— Правильно — ведьма, — ненавязчиво поправила его Акулинка.

— Oh ja-ja, я так и говорить — вьедьма, — повторил чертов нацик. — Где эта вьедьма жить? Здесь, или есть другое место?

— А зачем она вам, герр офицер? — как бы между прочим поинтересовалась девушка. — Заговор нужен? Или приворот? На судьбу погадать, или будущее знать хотите?

— Что есть загово̀р? Приво̀рот? — Наморщил лоб фашик, видимо такие колдовские термины были ему совершенно не знакомы. — Nein! Мой друг детства — Вольфганг, есть работать в научный organisation — «Аненэрбе». Он заниматься изучением магия и колдовство и просить меня писать ему, если русски зѐмля встречать эти необычный явлений. — Отчего-то пустился в пространные объяснения обер-лейтенант, как какой-то вшивый интеллигентик типа меня. — Так где я могу видеть эта вьедьма? — вновь вернулся к своему первому вопросу немец.

— Мне очень жаль, герр офицер… — сильно волнуясь, произнесла Акулинка. — Ведьма — это моя бабушка…

— Я понимать, — довольно закивал фриц, — Großmutter — бабу̀шка. Где она есть сейчас? Мне надо с ней говорить.

— Не знаю, где она сейчас, герр офицер, — выдала девушка, — наверное, на небесах…

— Что есть «на ньебесах»? — затупил обер-лейтенант.

— Ну… — Акулинка пожала плечами, ткнула пальцем в потолок и закатила глаза. — Там…

— Там? — Немец тоже задрал голову, уткнувшись взглядом в потемневшие доски потолка. — На ньебесах? Im Himmel? Wie ist das möglich? Как это возможно?

— Моя бабушка умерла сегодня ночью, герр офицер… — Натурально прослезилась Акулина, закрыв лицо руками.

— Умерла? — опешил немец.

— Да, она в раю… ну или…

— В раю? Оу! Im Paradies! Ньебеса! — Наконец-то стало доходить до фрица.

Он неожиданно обернулся и застыл, впившись взглядом в мертвое тело старухи. Я напрягся, ведь сейчас он обязательно заметит и меня. Я ведь не прозрачный и папа у меня не стекольщик. А там возникнут вопросы, на которые без «лимонки», похоже, ответить не получится.

— Это и есть ваша Großmutter? Бабу̀шка-вьедьма? — Обер-офицер, отчего-то абсолютно игнорируя моё присутствие, подошел к кровати и наклонился над окоченевшим трупом старухи.

Акулинку уже реально колбасило, я видел, как сначала начали мелко «треморить» её руки, перекидывая нервную дрожь на остальное тело. Но она все еще старалась держаться, закусив до крови губу. Давай, красотка, держись! Не показывай своего страха перед этим гадом! Если уж и погибать, то с честью!

Я же, наоборот, затаился, как мышь, стараясь не шевелиться, и даже не дышать. Немец продолжал внимательно разглядывать бабку, совершенно не обращая на меня никакого внимания. Словно я пустое место, а на кровати никого нет. Я до боли сжал гранату в ладони, старясь не сорваться.

— Бабу̀шка действительно tot… э-э-э… мертвый… — Убедившись, что перед ним остывший труп, немец разогнулся и, упорно продолжая меня не замечать, вернулся к хозяйкам избы.

У Акулинки глаза едва на лоб не вылезли, увеличившись до неимоверных размеров. Она никак не могла взять в толк, почему немецкий офицер не обратил никакого внимания на раненного бойца Красной армии. Её даже дрожь перестала колотить, а всё произошедшее едва ли не вогнало в ступор, как и её мамашу.

— Ошень шаль, — произнес немец, совершенно потеряв интерес к продолжению разговора. — Хотел смотреть настоящий вьедьма. Mein Beileid… Соболезную. Auf Wiedersehen! — И фриц резко развернувшись на каблуках, вышел из избы. — Stefan, Karl! Hör schon jetzt auf, die Hühner zu erwürgen! Zurück zum Luxation! — Донесся уже с улицы его недовольный голос.

[Стефан, Карл! Хватит уже кур душить! Возвращаемся на место дислокации! (нем.)]

— Jawohl, herr Oberleutеnant!