- Ладно, Голубев понятно, я поставлю вопрос о переводе его по взрослой норме, - при поступлении в Суворовское училище всем подросткам сразу объяснялось, что в случае систематического ими нарушения дисциплины и принятых тут норм, их могут очень быстро признать неспособными к исправлению и просто отправить за совершенное ранее преступление на каторгу, лишив таким образом «детской поблажки». Что касается Голубева, то он, пойманный на попытке проникновения в один из богатых домов столицы, вполне рисковал уехать на добычу угля лет эдак на пять-семь. - Другие инциденты были? Василий Степанович, что у вас случилось?

- Сорвали мне урок, маленькие сволочи, - преподаватель русской словесности был возмущен случившимся до глубины души.

- Ну-ну, Василий Степанович, не нужно так нервничать, - попытался немного остудить вдвое старшего учителя Муравьев. Русист от негодования пыхтел как самовар, а цветом напоминал спелую летнюю клубнику. – А то удар схватит, нам посреди учебного года придется вам замену искать, такая морока, вы себе даже не представляете. Опять же подопечные ваши только обрадуются выпавшим урокам, не стоит им такое удовольствие предоставлять.

По кабинету прокатилась волна смешков, работа в «суворовских училищах» была далеко не самой престижной или высокооплачиваемой, да и положенный местным преподавателям чин десятого класса табели тоже выглядел совсем не «сладкой морковкой». В тех же гимназиях и тезнических училищах обычной гражданской, а не «пенитенциарной» направленности платили больше, а нервов на учеников тратилось меньше. Поэтому и попадали сюда на работу отнюдь не лучшие педагогические кадры. Но что сделаешь, не Боги горшки обжигают, как говорится.

- Принесли на урок дохлую кошку, - русиста переполняли эмоции, и он явно не желал себя сдерживать. – И принялись ею кидаться. Во-первых, это омерзительно! А во-вторых, как вообще до этого можно было додуматься.

- А уж какой там запах в кабинете стоял… - Поддакнул один из воспитателей, - закачаешься.

- Маленькие отродья…

После завершения Царьградской войны правительство во главе с Императором взяло курс на борьбу с бродяжничеством как первопричиной роста преступности. В городах начали проходить облавы, всех не имеющих определенного места жительства и стабильного заработка бродяг, уличных проституток и прочий сомнительный элемент активно сгребали и пачками отправляли в колонии. В частности, в полученную по Мюнхенскому мирному договору Русскую – теперь уже русскую – Гвиану. Там из-за ухода французов и отмены рабства имелась постоянная нехватка рабочих рук, так что буквально каждый человек – а уж с белой кожей и подавно – был в тех местах буквально на вес золота.

Ну и малолетние преступники, которые с одной стороны не заслужили каторги, а с другой упорно не желали вливаться в спокойную училищную жизнь тоже подпали под программу переселения. Только их не в Южную Америку отправляли, а в Северную, благо там было столько свободного места, что можно было переселить всех сирот империи примерно раз сто, и еще осталось бы.

Там, кстати, имелся забавный момент, когда по итогу оказалось, что большая часть «трудных» подростков не доезжала до Калифорнии – место, где как раз в это время активнейшим образом добывалось золото, и куда народ валил просто нескончаемым потоком – а оседала у казаков в Никарагуа. Воздух свободы тут оказывался сильнее желания стабильности.

Ради справедливости, большая часть подростков на подобные перемены в жизни – в смысле на помещение в закрытое учреждение для сирот и трудных детей – реагировали сугубо положительно. Тут кормили может не слишком разнообразно, но сытно, выдавали совершенно бесплатно красивую и удобную форму, о которой дети на улицах могли только мечтать. На каждого воспитанника имелось собственное спальное место с чистой – порой относительно, что в любом случае лучше какого-то топчана в ночлежке – постелью, плюс регулярные медицинские осмотры и конечно же учеба.

В конце концов спустя несколько лет подростки, оказавшиеся на улице или просто в трудной ситуации, стали нередко приходить к воротам Суворовских училищ по всей империи самостоятельно, что само по себе являлось высшей оценкой деятельности местных педагогов и воспитателей.

Ну и третьим способом борьбы с ничейными детьми стало движение за усыновление. Началось все как обычно с газет, где принялись активно писать статьи насчет необходимости сохранения детских жизней, что привлекло внимание общественности активизацию благотворительности в этом направлении. Вот новость о том, что один Московский промышленник средней руки усыновил сразу десяток детей, за что получил за то памятную медаль от императора; а вот еще новость о некой мещанской семье из города Курска, которая взяла под крыло целый выводок – семеро детей оставшихся враз сиротами после одномоментной гибели в пожаре родителей – и направленном им личном письме-благодарности от императора с небольшим денежным пансионом «на поддержание штанов».

- А что там наш поезд счастья? Как у них дела?

- Добрались уже до Харькова. Два десятка детей осталось, - отозвался заместитель Муравьева, который непосредственно курировал данное начинание. – Боюсь, есть дети, которых совершенно точно не заберут, придется их возвращать.

- Ничего, глядишь, среди нашего контингента они точно не затеряются, - проворчал все еще нахмуренный Василий Степанович.

- Нет, нужно обязательно пристроить всех, - покачал головой директор. – Представляете, какой это будет удар по ребенку, если несколько сотен душ удастся пристроить, а именно его – нет. Страшно даже представить.

«Поезда счастья» - пока еще только первый поезд, если быть честным – являлись личным проектом Муравьева, с помощью которого он хотел засветиться перед высоким начальством. Это был способ решить еще одну проблему, о которой по началу никто почему-то не подумал. Новорожденные младенцы и дети двух лет попадали в воспитательные дома, дети от 8 лет – в суворовские училища. А куда отправлять детей от 2 до 8 лет? Никто не знал, и их начали сначала перебрасывать с из одного учреждения в другое, а потом такие «отказники» стали оседать в тех же суворовских училищах, где им – среди весьма сложного контингента – было явно не место.

Идея же с поездами была проста как мычание. Это в городе ребенок – нахлебник и лишний рот, который до весьма солидного возраста не способен сам себя обеспечить. А в сельской местности даже в пять лет ребенок – это помощник и дополнительные руки в хозяйстве. Конечно, далеко не каждая семья может принять детеныша со стороны, но Россия большая, а сёл в ней много, куда больше, чем сирот и беспризорников в городах, что и показал опыт запущенного поезда. Из столицы на юг выехало чуть ли не полтысячи собранных по всем приютам детей, в Москве добавилось не многим меньше, а глядишь ты, разбирают всех. Сначала, конечно, старшеньких – они уже считай полноценные работники, может это немного цинично, но такова жизнь, ничего не поделаешь, крестьяне привыкли смотреть на любой вопрос под углом практичности – а потом и младших тоже удалось раздать.

- Пристроят, пока до Крыма доберутся, всех раздадут, уверен на сто процентов. Уж на нынешних-то условиях…

А в середине 1842 года императором был подписан указ о введении небольшой – 10 рублей в год, не Бог весть что, но, скажем, для сельской местности вполне приличные деньги – пенсии для усыновителей детей-сирот. И это способствовало резкому снижению остроты проблемы по всей империи. Опять же далеко не все усыновители хорошо справлялись со своими обязанностями, всякое случалось, откровенно говоря, но в большинстве случаев – особенно когда со временем контроль за жизнью таких бывших беспризорников возложили на земства – участь их была куда лучше нежели голодная смерть под каким-нибудь забором в большом городе.

Усилия правительства в итоге дали свои плоды и уже в середине 1850-х в центральной России проблема массовой детской преступности и бродяжничества среди малолетних потеряла остроту и практически сошла на нет.