Они занимали крошечную комнату в доме крестьянина Поликарпа Головных, промышлявшего извозом, — чуланчик с одним оконцем. И это оконце всегда было покрыто крепкими серебристыми узорами.
Еще никогда Валериан не ощущал такого подъема сил. Он в самом деле чувствовал себя счастливейшим человеком. Матери писал: «Дня не хватает. Если бы его увеличили в два раза, то и этого времени было бы мало. Хорошо, если бы сутки имели 72 часа!»
Нет, не самообразованием занимался он в это время. Весь Верхоленский уезд, все станки и села, по которым были разбросаны политические ссыльные, жили далекой войной на западе. И они с Паней — тоже.
Там еще в июне прошлого года русские войска оставили Галицию. Германское командование пыталось окружить их в Польше, но не сумело: русские вышли из-под охватывающих ударов австро-германских войск. Обе стороны, сильно обескровленные, прекратили боевые действия. Но враг все же углубился в пределы России. Какой-то переломный момент. И Валериан догадывался: ни та, ни другая сторона с силами так и не смогут уже собраться. Потери русских убитыми и ранеными каждый месяц доходят до сотен тысяч! Доверие к союзникам подорвано: они все так же стремятся воевать до последней капли крови русского солдата. Генерал-квартирмейстер штаба Западного фронта Лебедев сказал английскому представителю генералу Ноксу:
— История осудит Англию и Францию за то, что они месяцами таились, как зайцы в своих норах, свалив всю тяжесть на Россию.
И Франция, и Англия в своих резервных складах создали огромные запасы снарядов, пулеметов, пушек. А на запросы русских, у которых не хватает даже винтовок и патронов, отвечают: нечего дать. Они холодно предоставили Россию собственной судьбе. Тот же Нокс в интимном кругу говорил с откровенным цинизмом: «Русские — это наши жертвенные бараны. Они всегда берут на себя роль жертвенных баранов».
Куйбышев думает о своих братьях Николае и Анатолии. Где они? Николай — офицер, на фронте. Возможно, убит. Анатолий — инженер-электрик. Известий от него нет. Может, тоже погнали на фронт? Война, война... Проклятье человечества.
За спиной истекающих кровью народов идет так называемое дипломатическое зондирование возможности сепаратного мира между Россией и Германией. Немцы для этих целей использовали свою шпионку фрейлину русского двора Васильчикову, которую война застала в Австрии. Ей дали возможность пробраться в Россию, и она стала добиваться аудиенции у царя. Но обо всем пронюхала дотошная пресса, и Васильчикову пришлось выслать из Петрограда. Тогда брат царицы, принц Эрнст Гессенский, прислал ей письмо с предложением начать переговоры о мире.
Куйбышев был озабочен одним: донести до каждого политического ссыльного в Верхоленском уезде Иркутской губернии ленинский манифест ЦК партии большевиков «Война и российская социал-демократия»: о войнах справедливых и несправедливых, о лозунгах превращения империалистической войны в гражданскую и поражения царского правительства. Правительства воюющих государств вдруг превратились в «миролюбцев», они жаждут мира, «своего» мира, империалистического. Боятся, чтобы затеянная ими война в самом деле не превратилась в гражданскую.
Находясь в Тутурах, Валериан не терял связи с Петроградом. Несмотря на частые аресты, Петербургский комитет продолжал действовать: не так давно комитет принял решение поддержать забастовку Путиловского завода всеобщей городской стачкой. Бастовали десять тысяч человек. Хорошо! Там все идет своим чередом. Пора, пора туда.
А пока приходится воевать все с теми же ликвидаторами, эсерами и оборонцами, которых по недоразумению царский суд сослал в Иркутскую губернию.
Споры случаются жестокие. Ильич призвал к полному разрыву с потерпевшим крах II Интернационалом. Нужно создать новый, III Интернационал! И Куйбышев настойчиво объясняет товарищам необходимость подлинно революционного Интернационала.
Еще в прошлом году вместе с депутатами-большевиками Думы был арестован некто Розенфельд, он же Каменев, журналист. В бытность в Петрограде Валериан встречался с этим Каменевым на квартире у Петровского. Слонимцев называл его своим другом — «несмотря на идейные разногласия». Но, по-видимому, разногласия имели частный характер, так как Слонимцев прямо-таки захлебывался от восторга, рассказывая о Каменеве.
— Вы заметили: Лев Борисович как две капли воды похож на Николая Второго?
— Еще бы! Да не скажи вы, что это Каменев, его от царя-батюшки и отличить нельзя было бы: он ведь тоже за войну до победного конца, — иронизировал Валериан. — Великий патриот!
Каменев был арестован в селе Озерки, неподалеку от Петрограда, где представители большевистских организаций России и депутаты-большевики собрались обсудить тезисы Ленина о войне. На этой конференции Каменев помалкивал, соглашался.
По доносу участников конференции арестовали. Всего одиннадцать человек. И вот Каменев — на скамье подсудимых рядом с Петровским, Бадаевым, Мурановым, Самойловым, Шаговым. Вся Россия смотрит на них. Мужественные большевики даже суд стараются использовать для агитации против войны.
— Война не в интересах рабочих! Превратим войну империалистическую в войну гражданскую!
Их ждет приговор: на вечное поселение в Туруханский край!
Поднимается болезненно бледный человечек с рыжеватой бородкой, с миндалевидными выпуклыми глазами. Он покашливает, втягивает голову в узкие плечи.
— Господа судьи! Я не политик, я журналист, но я не согласен с Лениным. Я честный человек и заявляю прямо: лозунг поражения своего правительства считаю вредным. Я неоднократно заявлял об этом. Кому? Ну спросите хотя бы господина Иорданского. Наш лозунг — «ни побед, ни поражений».
Зал содрогнулся от неслыханного предательства: известный большевик Каменев-Розенфельд отрекся от Ленина! Весть вырвалась из закрытого зала суда, покатилась по России, прошла через все кордоны: Каменев отрекся... Презренный трус, предатель... Вошь на теле революции смеет называть себя честным человеком!
Нет, не хотелось Каменеву в далекую туруханскую ссылку. Какое отношение имеет он, интеллигентный революционер, ко всем этим Бадаевым, Шаговым, коренным рабочим, у которых машинное масло навеки въелось в ладони шершавых рук? Тоже выискались марксисты! Но странный лозунг Каменева «ни побед, ни поражений» насторожил жандармов: поди разберись!
— Хочет всех обмануть! — сказал жандармский генерал Куценко. — Кто не желает побед для нашего оружия, тому место в ссылке, на каторге.
И незадачливого оборонца вместе с другими осужденными отправили в Сибирь.
Ссыльные до сих пор плюются от омерзения, требуют партийного суда над изменником. Илья Ионов, прибывший на вечное поселение в Тутуры, рассказывает:
— Хотел смягчить приговор ценой предательства. Мы осудили его поведение как измену делу партии. Все мы, конечно, испытываем чувство омерзения при мысли о нем.
— А где он сейчас?
— Как я слышал, Петровского, Самойлова, Муранова, Шагова, Бадаева и журналиста Каменева перевели из Туруханского края поближе к Красноярску.
— Странно. Красноярск — революционный центр Сибири!
— Значит, Николашке совсем плохо: за наших депутатов — рабочий класс. Вот и хотят сказать: мол, идем на уступки — только не делайте революцию!
Ах, журналист Каменев! Центральный Комитет партии направил вас в «Правду» для работы и практической помощи большевистским депутатам. Вы должны были подготовить боевое выступление, которое прозвучало бы с думской трибуны как призыв. Готовили‑с. А потом отреклись. Хотели устоять на одной ножке...
До сих пор Валериану приходится рассказывать ссыльным об этом позорном случае: мол, лично знаком. Чаи распивали, о политике говорили. В старые времена офицер, совершивший подобный поступок, добровольно или по принуждению бывших товарищей пускал себе пулю в лоб. Честь!
Куйбышеву, воспитаннику кадетского корпуса, где настойчиво прививали понятие о чести — пусть даже ложное, — поступок Каменева казался прямо-таки чудовищным. И этот странный человек конечно же считает себя правым на сто процентов: а как же могло быть по-другому? Не ехать же бедной жене с ее хрупким здоровьем в проклятую Сибирь?! Логика: Стяжкиной можно, жене Свердлова можно, а жене Каменева Раечке нельзя. И говорят, этот аргумент Каменев всерьез приводит в свое оправдание: очень любит жену.
