкий стал сбривать бороду, переодеваться, кричал на командиров, требуя вызвать для его спасения чуть ли не все части Восточного фронта.
