Если капитан вдруг заявит, что тренировки закончены, вот это будет горе.

Дверная ручка энергично задергалась. Вестри считает мою комнату своей тоже и особо не стесняется. Узнать бы еще, кто научил песика вставать на задние лапы, а передними ударять по ручке, поворачивая ее. Или он сам подсмотрел и догадался?

Бамс! Дверь настежь. Но на пороге вместо Вестри стоит Герда. В руках держит поднос, уставленный всякой снедью. Ах да, время ужина.

Пришел бы кто другой, я бы притворился, что сплю. Но Герда…

– Поднимайся и давай кушать.

– У-у.

– Это что за капризы?

Поставив поднос на столик у кровати, лучшая из девушек ухватила меня за плечи и легко развернула к себе лицом.

– Ну Герда!

– Что Герда? Что Герда? – Моя радость уселась рядом на кровать и деловито вооружилась ложкой. – Утром ты есть не хочешь, днем тебе некогда, а вечером говоришь, что слишком устал. От тебя ж скоро одна только тень останется! А все потому, что Хельга не знает, как тебя воспитывать, папе некогда, а Гудрун ты не слушаешься. Садись давай.

Я сел и тут же, качнувшись маятником, завалился к Герде на колени.

– Ой, опять ты…

– Дай время смириться с мыслью, что ты будешь кормить меня с ложечки.

– Тогда хотя бы ложись нормально. Что за привычка – валяться на кровати в камзоле и сапогах? Снимай! Ворот дай расстегну. И ремень. Стесняешься, что ли? Меня? Сейчас подушку взобью…

– Да мне и так неплохо. Тепло, мягко, а вид какой открывается…

– Не подглядывай! Вот пользуешься тем, что ресницы длинные…

Фыркнув, Герда якобы сердито махнула рукой так, что чуть не задела меня по носу. Я шутливо закрылся локтем.

Не надо было делать такое резкое движение.

Стон сдержал вместе с дыханием, но Герда все равно заметила. Когда я наконец смог убрать руку, моя радость жалостливо смотрела на меня, задумчиво накручивая на палец завлекашку у виска.

– Очень больно?

– Угу.

– Дай хоть плечи разомну, меня Хельга учила как. Горюшко мое…

– А ты – радость.

– Молчи уж.

Руки у невысокой, пухленькой Герды довольно сильные («Приютское прошлое! Вот ты попробуй стираные простыни на холодном ветру поотжимать!») и при этом удивительно нежные. И голос ласковый, уютный.

– Ты все за папой моим тянешься, а куда? Он же вон какой здоровый, а ты у меня худенький, хрупкий. Милый…

Герда склоняется все ниже.

– Просыпайся.

Когтистая драконья лапа снова встряхнула меня за плечо.

– Поднимайся, – сказал Баккен. – Пора идти дальше.

Чтобы путешествовать с Драконом, нужны не только крепкие ноги, но и вечность в запасе. Мы потратили день, чтобы добраться до этого места, и, уверен, сделали большой крюк, карабкаясь по тропам, где и горный баран копыта переломает. И вот пришли. Куда, зачем?

– Удивительное место. Это здесь вы собираетесь жить?

«Нет. Но я хотел прийти сюда».

Баккен уселся на хвост и превратился в идола. Это надолго, и ждать от него объяснений бесполезно. Все придется понимать самому.

Это действительно было очень странное место. Когда-то тут жили. Кто? Когда? Как? На Птичьем острове от города Фьерхольма сохранились гробницы его прежних жителей да башня, служащая ныне маяком. В горах остались руины храмов забытых божеств. Тут были только стены. И ничего, что бы они огораживали.

Я осмелился подойти поближе. Стены были каменные, но не сложены из отдельных блоков и не вырублены в скале, а нарезаны, словно ломти замороженного масла.

По их поверхности вились узоры барельефов. Тоже странные, не прикрепленные к камню и не высеченные в нем, а словно выплавленные невероятной силы пламенем. Сами линии и их сплетения были настолько непривычны и чужды человеку, что непонятно было, как вообще могли они оказаться в нашем мире.

«Они были. Виден помнит их».

Я хотел спросить Баккена, о ком он говорит, кто эти «они», но еще раз взглянул на барельефы и все понял сам. Загадочные узоры изображали живых существ. С портретным сходством.

«Когда Магт, Изначальный, пришел сюда, эта земля еще не принадлежала никому. Магту понравился этот мир».

На самом деле Баккен сказал «был сочтен пригодным для Драконов», но ведь мог же я что-то понять неправильно.

«Потом появился Виден. Его предназначением было встретить тех, кто придет. Он дал им мир и был с ними».

Кем Драконы считали первых жителей наших земель – игрушками, домашними любимцами или равными себе? Баккен не ответит, да это и не важно. Но Драконы дарили этим существам свое внимание, заботу, может быть, по-своему любили их. Им досталось все то, чего тщетно ждали от Девятерых люди.

«Они ушли».

Я не решился уточнить, что именно Баккен имел в виду. Удалились ли первые жители из Видимого мира, как, считалось, это сделали сами Драконы, вымерли все поголовно, или с ними случилось нечто иное. Они ушли, а на их место явились те, кого мы называем фунсами. Или же еще кто-то другой. Сколько существ сменилось перед Драконами, прежде чем появились люди? Слишком недолговечные, чтобы присмотреться к ним, понять, полюбить… Не бояться потерять. Когда Драконы поняли, что не смогут выжить на захваченной ледником земле, они закрыли пути из подземелий наверх. Может быть, прежде они так же запретили себе любовь и внимание к живущим в этом мире?

«Я знал. Теперь увидел. Можем идти дальше».

Дальнейший наш путь не заслуживает особого рассказа. Я шагал вперед, постоянно озираясь, но не ради красоты гор, а чтобы вовремя заметить опасность. Баккен передвигался своим ходом, то опережая меня, то отставая. На привалах Дракон расхаживал на двух ногах, но во время переходов бежал как зверь. Кажущийся могучим и грузным, двигался он на удивление легко. Крупные, как у росомахи, ступни и широко растопыренные плоские пальцы позволяли ему не проваливаться в снег.

Несколько раз, обвязавшись арканом (хоть благодари неизвестных преследователей за этот «подарок»! ), я лазал во всяческие дыры и норы, где могли быть горючие кристаллы. Если удача была с нами, сбивал камнем, сколько получится. К сожалению, добыть топлива вдосталь не удалось ни разу.

Зато неприятностей от этих вылазок было столько, что больше не надо. Осколки кристаллов, метко отлетающие прямо в меня, ушибленные пальцы, пыль, забивающаяся в глаза и в нос. Один раз тем же булыжником, что колол кристаллы, пришлось отбиваться от ядовитой многоножки. В другой оставшемуся на поверхности Баккену что-то почудилось, и он так рванул за веревку, что я мигом вылетел из лаза-шкуродера, осознав при этом, что ощущает кусок засохшего сыра на терке.

Попользоваться добычей почти не удавалось. Я едва успевал нагреть воды в кружке, как костром завладевал Баккен. Дракон сворачивался вокруг огня кольцом, пристраивал голову так, чтобы языки пламени касались подбородка, и совал лапы в самое пекло.

Подкрепившись у горящего костра, Баккен устраивался на хвосте и, завернувшись в крылья, надолго замирал молча. То ли спал, хотя я ни разу не видел, чтобы Дракон дремал привычным образом, то ли глубоко задумывался. А я открывал «Соперника».

Книга в черном «змеином» переплете сама оказывалась у меня в руках? Да, а прежде она своими силами открывала изнутри застежку сумки, вылезала наружу, забиралась ко мне на колени и распахивалась на недочитанной странице. Астрид права, «Соперник» – всего лишь пачка покрытых странными чернилами сшитых между собой листов пергамента. Книга. Пережившая приход ледника и пять веков после этого, множество событий, два десятка поколений людей, но все же простая книга. И нет никакой чужой воли в том, что я открывал «Соперника» снова и снова. И никакой крамолы в прочитанном не усмотрел. Только любовь к Драконам.

Его звали Эгиль Васк – человека, который писал баллады и сонеты, посвящая их крылатым ящерам. Я пытался вспомнить, приходилось ли мне раньше слышать это имя, но на ум так ничего и не пришло. Похоже, из всех людей, живших до прихода ледника, мы знаем только короля Хлодвига да Снорри Угодного Драконам. Снорри Эгла, создателя новой религии.