В томах иллюстрированной хроники, посвященных войне, печатаются крупным планом портреты кайзера: Вильгельм II, император Германии; шесть сыновей императора Вильгельма — Оскар, Август-Вильгельм, Адальберт, кронпринц Вильгельм, Эйтель-Фридрих и Иоахим; император Вильгельм на охоте — этакий добродушный усач в шляпе и охотничьей куртке. Тут же рядом портреты военного и морского министров Германии, начальника штаба фон Мольтке, фельдмаршала Гинденбурга. А на обороте — речь председателя Государственной думы Родзянко: «Дерзайте, Государь! Русский народ с Вами и, твердо уповая на милость Божию, не остановится ни перед какими жертвами, пока враг не будет сломлен... Государю Императору «Ура!»
— Мразь! — говорит Валериан вслух. — На милость боженьки уповает.
— Кто? — допытывается Паня.
— Тот самый, что помогал жандармам выкручивать руки нашим депутатам. А знаешь, меня тянет в окопы.
Она удивленно взглянула на него:
— Крестик получить хочешь?
— Среди солдат агитацию вести нужно. Это люди смертью и кровью разагитированные, у них винтовки в руках. А винтовки можно повернуть штыками на царя и на Родзянко.
— Разве в столице работы мало?
Он рассеянно улыбнулся:
— Хватает. Но очень уж злость меня берет. Мне ведь, когда приехал сюда, казалось: революция вот-вот грянет. Знаешь, что я надумал: объединить всех, кто против войны, и чтобы тон задавали мы, ленинцы. Мы должны уметь руководить не только пролетарской, но и широкой непролетарской массой. Мы обязаны влиять на них, использовать всякий протест. Даже революционеров-шовинистов от случая к случаю нужно использовать. Вот что я задумал. Соглашение для борьбы.
— Я всегда с тобой.
Это была целая программа.
...И снова белые ночи просвечивали Питер насквозь, и казалось, конца им не будет.
Белые ночи... Когда он приехал в Питер, тоже начинались белые ночи. Прошло немногим более года, а кажется, будто пронеслась целая жизнь. Валериан утвердился здесь, почувствовал почву под ногами, стал частицей мощного революционного потока, остановить который царское правительство уже не в силах.
А сколько случилось всего за этот удивительный год!
С началом войны функции Бюро ЦК были возложены на большевистскую фракцию Государственной думы. Теперь депутаты большевики Петровский, Бадаев, Муранов, Самойлов, Шагов осуждены и сосланы в Сибирь. Обязанности партийного центра, по сути, взял на себя Петроградский комитет партии, где Куйбышев занял видное место. Говорят, Ильич высоко оценивает деятельность Петроградского комитета, считая его поистине образцом работы для всех большевистских организаций России и для всего Интернационала во время реакционной войны, при самых трудных условиях. Все основные вопросы руководства борьбой пролетариата решаются на заседаниях комитета, он связан с большевиками Москвы, Харькова, Иваново-Вознесенска, Киева, Нижнего Новгорода, Екатеринослава, Екатеринбурга, Самары, Саратова, Царицына, Перми, Ревеля, Нарвы, Твери, Тулы, Кавказа.
А меньшевики и бундовцы продолжают творить свое черное дело. Одни из них вдруг превратились в ура-патриотов, в оборонцев. Сидя в Петрограде, призывают рабочих драться на фронтах до полной победы. Другие, наподобие меньшевистских лидеров Дана, Аксельрода и лидера Бунда Либера, стали германофильскими шовинистами: они за поражение России в войне и полностью оправдывают немецких социал-шовинистов, которые голосовали за военные кредиты. Прыгают, резвятся, строят уморительные рожи. А Троцкий перещеголял всех — выдвинул лозунг: «Ни побед, ни поражений». Понимай как хочешь. Золотая середина.
А на фронтах льется кровь, на фронтах полный развал. Полтора миллиона убитых и раненых. И причина развала не в окопах, а в царском дворце. В стране разруха, надвигается жесточайший голод. Недавно в Москве, на Красной площади, собралась огромная толпа. Ораторы поднимались на лобное место, выкрикивали:
— Требуем отречения царя! Царицу постричь в монахини! Распутина — на виселицу!
Полиция стреляла в ораторов из револьверов.
...Белая ночь — ни укрыться, ни уйти. Весь город пронизан незримым призрачным светом насквозь. Он словно бы купается в прозрачном мареве. Дома спят, и странен этот неестественный сон.
Куйбышев возвращался к себе домой с конспиративной квартиры. Вернее, в саму квартиру сегодня ему помешали попасть. Пришлось заметать следы. Это была постоянная конспиративная квартира Петроградского комитета, находилась она на Невском проспекте, неподалеку от Николаевского вокзала. Сюда приходили представители от различных районов, заводов, фабрик, служащие больничных касс. Отсюда осуществлялась связь с заграницей. Отсюда отправляли агитационную литературу в другие города России. Здесь заседал комитет. Пробирались сюда с оглядкой. Уходили задними дворами. Белые ночи не способствовали конспирации — пустынный проспект и пустынные дворы просматривались очень хорошо.
Почти у самой конспиративной квартиры Валериан нос к носу столкнулся со Слонимцевым. Хотел прошмыгнуть незамеченным, но Слонимцев поймал его за рукав пиджака.
— Те-те-те! Вот так встреча! А знаете, кадет, прогуливаюсь это я под вечер по Невскому и вдруг вижу... Кого бы вы думали?.. Ивана Чугурина! Свой, нарымский. Окликнул, а он даже головы не повернул. Я засомневался, да он ли, в самом деле. Ну пошел за ним, совсем настиг — а он как в воду канул! Юркнул в подъезд — и исчез. А теперь вот вас повстречал. — Слонимцев хитровато прищурился. — Может быть, вы к нему на свидание идете? Засвидетельствуйте ему мое почтение.
Он вобрал голову в плечи и неторопливо зашагал по проспекту. А Валериану захотелось догнать его и придушить.
Значит, Чугурин в Петрограде?.. Надо проследить за Слонимцевым. Почему он остановился? Он и не скрывает того, что смотрит в сторону Куйбышева. Нет, на конспиративную квартиру сегодня нельзя... Нельзя. Может быть, неспроста здесь кружит этот тип Слонимцев.
Валериан направился к Николаевскому вокзалу, спрятался за углом. И снова увидел Слонимцева. Но Слонимцев его не заметил, прошел мимо.
Соблюдая крайнюю осторожность, Валериан выбрался на Лиговку и направился к Обводному каналу.
Ему казалось: Слонимцев отстал, и теперь можно идти свободно. Жаль, не встретились с Чугуриным: есть что порасспросить, есть что рассказать.
Сегодня же нужно увидеть Паню... Все последние дни он думал о своей любви. Имеет ли право революционер обзаводиться семьей? Сперва казалось: имеет! А почему бы и нет?
Но после ареста Григория Ивановича Петровского и высылки его в Сибирь Валериан стал несколько по-иному смотреть на все. Домна Федотовна, жена Петровского, не плакала. Но она осталась с тремя детьми на руках... Трое детей. В чем их вина? Почему они должны страдать наравне с взрослыми?
И все-таки, и все-таки...
Сегодня он будет просить Паню стать его женой. Как это говорится в светских романах: «Прошу вашей руки»? Он не знал, как это выйдет. Не рассмеется ли она ему в глаза?
Да, все последние дни он находился в состоянии некоего потрясения, которое случается лишь раз в жизни. Пусть война, кровь — мир все равно прекрасен. Рука об руку пойдут они по своей необыкновенной дороге. Она ведь тоже любит его. Любит... Любит!..
Полицейские появились неизвестно откуда. Их было человек семь.
— Господин Куйбышев? Вы арестованы!
— На каком основании?
— Ну ты, заткнись. Таких, как ты, нужно расстреливать без оснований!
Окружили плотным кольцом, тыча револьверами ему под ребра. Он догадался: считают весьма опасным. Его почему-то всегда считали весьма опасным. Просто у него такой вызывающий, независимый вид: картуз набекрень, из-под него выбивается буйная путаница волос, словно клубы черного дыма, а в уголках губ — неизменная презрительно-снисходительная усмешечка.
Они готовы были растерзать его на месте, и он понимал это, но не боялся их.
— Уберите оружие: я боюсь щекотки.
Его втолкнули в карету.
