Её дочурка — ну очень симпатичная стройная девчушка, явно не старше двадцати пяти, напротив, проявляла чудеса выдержки и благоразумия. Первым делом она бросилась ко мне, и резко встряхнула, как будто бы пытаясь привести меня в чувство.

— Товарищ, очнитесь! Товарищ! — громко шептала она, продолжая трясти меня с неимоверной силой. — Немцы! Надо уходить! Ну, очнитесь же! Пожалуйста!

Изображать из себя овощ больше не было никакого смысла. Я распахнул глаза и резко уселся на жалобно скрипнувшей кровати. Акулинка, явно неожидающая от меня подобной прыти резко сдала назад и застыла в некотором отдалении.

Её мамаша тоже застыла «на полушаге» соляным столбом, что-то беззвучно шевеля губами.

— Какие немцы, красавица? — первым делом произнес я, пытаясь выдернуть руку из мертвой (в самом прямом смысле этого слова) хватки закоченевшей старухи.

Но холодные костлявые пальцы ведьмы, несмотря на всю их видимую хрупкость, казалось, были сделаны из крепчайшей стали. Мне никак не удавалось освободить свою руку — даже ладонь уже успела посинеть.

— Очнулся, болезный… — неожиданно громко выдохнула мамаша. — Как всё не вовремя — за живого красноармейца немцы с нас точно две шкуры спустят… И сила ушла…

— Мама, заткнитесь! — зашипела Акулинка, вновь подскакивая ко мне. — Товарищ, с вами все в порядке.

— Всё в порядке… — заторможено произнес я. — Всё, кроме немцев. Откуда здесь эти ряженые?

— Ой, вы совсем ничего не помните? — Акулинка прижала руки к лицу. — Осколочное в голову у вас было, и контузия сильная.

— Контузию помню… Немцев нет…

— Вам спрятаться надо! — Девчушка подхватила меня под свободную руку, пытаясь поднять с кровати.

У неё это практически поучилось, но… Застрявшая в железной спинке кровати рука, на которой продолжала висеть мертвым грузом окоченевшая старуха-колдунья, дернула меня назад. Не удержавшись на ногах, я вновь плюхнулся задницей на заскрипевшую панцирную сетку.

— Я бы рад спрятаться… — Я виновато улыбнулся и пожал плечами. — Но вот ваша бабушка меня не хочет отпускать. Понравился, наверное… — Как обычно не к месту «пошутил» я. Привычка, что ли, дурацкая такая.

— Ой, мамочки! — Испуганно взвизгнула девчушка, неожиданно рассмотрев, какой неразлучной парой мы стали с её бабулей.

Ну, вот, опять из меня «черный юмор» сплошным потоком попер. После двух лет войны, пропитался я этими специфическими шутками по самое небалуйся! Хорошо еще, что вслух этого не сказал.

Девчушка затравленно выглянула через окно во двор, куда уже стремительно закатывались мотоциклисты. А затем собралась с духом и попыталась разогнуть застывшие пальцы бездыханного тела своей бабки-колдуньи. Но не тут-то было — с ними даже я со своей мужской силой совладать не смог. А ей и подавно не удалось.

Времени что-либо предпринять совсем не оставалось — реконструкторы, облаченные в плевые куртки цвета «фельдграу»[1] и серо-пепельные штаны уже соскакивали во дворе с мотоциклов, глуша своих железных коней. Они с хозяйским видом лениво разбрелись по сторонам, ни капли не опасаясь нападения.

Я неожиданно вспомнил, как один из моих учеников-школьников, тоже увлекающийся реконструкцией времен ВОВ, рассказывал, что только с 1942-го года брюки солдат германской армии начали шить из того же сукна цвета «фельдграу», что и полевые куртки. Чем мне могла помочь эта информация, я тоже пока не понимал. Но чувствовал, что все происходящие вокруг меня события связаны между собой каким-то странным образом.

— Oh Stefan! Hier gibt es tolle Hühner! — Донеслась с улицы немецкая речь на явно выраженным «байрише» — баварском диалекте. — Heute Abend gibt es zum Abendessen tolle sommerliche Geschnetzeltes Züricher Art!

[О, Стефан! Здесь водятся отличные куры! Сегодня на ужин у нас будут отличные летние гешнетцельтес по-цюрихски! (нем.)]

Черт! Да это на самом деле немцы! Голову даю на отсечение! Мало кто и даже из настоящих фрицев, способен так смягчать твердые согласные, а мягкие произносить еще мягче, как истинные баварцы. Именно из-за этого байриш многим немцам кажется милым и дружелюбным, даже если его носитель натурально пышет гневом.

Только мне эти наглые рожи, что по-свойски гоняли кур на хозяйском дворе, совсем не показались белыми и пушистыми. Похоже, что именно в этом вопросе Акулинка была со мной полностью согласна — вон как глазенки грозно сверкнули и брови «насупились». Дай ей волю, и она этих гансов недоделанных на куски порвёт голыми руками!

Бежать уже было поздно с такой-то ношей, да, в общем-то, и некуда. Так что к тому моменту, когда хлопнула входная дверь, и в избу, с выражением брезгливости на лице ввалился лощеный и раскрасневшийся от жары не слишком возрастной обер-лейтенант, девчонка успела сунуть мне в свободную руку вытащенную неизвестно откуда осколочную гранату Ф-1, в просторечии «лимонку» или «ананас».

Крутая девчонка, слов нет! Но в подобной ситуации мне выбирать не приходилось. Я принял гранату, улегся обратно на кровать и накрылся одеялом, спрятав смертельный подарочек. И вообще, у меня в мозгах никак не укладывались немцы в форме вермахта. Сюр, да и только! Хотя всё: оружие, форма и техника у фрицев выглядели аутентично, натурально и максимально реалистично! У меня просто голова кругом шла!

Обер-лейтенант к тому времени, засунув руки за кожаный коричневый ремень, неспешно прошел в центр комнаты, где и остановился, уставившись на стоящих рядком маму с дочкой. Меня он пока не заметил, так как в этот момент оказался повернут спиной к моему «убежищу».

— Тьюк-тьюк-тьюк! — вполне благодушно произнес он, коверкая русскую речь. — Дома есть кто-нибьюдь? — задал он абсолютно тупой вопрос, ведь и без того было понятно, что хозяева дома.

— Да, герр офицер, — поскольку мамаша до сих пор продолжала находиться в ступоре, бодро ответила за двоих Акулинка и широко улыбнулась, — есть: я и мама моя. Их и мутер, — добавила она на немецком, указав пальцем на себя и мамашу.

После чего сообразила что-то вроде непринужденного и корявенького «деревенского книксена»[2]. Но я-то видел насколько тяжело ей всё это дается: холодные капли пота выступившие на лбу, трепещущая жилка на виске и, едва заметно подрагивающие, веки и губы.

Но чего не отнять — держалась она великолепно! Я бы такую в разведку взял. Её поднатаскать, как следует, и будет незаменимым бойцом. Самое главное, у неё есть стальные яйца, чего так не хватает некоторым мужикам! Ведь она реально готова сейчас умереть вместе со мной, прихватив на тот свет немецкого офицера! А такой характер золотого стоит.

— Spricht die Fräulein Deutsch? — Немец с интересом пялился на симпатичную русскую девчушку.

[Девушка говорит по-немецки? (нем.)]

— Найн, герр офицер, — мотнула головой Акулинка, — фройляйн не разговаривает по-немецки. Так, несколько слов знаю…

— Не страшно̀! Я есть карашо понимать по-русски, — произнес обер-лейтенант.

Пока Акулинка с фрицем «мило» болтала, я пытался одной рукой, да еще и под одеялом на ощупь, разогнуть усики предохранительной чеки «лимонки». Вторая же рука, уже основательно затекшая и посиневшая, продолжала оставаться в железном захвате мертвой старухи.

Все мои осторожные попытки освободиться от этого груза терпели сокрушительное фиаско. Циркуляция крови была явно нарушена, и руку я уже почти не чувствовал. Как бы её не лишиться таким макаром. Но сейчас главной опасностью являлась не мертвая бабка-колдунья, а чертов фриц в историческом костюме гитлеровца и его «камрады», скручивающие курам головы во дворе.

Если зрение меня не обманывало, то эти отмороженные на всю головы немецкие наёмники действительно воевали в форме вермахта времен Второй Мировой Войны! Решили взять реванш за проигрыш дедов-прадедов? Или компьютерных игрух переели и реала захотелось? Ну, сучары, я вам покажу еще настоящий реал!

— Мне сказать много людьи в Тарасовка, — продолжил немец, — что здесь есть проживать настоящий… Э-э-э… — Обер-лейтенант прищелкнул пальцами, видимо вспоминая забытое слово. — Die Hexe… Как это по-русски? Oh ja, — наконец вспомнил он, — вьедьма!