— Ироды-то? — уточнила старушка. — Эти точно не похоронят. Навидалася я в детстве таких же, продавших Родину и память предков за тридцать серебряников. Тогда их полицаями, да фашистскими холуями обзывали… Тьфу, погань! — Старуха сморщилась, и её морщинистое лицо превратилось в натуральное печёное яблоко. — Когда уже вы, робятки, окончательно до нас придёте и вес этот сор вычистите?

— Скоро, мать, скоро! — твердо и прямо глядя хозяйке в глаза, произнёс Рэпер, словно клятву давал. — Всех вычистим, дай только сроку маленько.

— Спасибо, внучок, — серьёзно произнесла старуха. — Что-что, а ждать мы привычные. Дождемся! В сорок четвертом же дождалися. А уж на что фрицы сильными были, всё одно сломили гадов! Ступайте с Богом, ребятки! Господь вас храни!

— Спасибо, мать! — Рэпер со слезами на глазах обнял бабку здоровой рукой и поцеловал её в дряблую щеку.

— Бабуль… — Аккуратно сдавил их в своих медвежьих объятиях и Мазила. — И тебя пусть Господь хранит!

— Вот что, робятки, негоже командира вашего под открытым небом оставлять — заносите его дом, — распорядилась старуха. — Акулине, думаю, такое соседство не повредит. А то, глядишь, и поможет отойти поскорее… — Вновь смахнув слезинку, произнесла он. — На миру, как бають, и смерть красна. Всё не в одиночку… Несите его в дом, касатики.

Парни бережно подхватили меня на руки и осторожно занесли в избу. В сенях остро пахло сушеными травами, пучки которых были в изобилии развешаны на стенах. Но меня быстро пронесли горницу, обойдя большую беленую печь, занявшую едва ли не полдома. Темные бревенчатые стены и потолок, массивная мебель явно ручной работы — я как будто перенесся во времени на полвека-век.

— Вот сюда, на мою кровать ложите, — указала старуха на пустующую кровать с кованой металлической спинкой и панцирной сеткой, накрытой толстой периной.

Кроватей в горнице оказалось две: на второй неподвижно лежала изможденная худая старуха с желтым восковым лицом. Если не знать, что она ещё жива, так легко за мертвую можно принять. В комнате было темновато — окна задернуты плотными шторами, так что больше ничего рассмотреть я не успел, разве что закрытое каким-то одеялом большое зеркало.

Кровати стояли в углу, буквой «Г» и изголовьями друг к другу. Видимо, чтобы старухам при жизни было легче общаться, не напрягая голоса. Меня уложили на кровать, а голова умирающей «ведьмы» оказалась совсем рядом. Но меня это вообще не напрягало. Меня сейчас напрячь уже ничего не могло.

— Всё, робятки, прощайтесь… А после я вас покормлю, — произнесла старуха, выходя из избы.

— Командир… — Тяжело дыша, произнес Рэпер, склонившись надо мной. — Не помирай… слышишь!

— Да… слышу-слышу… — прошептал я. На большее уже не хватило сил.

— Выживи, сука, любой ценой выживи, Чума! Понял? — произнес Рэпер, а я почувствовал, как на мое лицо упала несколько горячих капель влаги.

— Сырость… не разводи… боец… — прохрипел я, догадавшись, что это совсем не кровь.

— Держись, командир! — коротко произнес Мазила.

— Валите уже… — прошептал я. — Время… дорого!

Рэпер распрямился и встал возле кровати по стойке смирно. Рядом с ним застыл и Мазила. Синхронно отдав мне честь, они, больше не оборачиваясь, вышли из избы. После того, как хлопнула входная дверь, силы меня окончательно покинули. Накатило оцепенение. Ног я и без того не чувствовал, а сейчас начали мерзнуть руки. В голове поселилась какая-то гулкая пустота.

— Жить хочешь, касатик? — неожиданно раздался в этой пустоте чей-то слабый и свистящий шёпот.

Самое интересное, что голос этот я слышал не ушами, он просто прозвучал у меня в голове, отдаваясь в висках шорохом морского прибоя.

— А что… — сбросив оцепенение, шевельнул я губами, — есть… варианты?

[1] Золовка — сестра мужа.

[2] Зало́жные поко́йники — по славянским верованиям, умершие неестественной смертью люди, не получившие после смерти успокоения. Считалось, что они возвращаются в мир живых и продолжают своё существование на земле в качестве мифических существ. К «заложным покойникам» обычно причисляли умерших насильственной смертью, самоубийц, умерших от пьянства, утопленников, некрещёных детей, колдунов и ведьм.

[3] Ю́шка, ю́ха — просторечное название крови. ·

[4] Возникновение слова «заложный» он связывал с самим способом захоронения; тело в гробу укладывали лицом вниз, яму закладывали (отсюда и название «заложные») камнями и ветками.

[5] В отличие от «обычных» покойников, так называемых «родителей», — «нечистых» хоронили не на кладбище, а на обочинах и перекрёстках дорог, границах полей, в лесу, в болотах, в оврагах, то есть за пределами церковной ограды, так как считалось, что они «прокляты родителями и земля их не принимает».

— Услышал! — Донесся до меня словно бы облегченный «выдох», хотя в избе продолжала стоять звенящая тишина. — Значит, не ошиблася старая — есть в нём задаток…

— Кто… ты?.. — продолжал я хрипеть, не в силах приподнять голову от подушки. Сил, чтобы осмотреться уж не было. Даже невесомые прежде веки все сильнее с каждым мгновением наливались свинцовой тяжестью, не давая больше раскрыть глаза. — Подойди… не вижу…

— Побереги остатки сил, хлопчик! — прошелестел голос в моей голове. — Говори без звука — лишь силой мысли.

— Я же… тля… — Меня вновь скрутил приступ кашля. Я почувствовал, что по подбородку вновь потекла теплая и густая влага. — … не гребаный… телепат… — Булькнув кровью, сумел выдавить я.

— Я тоже не телепат, но ты меня всё-таки «слышишь», — возразил голос в моей голове. — Сделай это! У тебя получится! — продолжил он меня уговаривать.

— Как же всё, сука, достало! — подумал я, чувствуя накатывающие подобно морскому прибою волны холода и понимая, что вот-вот отдам концы. А голос, похоже, просто слуховая галлюцинация перед смертью. — А жить так хочется, ребята! И вылезать уж мочи нет![1] — Неожиданно пришли мне на ум строчки фронтовой песни, перепетой в свое время «Чижом и Компанией».

— Поверь мне, милок, — звучавший в моей голове голос вновь проявился, — бывают такие моменты, когда желание умереть во стократ сильнее…

Незримая «завеса», разделяющая сознания, неожиданно приподнялась, и меня затопило такой чудовищной волной непереносимой боли, которую я и представить себе не мог даже в самом жутком кошмаре. Кричать я уже не мог, а моё и без того истерзанное тело резко скрутило судорогой и затрясло «в припадке». Это длилось всего лишь мгновение. Мимолетное. Занявшее секунду, а, возможно, десятки и сотые её доли. Но мне хватило с лихвой, чтобы как следует это прочувствовать…

— Теперь понимаешь, касатик, как я хочу умереть? — Чудовищная боль ушла, оставив лишь «привычные» страдания от ранений.

— Так ты та самая ведьма? Золовка Акулина? — Догадался я, припомнив рассказ приютившей нас бабки.

— Пять дён терзает меня ведовская сила… Пять дён на пороге стою… Помоги, касатик! Нету моченьки моей эту муку терпеть!

— Как помочь? Чем? — Не знаю, может быть, я действительно такой долбанутый на всю голову, как мне бывшая всегда говорила, но пройти мимо чужой беды я не могу. — Я ведь тоже… Как бы это сказать? Несколько не в форме…

— Знаю, родной, знаю! — Заметался в моей голове шелестящий шепоток мучающейся старухи. — Я поэтому до тебя дотянуться и смогла, что мы оба на пороге стоим…

— На каком еще пороге?

— На границе, — ответила Акулина, — м ежду жизнью и смертью. Только меня дар ведовской крепко на земле грешной держит. Спокойно уйти не дает. А срок мой весь вышел. И жить мне неможно, и умереть никак. Не успела я силу передать — некому было…

— А мне теперь передать, значит, можешь? — Спросил я напрямую — не люблю ходить вокруг, да около.

— Тебе могу, касатик, — тоже не стала юлить ведьма, — задаток у тебя хороший имеется! Даже у меня такого не было — примет тебя сила. Но только, если сам на это пойдешь. По собственной доброй воле. Я ведь тебе не просто так завесу на мгновение приоткрыла… Чтобы понял, что ждёт тебя в конце ведовского пути…