Ан, нет! Всё правильно — за комсомол здесь можно реально отхватить. А кого же в Тарасовке-то разместили, если мамаша их эсэсовцами и нацистами обзывает? Неужели, нацгвардию сюда незаметно перебросили? Надеюсь, что бабка моим бойцам тоже об этом рассказала. Значит, не просто так мы на мины нарвались — готовится здесь что-то серьёзное. Главное, чтобы пацаны обратно дойти сумели…

— Без бабкиной силы нам теперь даже на выселках спокойной жизни не будет! — продолжала распекать женщина свою явно упертую дочурку. — И этого паренька прятать придётся, некому теперь его мороком прикрывать… Ну, и зачем нужно было этого раненного солдатика к нам в дом тащить?

Ага, это уже обо мне разговор пошёл. За паренька, конечно, спасибо! Давно уже меня так никто не называл. Я ведь уже весьма возрастной дядька, даже молодым человеком с большой натяжкой не назвать. И мамаша по голосу, пожалуй, даже помоложе меня будет.

— А что, его нужно было просто бросить умирать? — С яростью кинулась на мою защиту храбрая девчушка. — А если бы нацисты нашли, то вообще бы расстреляли или повесили!

— А так повесят нас, дура! — истошно заорала мамаша. — Как Голубевых! Они тоже подранка-солдатика прятали! А теперь всей семьёй рядком на станичной площади на фонарях висят! А я ещё жить хочу! Хочу, понимаешь?

Ох, нихрена же себе! Неужели и до таких зверств гады докатились, что гражданских за сокрытие наших пацанов на столбах вешают, как фрицы в Великую Отечественную?

— Чем так жить — лучше сдохнуть! — Не унималась и девчушка. — Но одного-двух гадов я на тот свет с собой обязательно прихвачу! У меня граната есть!

— Ох, божечки-божечки! — вновь запричитала женщина. — За что нам всё это? Умерла мать, и сила её ушла… А я, дура, надеялась, что тебе дар бабкин отойдёт! Ума немного прибавит! Ведь родня же! Кровная! И задаток у тебя хороший имеется… Жаль мне не достался… Уж, почитай, сколь поколений дар ведовской в нашей семье из рук в руки переходил, и не счесть… — Мамаша громко шмыгнула носом. — Но никогда ещё сила на сторону не уходила…

— Мама! — неожиданно резко воскликнула дочка и, похоже, даже ножкой топнула в сердцах. — Ну что вы несёте? Совсем с ума сбрендили уже со своим колдовством! Нету его! Не бывает! И хватит уже об этом бесконечно талдычить! Если ты не заметила — горе у нас! Бабушка умерла!

Стоп! Узнавание пришло совершенно неожиданно — этот голос я действительно уже слышал. Только он был слегка ниже, грубее и сорван истошным криком. Голос старухи-ведьмы. Акулины. А этот, задорный и молодой — его полная копия! И зовут эту девчушку-комсомолку точно так же. Акулинка-Акулина. Ведьмина внучка, выходит…

Так, по ходу, теперь я чего-то не догонял. Ведь старуха-ведьма «божилась», что никакой кровной родни у неё не осталось. И её золовка, что меня с пацанами у ворот встретила, о том же самом талдычила. Поэтому и дар, дескать, передать некому. В жутких муках умирала…

А у нее, выходит, и дочка есть, и внучка. Да ещё и «с задатком», под ведьмовскую силу заточенным. Это, что же выходит? Развела меня старая карга? Всунула невесть что, а могла бы… Да нет, не может такого быть! Я бы ложь сразу почувствовал. Правду старуха говорила. Так претворяться, никакого лицедейства не хватит.

Не понимаю, как такое может быть. Но, как бы то ни было, а я жив! И вполне сносно себя чувствую: дышится не в пример легче, можно сказать, совсем без проблем. Да и осколочные совсем не беспокоят, как будто их и не было никогда. Только голова болит немного и кружится, словно с глубокого перепоя.

Видать, основательный сотряс после контузии так просто не прошёл… Ага, а всё остальное прошло? Нет, не бывает так! Ты уже дядька взрослый, понимать должо̀н. Черт! Запутался я совсем! Пора, наверное, выходить «из спячки». А там — будь, что будет! Главное, что живой, а с остальным разберемся по ходу пьесы.

Сначала я легонько пошевелил пальцами на ногах. Ведь после ранения я их совсем не чувствовал. Ни пальцев, ни самих ног. Есть подозрение, что каким-то осколком повредило позвоночник, либо нервы перерубило. И, к моей несказанной радости, у меня всё прекрасно получилось! Ноги в норме!

Следом я пошевелил пальцами левой руки — норм, работает! А затем правой, которая была крепко стиснута чем-то «сухим и постепенно остывающим». И я прекрасно знал, что это такое. Моя ладонь до сих пор лежала в руке умершей старухи-ведьмы, сведенной предсмертной судорогой. Мои пальцы оказались зажаты словно в тисках. И я, чтобы не привлекать внимания дочки с мамашей, принялся потихоньку их оттуда выкручивать.

— Ну, и что мы с тобой теперь делать будем? — Голос мамаши неожиданно «сменил оттенок», насыщаясь черными вкраплениями приближающейся депрессии и меланхолии. — Конец нам с тобой, доча, пришёл… Еще твоя пра-пра-прабабка предсказывала закат Ведьминой балки, и конец всей нашей семье… Похоже, что это время пришло…

— Мама, да вы что, совсем не в себе? — А вот Акулинка продолжала полыхать неумной энергией. — Бабушку похоронить надо, а затем вещи собрать — и к партизанам, в лес…

— Не смей так с матерью… — Даже задохнулась от возмущения женщина. — Какие партизаны? Летом ещё туда-сюда, а как мы зимой в лесу выживать будем? Без крова, без еды, без…

Подумать, откуда здесь партизаны ()я не успел — с улицы в дом неожиданно донесся громкий звук приближающейся техники. Если я ничего не путаю — пары мотоциклов. Причем, звук настолько характерный, что я вначале и не поверил, что это именно он. Точно так же работал трофейный дедовский агрегат, который он притащил с войны.

Дед ездил на нём до самой смерти, больше пятидесяти лет! И не сказать, чтобы слишком часто его чинил. Но откуда здесь взялась такая раритетная техника? Наверное, я все-таки что-то попутал — больная голова еще плохо соображала.

Мамаша, видимо, выглянув в окно, заполошно воскликнула:

— Ну, всё, доча — приплыли! Немцы до нас на мотоциклах приехали! Видать, донес уже кто-то…

А я, открыв глаза, реально-таки прифигел. Сквозь распахнутое окошко мне было прекрасно видно подъезжающих к дому людей на двух мотоциклах и в военной форме. И форма эта была мне прекрасно знакома по многочисленным художественным и документальным фильмам о Великой Отечественной — ибо она была военной формой солдат Третьего Рейха.

[1] «На поле танки грохотали» — (другие варианты песни — «По полю танки грохотали» и «Танкист») — советская военная песня. Песня сложена во время Великой Отечественной войны. Представляет собой переделку старой донбасской песни «Молодой коногон», созданной в начале XX века, где рассказывается о гибели рабочего на шахте. Впервые песня о коногоне прозвучала в 1936 году в фильме Леонида Лукова «Я люблю», где её поют молодые донецкие шахтёры.

https://www.youtube.com/watch?v=xGbyMAeY704

С какого хрена в районе боевых действий разъезжают на реально раритетных моциках гребаные реконструкторы, никак не укладывалось у меня в голове. Или это у особо отмороженных нацгвардейцев, буквально преклоняющихся перед нацистской атрибутикой Третьего Рейха, напрочь чердак унесло? И они решили полностью на фашистскую форму перейти? Или это немецкие наемники, решившие немного поиграть в войнушку на нашей территории в поганых дедовских мундирах?

Но, нет, как-то не укладывался подобный бред у меня в голове. Слишком уж натуральным всё выглядело. Как могло бы быть в действительности во время войны, окончившейся восемьдесят лет назад. Всё-таки от современных реконструкций завсегда «попахивает» какой-то ненатуральностью, что ли. А здесь — на редкость полное погружение, как будто меня действительно в прошлое забросило.

Пока я внимательно следил сквозь прищуренные веки за заезжающими во двор «фрицами», градус истерии достиг в избе немыслимых пределов. Мамашка, оказалась сухощавой женщиной лет сорока, довольно приятной наружности. Она носилась с причитаниями по хате из угла в угол, как угорелая выдирая себе волосы на голове, явно не представляя к чему приложить усилия.