— Куда клонишь-то, говори?

— Придется тебя в больницу отправить.

— Зачем? Я ж здоров как бык. Кто меня возьмет?

— Мы отправим тебя вместо Яковлевой. Вроде бы в больницу. Прокатишься вокруг Канска — и домой. Ведь даже хозяйка не знает, что Варя бежала.

— А из тебя, Валериан, неплохой режиссер получился бы! Ловко придумано! Как говорил чеховский Дядин: «Сюжет, достойный кисти Айвазовского». Пошли!

Наутро Валериан и Косарев обрядили Жилина в тулуп, укутали в шаль и на виду у хозяйки и стражника, который забежал справиться о Яковлевой, вывели на улицу, усадили в дровни.

— Н-но, милая! В больницу...

Жилин был низкоросл и строен — даже у хозяйки никаких подозрений не возникло: «Увезли бедняжку... Только бы не померла».

Стражник, разумеется, обо всем доложил приставу.

— А ты все-таки наведайся для порядка в больницу, — сказал Овсянников. — Ссыльного без надзора оставлять нельзя, ежели он даже при смерти. А эта особа закамуристая, из курсисток, из тех, что рабочих подстрекали строить баррикады. Из Москвы. Не зря сюда упекли. С этими бабами всегда хлопот не оберешься.

Стражник Кулагин особой исполнительностью не отличался. Он подумал, что соваться в больницу сейчас — последнее дело: все они там заразные. Возьмешься за дверную ручку — а к вечеру температура. У Кулагина двое детей — не хватало, чтоб еще к ним зараза пристала.

В больницу он наведался только на четвертые сутки. И обнаружил: Яковлева в больнице не зарегистрирована! Не было таковой.

И врач к ней не наведывался.

Обнаружив обман, Кулагин побежал в дом Пушкаревой, накинулся на Куйбышева и Жилина:

— Ваших рук дело!

— Полицейский глаз зорок — не надо сорок. Конечно же мы спрятали ее в Колином бору, — насмешливо ответил Валериан. — Если убежала Яковлева, то почему не убежали мы? В санях и на троих места хватило бы. Я, к примеру, не стал бы раздумывать — осточертело.

Кулагин был обескуражен.

— Улизнула, чертова баба! Но ведь я собственными глазами видел, как вы ее с Косаревым выводили.

— Наверное, возница спутал дорогу: вместо больницы повез в Томск или в Омск. Наше дело вывести, а там пусть едет, куда захочет.

Поняв, что над ним издеваются, Кулагин удалился.

— Как говаривал горьковский Медведев, полицейский пятидесяти лет: «Участок у меня невелик... хоть хуже всякого большого...» — сострил Жилин. — Сейчас начнется переполох и нас, бедных, затаскают.

— Пусть, не жалко. Наша первая ласточка. Будут и другие — дай только срок.

В Нарым прибывали все новые и новые ссыльные; они привозили известия о стачках и политических демонстрациях в Москве и Петербурге.

В январе 1912 года в Праге состоялась Всероссийская конференция РСДРП, та самая, которую в Нарыме ждали с огромным нетерпением. Ведь именно на ней намечалось очистить партию от оппортунистов всех мастей. И это произошло: ликвидаторов из партии исключили. Изгнали.

Курс — на демократическую революцию в России!

Плеханов отказался участвовать в работе конференции, хотя его и пригласили.

— Вот видите, Плеханов не захотел, — сказал Куйбышеву при встрече Слонимцев. — А почему не захотел? Да потому что неправильная она, ваша конференция. Мы созовем свою. Правильную. Уже есть организационный комитет. Мы построим новую партию, в корне отличную от вашей.

— Слышал. И другое слышал: Плеханов-то отказался участвовать и в вашей ликвидаторской конференции.

Слонимцев был смущен.

— Это враки! — резко сказал он.

— Нет, не враки. И вы знаете тоже, что не враки. Плеханов не хочет, чтоб его числили в ликвидаторах. Ваша ликвидаторская песенка спета. «Что такое глава примиренцев Троцкий? Сей муж... под видом партийной нелегальной литературы, под сурдинку, контрабандой провозил в среду русских рабочих ликвидаторство. Нужно было вскрыть это. Необходимо было указать и на тех, кто вольно или невольно играет на руку Троцкому... Сейчас ведется борьба не на живот, а на смерть...» — вот как обстоит дело, Слонимцев.

— Сильно сказано: не на живот, а на смерть... Вы верно уловили тенденцию, кадет.

— Это сказал Ленин на Всероссийской конференции в Праге. Так сказать, пригвоздил.

— А вы откуда знаете, что он сказал на конференции?

— Во всяком случае, не из того источника, откуда вы черпаете сведения о ликвидаторских делах вашего организационного комитета.

Слонимцев прикусил язык. А Куйбышев снова подумал: он донес или не он?.. Поймать бы с поличным...

Теперь, после Всероссийской конференции, которая закрепила победу большевиков, нужно было одобрить ее решения, поддержать выбранные ею партийные центры на своей местной краевой конференции.

Конференция была созвана. Продолжалась она всего один день, вернее, одну ночь, а наутро делегаты разъехались по местам. Решили провести первомайскую демонстрацию в Колином бору, неподалеку от Нарыма. Дерзкое предприятие... Тут уж каторга наверняка обеспечена. Проводить митинги и демонстрации ссыльным категорически запрещено. 3 мая кончался ерок ссылки Куйбышева. Но если в Колин бор нагрянет полиция...

И все же демонстрация должна состояться. С красными флагами, с речами. И он, Куйбышев, бросит призыв готовить силы к новой революции.

Сибирь велика, необъятна, но в чем-то она единое целое. И когда в Восточной Сибири на Ленских приисках в апреле 1912 года раздались залпы, вся Сибирь загудела. Загудела Россия. Эти выстрелы по безоружным рабочим, шедшим на переговоры с администрацией, отозвались в каждом честном сердце. Негодяй жандармский офицер приказал стрелять. Убито и ранено свыше пятисот человек!

И снова, как в пятом году, массовые стачки, митинги, демонстрации.

В вихревые дни революционер не думает о том, что нужно беречь себя, потому что срок ссылки кончается.

4 апреля прогремели залпы на Лене, а 18‑го того же месяца двести ссыльных по одному пробрались рано утром в Колин бор. Заполыхали костры. Затрепетали на ветру красные флаги.

Куйбышев стоит на поваленной сосне. О чем говорит он? О пролитой крови на Лене, о стачках в России. О грядущей революции. О классовой солидарности в рабочих массах. О борьбе не на живот, а на смерть, во главе которой Ленин...

На память пришли стихи из детства. Те самые, которые любил читать отец. И Валериан прочитал их притихшим демонстрантам:

Когда он закончил чтение и окинул собравшихся взглядом, то увидел пристава Овсянникова и его стражников.

— Что ж вы остановились? Продолжайте! — сказал Овсянников. — Я люблю стихи и песни. Почитайте свое, господин Куйбышев. Ну то:

Пристав запнулся. Но кто-то из толпы выкрикнул:

— И кретином управляется!

— Молчать!

— Уже лучше, — сказал Валериан. — А вот эта песня вам нравится, господин пристав?

И он запел «Смело, товарищи, в ногу». Песню подхватили. Она зазвучала мощно и сурово, все набирала и набирала силу, гремела над Протокой.

Стражники стояли в растерянности, а Овсянников никакой команды не подавал: он торопливо переписывал демонстрантов, чтобы возбудить большое дело. Хватит либеральничать! Пора на Куйбышева надеть кандалы...

Когда весть о демонстрации в Нарыме дошла до подполковника Лукина, он потер руки: