Шаг, чтобы снова увидеть маму. Шаг – отца. Шаг, чтобы смотреть, как из ладоней Герды разлетается радужное сияние брызг. Как Хельга, раскачиваясь в кресле, играет кончиком толстой золотистой косы. Как Оле, заметив, что я съезжаю по перилам, грозит мне снизу кулаком. Шаг, чтобы снова вдохнуть запах пирогов Гудрун. Чтобы бегать и возиться с Вестри. Чтобы приехать в Къольхейм и сесть у очага в окружении всего клана. Чтобы пройти по Замковой улице в Гехте, здороваясь с соседями, даже со склочной хессой Кёб.

Я шел.

Солнце наконец угомонилось, красным яблоком нанизавшись на острый пик ближайшей горы. Охота ему на меня любоваться, убралось бы скорее вниз, тогда можно будет сделать привал. Чуть ниже угнездился на уступе барс. Что смотришь? Я еще могу двигаться вперед. Я выживу. Я иду домой. К Герде.

Но прежде мы пришли в теплую долину.

Баккен шел впереди меня, и когда он резко остановился, я натолкнулся на жесткий спинной гребень Дракона. С усталым раздражением подумал: чего раскорячился? Я шагал, как механическая игрушка, пущенная по наклонной плоскости, и теперь, чтобы снова начать движение, требовалось лишнее усилие.

А может быть, наконец привал?

Баккен неподвижно стоял, вытянув шею, словно собака, нюхающая ветер. Что могло так изумить невозмутимого, будто камень, Дракона? Надо посмотреть самому, а то так и проторчим здесь невесть сколько времени.

Из-за плеча крылатого ящера что-либо разглядеть невозможно, пришлось протискиваться вперед.

Ничего особенного. Уходящая вниз каменистая тропа и очередной горный пейзаж, которых я навидался уже предостаточно.

Но Баккен вышел из заморозки и теперь от возбуждения только что хвостом не крутил.

«Там тепло! Можно летать. Лететь туда».

Дракон сунулся было на тропу, но тут же остановился, неуверенно переступил когтистыми лапами и как-то жалобно посмотрел на меня.

– Что тебя смущает? Ты ведь уже летал раньше.

«Мало. Тяжело и больно. Старшие говорят, можно опереться на теплый воздух».

– Так и попробуй. В крайнем случае просто шлеп… упадешь. Не самая большая беда.

Я смертельно устал и оттого был порядком зол. Идти вперед или наконец повалиться на отдых, только не топтаться на месте рядом с нерешительным Драконом. Прямо хоть пинка ему отвесить. Для ускорения процесса.

Но до такого непотребства дело не дошло. Баккен встряхнул крыльями и вдруг огромными скачками понесся вниз по тропе. Камни и снег летели из-под когтей Дракона, на бегу он все больше наклонялся вперед и вдруг прыгнул. Показалось, что сейчас он и вправду ляпнется пузом на тропу, но Баккен, вытянувшись и прижав локти, летел, летел по-настоящему, крылья держали его.

Ловко извернувшись, он по красивой спирали ушел вверх.

Дракон двигался в воздухе медленно и осторожно, но не скованно, не преодолевая, а осваиваясь с новыми возможностями, пробуя и наслаждаясь ими.

Я следил за Баккеном, пока от солнца не заслезились глаза. Дракон забрался так высоко, что казался маленьким крестиком на фоне неба. Он больше не размахивал крыльями, а расправил их и парил подобно орлу. Это было прекрасно. Это было правильно.

Еще раз покосившись на новоявленного повелителя воздуха, я начал осторожно спускаться по тропе в долину, но через несколько шагов оглянулся, словно кто-то окликнул меня.

Огромный снежный барс неподвижно застыл рядом с началом спуска и пристально смотрел мне вслед янтарными глазами. Властитель здешних мест провожал непрошеных гостей. Или хотел убедиться, что мы наконец-то убрались восвояси.

Она была невелика, эта долина, и сверху, из-под облаков, наверняка казалась всего лишь извилистой трещиной в камне.

С одного края обрывалась в пропасть, с трех других сторон была зажата скалами, сплошь изрытыми уступами и пещерами.

Здесь было пустынно. Ни людей, ни животных, ни тех чахлых растений, что появляются летом на любом клочке оттаявшей земли.

Посредине усыпанной черным песком долины лежало озеро. Тоже небольшое, идеально круглое, как зеркало рамой обрамленное большими камнями. Довольно глубокое, но настолько прозрачное, что можно было разглядеть все, что делается на дне. Жаль только, что смотреть не на что. Соленое озеро было мертво.

Чуть дальше имелось место, где текла пресная вода. Низвергаясь с большой высоты, она уходила в трещину в камне. Назвать ее потоком было бы слишком величественно, а струей – уничижительно. Водяная лента в полторы ладони шириной, но встать под нее все равно что под удар дубины, причем ледяной.

Поразмыслив, я вспомнил вычитанное где-то слово «водопад». Не совсем представляю, что это такое, но, думаю, название подходящее.

Здесь и вправду было тепло. Не как в доме, рядом с натопленной печкой, но, скинув куртку и камзол, я не мерз в рубашке.

Хорошее место для Драконов.

Здесь было очень спокойно. Забылись тревоги, даже мысли, желания и чувства отодвинулись куда-то далеко, а может быть, уснули. Можно просто лежать, ощущая затылком мелкий песок на берегу озера, и следить, как высоко в чистом небе играет и резвится Дракон.

Говорят, что, когда Драконы вернутся в небо, в земле Фимбульветер снова будет тепло.

Баккен сложил крылья и словно гигантская лиловая капля упал с небес в озеро.

Он пробыл под водой довольно долго, а потом вдруг выскочил, обдав меня каскадом сверкающих брызг, и устремился ввысь. Так в памяти Троппера выныривала из волн океана золотистая Хустри.

А Баккен снова плясал в небе. Он был счастлив.

Драконы говорят, что не знают чувств, но мне кажется, они просто забывают про них. Для Девятерых не существует будущего и настоящего, только прошлое. Что может удивить новизной Магта, Изначального, видевшего начало мира, и тех, с кем он поделился памятью? Жизнь для Драконов всего лишь ряд отражений в кривых зеркалах. Ощущения и впечатления стираются, делаются затупленными, как слишком долго бывший в работе нож, которым и куска хлеба не отрежешь. Но стоит его наточить…

Новый Дракон приходит в мир и получает все знания, весь опыт, все впечатления, накопленные старшими. Но одно дело – знать понаслышке, и совсем другое – все испытать самому. Оттого и ликует на просторе Баккен, взмывая к облакам и ныряя в глубины озера.

Я уже читал в книге про полет. Похоже, Эгилю часто удавалось наблюдать за драконами, его стихи были посвящены привычкам ящеров, повседневной их жизни, взаимоотношениям. И любви. Была одна баллада. Дракон и драконесса поднимаются все выше в пронизанное солнечными лучами небо, чистое после грозы. Слова Эгиля завораживали. Какой бесконечной нежности были исполнены строки про танец-полет влюбленных, опирающихся в вышине на попутные ветра. Как прекрасен был увиденный с высоты мир. Но дракон и драконесса не замечали его, увлеченные зрелищем еще более дивным. Они смотрели друг на друга.

Шесть драконов, три драконессы. Кто из них поднимался в теплое дружелюбное небо? И с кем? Эгиль Васк воспел многое, но не назвал ни имен, ни цвета влюбленных.

Драконы говорят, что не знают, что такое чувства, только польза и разум. Но почему тогда восемь из девяти оставили землю, а один так и не смог смириться? И почему, если важен каждый из Драконов, только тоненькая изумрудная Леге рискнула, вопреки всему, ринуться на поверхность, навстречу убийственному холоду, чтобы спасти багряного бунтаря?

Я приподнялся на локте, чтобы лучше видеть Дракона, выписывающего немыслимые кренделя. А тот, закрутив крутой вираж, снова сложил крылья.

Объевшийся, накупавшийся, довольный под завязку, он хотел озорничать.

Но в этот раз Баккен нацелился не на озеро.

Сильные когтистые лапы обхватили меня поперек груди. Рывок. Дыхание перехватило. Или же просто воздух, бывший вокруг, куда-то исчез. Выступившие слезы на миг склеили ресницы. А когда проморгался, увидел внизу озеро. Маленькое, как пуговица на камзоле. Вокруг него колотым сахаром лежали горы. А дальше во все стороны только голубое небо, которое, кажется, можно потрогать рукой. Мы летим?!