— Ни с места!

Валериан пожимает плечами:

— Что-нибудь случилось?

— Узнаешь, что случилось.

Его обыскивают и, не найдя ничего, кроме гаечного ключа, спрашивают:

— Зачем пришел?

— Вызывали насчет водопровода... А я все не мог: сестра приехала. Говорят, к депутату, будь вежливее, не матерись.

Полицейский смерил его презрительным взглядом.

— Пшел вон!

Куйбышев неопределенно пожал плечами, отобрал у полицейского гаечный ключ и стал неторопливо спускаться с лестницы.

Значит, арестован...

1 декабря 1914 года появляется официальное правительственное сообщение об аресте депутатов-большевиков. В этот же день Куйбышева избирают членом Петроградского комитета РСДРП, поручив ему руководство пропагандой. Да, он зарекомендовал себя. Эти восемь месяцев петроградской жизни были наполнены борьбой, скрытой, почти ювелирной по своей тонкости: он продолжал воевать с меньшевиками, которые захватили руководство рабочими больничными кассами, впились, словно клопы, в рабочее тело, и выковырять их из каждой щели стоило немалого труда.

Эти больничные кассы постепенно превратились в легальные политические массовые организации. По сути, общение большевиков, передача нелегальной литературы и директив партийного центра осуществлялись через кассы. Здесь устраивали тайные заседания и совещания, явки, снабжали паспортами, железнодорожными билетами, укрывали от полиции и жандармов.

С началом войны, когда воцарился жесточайший режим, когда были аннулированы все свободы, легальные организации стали опорными пунктами большевиков.

Фабрике «Треугольник» требовался секретарь больничной кассы. На должность хотел пробраться Слонимцев, которого Валериан неожиданно встретил в Петрограде.

— Связал нас бог одной веревочкой!.. — шутливо произнес Слонимцев, встретив Куйбышева в конторе фабрики. — Вы теперь какого цвета?

Встреча была не особенно приятной, но Валериан даже не подал вида.

— Я отошел от политики, — сказал он. — Хочу жениться. А вы?

— Я оборонец. Впрочем, это никому, кроме меня, не нужно.

— Ах, Слонимцев, Слонимцев! Вечно вы с обновкой: то ликвидатор, то центрист, то оборонец, то троцкист...

Слонимцев приложил палец к губам.

— Слонимцев — это мой псевдоним, но все в прошлом, — сказал он. — Забудьте. Теперь я ношу свою подлинную фамилию: Сапожков-Соловьев.

— Все равно на «с»: Слонимцев, Сапожков-Соловьев. А потом окажется, что вы Сухомлинов, или Столыпин, или же Сикст Бурбонский.

— Вы все такой же весельчак! А где служите?

— В рессорной мастерской. Рессоры делаю.

— Это в каком же смысле?

— В самом прямом: я рабочий.

Слонимцев не поверил:

— Шутите?

— Нет, не шучу. А куда деваться? Война. В солдаты не берут.

— Почему?

— Очередь не дошла. Дойдет — забреют. А вы?

— Вот предлагают секретарем больничной кассы.

Валериан рассмеялся.

— Чему вы смеетесь?

— Вы опоздали, Сапожков-Соловьев. Правление кассы еще месяц назад предложило мне стать секретарем.

Сапожков-Соловьев был неприятно поражен.

— Но это же неправильно!

— Почему?

— Один из моих друзей, входящий в правление, пригласил меня.

— Очень сожалею. Я ведь собираюсь жениться, а вы?

Он ничего не ответил. Лишь бросил на Валериана тяжелый взгляд.

Куйбышев стал секретарем больничной кассы вместо недавно арестованного Шалвы Элиавы. Сразу же решил наладить тесную связь между рабочими — правленцами всех подобных касс Петрограда. Это была сложная, кропотливая работа. Незаметно рабочие очистили кассы от меньшевиков, была создана, по сути, единая сильная организация из одних большевиков.

Когда правительство объявило подписку на военный заем, Валериан оказал Пане Стяжкиной, партийцам-большевикам Плетневу, Егорову, Остриенко-Остроуховой, Реброву:

— Ни гроша для военной славы! Подписку на заем нужно сорвать.

Принялись за работу. Как сорвать подписку? Все должно произойти словно бы само собой.

Куйбышев сразу же натолкнулся на трудность в лице все того же Слонимцева — Сапожкова-Соловьева. Нет, он не исчез бесследно, не растворился подобно адскому духу. Он был тут, в больничной кассе. Ее не выборным, а назначенным администрацией фабрики членом. Он-то знал, что в кассе лежит до десяти тысяч рублей.

— Я — оборонец и считаю: каждый должен быть оборонцем в эту годину испытаний для родины. На все эти деньги мы купим облигации военного займа. Смерть немцам!

— Смерть так смерть! — согласился Куйбышев. — Легко оборонять родину, сидя в Петрограде.

— Вы тоже уклоняетесь от фронта, отсиживаясь в столице.

— Почему тоже?

Слонимцев смешался.

— Я, Слонимцев, и рад бы, да никак не могу накопить денег на лошадь. А дворян берут на фронт только со своей лошадью. А вы можете катить туда хоть на велосипеде.

Чтобы решить вопрос с займом, следовало собрать уполномоченных. Пусть выскажутся. Но Валериан и его товарищи понимали: пускать дело на самотек нельзя. Слонимцева следует забить аргументами, склонить на свою сторону рабочих, увлечь за собой. Пусть выступают большевики.

Когда уполномоченные сошлись, Куйбышев сделал вид, будто хочет беспристрастно выслушать каждого.

— Решайте, господа уполномоченные! Поможем царю-батюшке и отощавшему Сухомлинову?

Рабочие рассмеялись. Военный министр Сухомлинов, непомерно дородный, лысый старик с воинственно закрученными усами, слыл великим казнокрадом: больше всего он пекся не о победах армии, а о процветании и благополучии Екатерины Викторовны, которую умыкнул у молодого мужа — богатого помещика. Разразился большой скандал. О скандале знали все: не только в России, но и во Франции, и в Германии. Сухомлинова вслух называли Азором — по имени любимого пса Екатерины Викторовны.

Как бы то ни было, но Куйбышев сразу задал тон собранию уполномоченных.

— Но при чем здесь Сухомлинов?! — истерично закричал Слонимцев. — Речь идет о помощи родине, на которую вероломно напали немцы.

— А откуда вы знаете, что эти наши трудовые денежки, политые потом, не пойдут на наряды жене Сухомлинова? — спросил рабочий Ребров. — Не лучше ли увеличить сумму пособий больным рабочим и их семьям, чем покупать облигации?

— В то время как родина обливается кровью... — начал было Слонимцев, но другой рабочий перебил его:

— В то время как родина обливается кровью, военный министр обворовывает казну. И не он один.

— Все это ложь! — запальчиво ответил Слонимцев.

Валериан укоризненно покачал головой:

— Зря горячитесь, Сапожков-Соловьев. Сухомлинов в самом деле вор: его сняли с поста военного министра и, возможно, предадут суду.

Слонимцев не поверил.

— Вы отвечаете за свои слова! — пригрозил он.

— Отвечаю, отвечаю. Только что звонили по телефону.

Уполномоченные-назначенцы находились в полнейшей растерянности.

— Кто против займа — поднимите руки! — сказал Куйбышев.

Подписка провалилась. С треском.

— Все это подстроено вами, — сказал Слонимцев, поймав Валериана в коридоре. — Вы были и остались большевиком. Я знаю.

— Что подстроено мною? Снятие Сухомлинова с поста военного министра?

Слонимцев не нашелся, что ответить.

Весть о том, что на «Треугольнике» отказались подписываться на военный заем, каким-то чудом сразу же распространилась по всем фабрикам и заводам. Началась кампания: «Ни гроша на войну!»

Странная война. На фронте не хватает снарядов, винтовок... и сапог. Никки бранится: «Все мерзавцы кругом! Сапог нет, ружей нет, наступать надо, а наступать нельзя». И не за казнокрадство сняли Сухомлинова, а за то, что обозвал Распутина скотиной. Скотина забодала казнокрада. Царь отправил Сухомлинову трогательное послание: «Благодарю вас сердечно за вашу работу и те силы, которые вы положили на пользу и устройство русской армии».

А потом Сухомлинова упрятали в Петропавловскую крепость. Фарс.