— Если я твой дар приму — не умру сегодня? – Я подошел к самому главному для себя вопросу.
Ведь склеив ласты, я исчезну. Навсегда. Как личность. Даже, если и существует это пресловутое «перерождение душ», вновь возродившись в новом теле я ничего не буду помнить об этой своей жизни. Такого меня, каков я есть, уже никогда не будет. И, если появилась возможность задержаться на этом свете подольше — я ей обязательно воспользуюсь.
А все грядущие проблемы буду разруливать по мере их возникновения. Вот только стоит еще уточнить некоторые нюансы владения этой самой ведьмовской силой. А то окажется еще, что обязательно нужно будет пить кровь девственниц, или есть младенцев на ужин. На такое безобразие подписываться я не хочу.
Хотя… С девственницами еще туда-сюда, можно затариться необходимым продуктом на какой-нибудь станции переливания крови. А вот с младенцами явный перебор.
— Да, — подтвердила ведьма, — твоя душа останется в этом мире, и не уйдёт за грань. И никакой крови девственниц и младенцев на ужин! — Акулина даже шутить пыталась под прессом жесточайшей боли, которую я и мгновения вытерпеть не мог. — Это действительно перебор!
Вот, тля! Она что, все мои мысли читает?
— Но дар обязательно будет требовать от тебя «пищи» — темной ворожбы. Иначе — накажет! Не так сильно, как в моём случае… Но поверь — тебе не понравится! – Продолжала наставлять меня ведьма. — Я всю жизнь выкручивалась, стараясь сильно не вредить людям. Но, чем больше ты творишь «зла», тем сильнее растут твои «веды»…
— Веды? А это что за зверь?
— Веды — это чин ведуна или ведьмы в общей иерархии. Всего вед тринадцать. Я доросла лишь до второй, потому что всю жизнь выкручивалась только мелким злодейством, стараясь больше помогать людям, чем причинять им зло. Чем выше чин ведуна, тем более мощными и разрушительными будут его воздействия на реальность. Но ведьм высшего чина после столетий преследования их святой церковью, почитай, и не осталось уже. Я лишь единожды встретила свою «товарку по ремеслу» — шулму, калмыкскую степную колдунью семи вед. Так вот, она легко могла устроить песчаную бурю и похоронить под ней целый город. На тот момент её возраст перевалил за три столетия…
— Сколько? — перебил я Акулину. — Три сотни лет?
— С повышением чина развивается не только сила ведьмака, но и его бренное тело. Мне почти сто пять! За всю свою жизнь я ни разу не болела! Можно сказать, ухожу в расцвете сил… С тремя ведами был бы шанс дотянуть до полутора сотен.
— Это значит, что мне волей-неволей придётся творить «зло»? Хоть какое-нибудь, чтобы элементарно выжить?
— Да, — вновь честно ответила старуха. — Но я знаю, как тебе в этом помочь. И точно знаю, что ты справишься!Да и мне, старой, весьма поможешь избавиться от этой непосильной но…
Мысленная связь неожиданно прервалась на полуслове, а я, уже наяву, услышал жуткий надрывный крик и протяжный стон, преходящий в невнятные стенания. Похоже, что Акулину настиг очередной приступ. Но меня, отчего-то, уже совсем не трогали её вопли. Мне стало как-то всё равно. Словно всё произошедшее происходило где-то далеко-далеко, и абсолютно не со мной. Похоже, что я уже всё…
— Протяни руку за голову! — Вдруг просипел над моим ухом сорванный истошными криками голос ведьмы. — Скорее! Ты уже уходишь за грань!
Я шевельнул холодеющей рукой, с трудом отрывая её от матраса. Неожиданно накатил страх: а вдруг всё это бред? Бред моего отключающегося сознания? И, несмотря на все ухищрения, я сейчас умру? Вот прямо сейчас… сию же минуту… А ведь я еще не такой старый, и у меня еще масса планов… Чудовищным усилием воли я задвинул этот страх в самый дальний и «пыльный чулан» своего мозга и вплотную занялся непослушной рукой.
Для того, чтобы закинуть её за голову, потребовались неимоверные усилия. Рука падала обратно на кровать, съезжала с подушки, я никак не мог просунуть её сквозь кованные прутья спинки кровати… А темный бревенчатый потолок уже начал вращаться перед моими глазами, постепенно тускнея всё больше и сильнее, и уходя в вечный мрак. Или это я уходил во мрак? Похоже, что именно я.
Последним усилием я, наконец-то, пропихнул свою расслабленную холодную кисть сквозь прутья и почувствовал, как в нее вцепилась цепкая старухина рука. Я ощутил прикосновение к своим пальцами сухой кожи умирающей ведьмы и испытал на прочность крепость её захвата. Надо признать, что вцепилась она на совесть. Я понял это даже своим сознанием, тухнущим словно свеча на ветру.
— Принимаешь ли ты мой дар по собственному желанию? — зачастила Акулина, стараясь как-то удержать меня на этом свете. — Отвечай!
— Да… — Прохрипел я вместо ответа, чувствуя, как начинается предсмертная агония.
— Понимаешь ли ты всю ответственность этого решения?
Меня затрясло, а смертельный холод вцепился костлявой рукой мне в глотку. Но все-таки я успел выхаркнуть:
— Да…
— Тогда прими эту силу целиком и полностью! Растворись в ней без остатка! Теперь ты — лишь часть силы, а она — лишь часть тебя! Лишь вместе вы единое целое! Она твоя навеки вечные…
— Да-да-да… — Чего там еще кричала ведьма, я уже не понимал, но на всякий случай безостановочно соглашался до тех пор, пока моё сознание окончательно не потухло.
— Найди книгу! — Было последним, что я расслышал от облегченно вздохнувшей старухи, наконец-то освободившейся от своей непосильной ноши, которая тяжелым ярмом легла уже на мою душу.
Так ли оно было на самом деле, либо мне всё привиделось, прислышалось, да примерещилось, я так и не понял. Я «с головой» ухнул в темное небытие вековечного хаоса, существовавшего до рождения мироздания, и который будет существовать даже после конца всех времен, и погружался всё глубже и глубже, пока не растворился в нём окончательно.
— Ох, ты ж, божечки мои, отошла сердешная! — Было первое, что я услышал, вновь выплыв из вязкого мрака безвременья. — И силу тебе не передала! Как же мы теперь будем-то, а доча? Ведь был жа у тебя задаток-то… Был! Твоею сила ведьмовская должна была стать! И кому ж теперь её дар отошел, раз твоя бабка спокойно умереть смогла?
Голос был высокий. Женский. Слегка подрагивающий и визгливый. И явно чем-то напуганный. В нем четко ощущались «нотки» панического страха и неуверенности «в завтрашнем дне», окрашенными отчего-то в ядовито-желтые тона. Я словно бы видел произнесенные слова наяву, даже не открывая своих глаз.
А старуха, выходит, отошла-таки? Отмучилась бедная? Я до сих пор помнил приоткрытую на мгновение завесу боли, с которой ведьма существовала несколько дней. Меня едва опять колотить не начало от этих «веселых» воспоминаний. Пусть ей земля пухом — она за все свои грехи с лихвою страданиями рассчиталась.
— Сколько раз вам говорить, мама⁈ — В раздавшемся следом сердитом и звонком девичьем голоске, наоборот, преобладали красные оттенки решительности, разбавленные серо-стальным цветом отваги и упорства. — Нету никакого вашего боженьки! И бабушка никакая не ведьма! И не существует никаких волшебных сил — враки всё это! Церковные происки — опиум для народа! И я, как комсомолка, во весь этот поповский псевдонаучный бред не верю! И верить не собираюсь!
Комсомолка? Да ну нах! Я всё еще туго соображал, пытаясь собрать в кучу разбегающиеся мысли. На этих территориях комсомол, как, впрочем, и коммунистическая партия, были под запретом уже десяток лет. Откуда бы ей здесь взяться?
Да и вообще, откуда взялись все эти женщины? Голоса старух, что встретившей нас у ворот, что помирающей ведьмы, я прекрасно запомнил. Такому фокусу я научился еще мальчишкой, развивая память под руководством деда. Хотя… Вот этот задорный голосок молодой комсомолки мне кого-то очень сильно напоминал… Вот только я никак не мог понять — кого же именно?
— Акулинка! — Охнула женщина, испугавшись еще сильнее. Отчего визуальные оттенки её голоса приобрели еще более насыщенный желтый свет. — И думать не смей про комсомол! Нишкни даже! Забыла, кого сейчас в Тарасовке расквартировали? Настоящих зверей! Нацистов-эсэсовцев! Так что про комсомол свой и думать забудь! Как будто не было его никогда! — На повышенных тонах заистерила испуганная мамаша.
