Прошлое никогда не умирает. Что-то темное, страшное, дремавшее в глубинах океана, в глубине времени, пробуждалось сейчас, ворочалось, тянулось к двум людям, стоящим на берегу. Оно хотело вернуться, оно искало…

– Астрид, за что убивали ведьм?

– Разное говорили. Будто ведьмы воруют детей и насылают на людей всяческие беды и болезни. Будто из-за их колдовства пришел ледник, и Драконы, пытаясь спасти людей, отдали слишком много сил и оттого вынуждены были уйти из Видимого мира, передав власть свою и волю жрецам. Что ведьмы писали книги, которые нельзя читать. Их называют проклятыми или отреченными книгами. Ни сталь, ни огонь не могут их уничтожить, вода и земля отторгают их. Говорят еще, что такие книги как живые существа: могут учить, спорить, раскрывать секреты. И что они сами находят себе человека. Он читает и сперва не верит написанному, спорит с ним, но постепенно проклятая книга очаровывает его, и человек начинает служить ей, если даже понимает, что творит зло. Но ведьмы никогда ничего не писали. Их сила в словах и чувствах. Моя сестра, ведьма воздуха, рассказывала, что ее наставница объясняла ей, как говорить со стихией, как просить ее, где предел дозволенного. Так разумная мать учит дочь вежливости. Но были люди, которые действительно писали злые книги. И люди, которые эти книги читали.

– Проклятые книги сами по себе, как вещи, приносят несчастье?

– Нет, они, наоборот, защищают своих людей. Легко найти того, кто согласится служить сразу и с радостью, но отреченным это неинтересно. Они как бойцы-задиры – их радует борьба, и, встретив достойного противника, они стараются сберечь его как можно дольше.

– Откуда ты знаешь это?

– В молодости любопытная была. Когда в Университете училась, любила разные истории собирать. Особливо про всякие обереги нравилось, про вещи заговоренные, что удачу или беду приносят. А еще отреченными пугали новичков. Как будто проклятая книга могла сама прокрасться в комнату. Но разве такое может случиться? – Астрид пристально посмотрела на меня. – Ларс, я знаю, что ты взял на маяке. Это обычная книга, просто покрытые чернилами, сшитые между собой листы пергамента. Сама по себе она не может сделать ничего, вещь становится доброй или злой, только когда начинает служить человеку. Но если бы я была твоей матерью, я просила бы тебя: никогда не открывай эту книгу.

Что бы ни говорили про суеверных мореходов, боящихся и избегающих всего непонятного и могущего быть опасным, но оставить меня на Птичьем вместе с проклятой книгой и привезти на остров канцлера, дабы тот разобрался с апокрифом на месте, Астрид и ватага отказались наотрез. Во-первых, подступает неспокойное время зимних штормов – за два дня поручиться можно, а после Слепая Хозяйка большую приборку в доме начнет, разумным людям под ее метлу лучше не лезть. Во-вторых, перед концом навигации всякое дело лучше завершить. А в-третьих – и главных – глупостей не выдумывай!

С острова снялись на рассвете. Ватага особо попрощалась со Стейнмунн, поблагодарила призрак ведьмы за гостеприимство и пожелала удачного зимования. У каждого народа свои обычаи.

«Белуха» бежала по волнам легко, проворно, но вдруг остановилась, будто попала во что-то липкое и приклеилась намертво. Что это может быть? Я перегнулся через борт посмотреть.

Бледная, как непропеченный блин, абсолютно плоская рожа таращилась из-под воды. Первым делом я почему-то заметил, что у твари нет носа. Совсем. Только огромные темные глаза в складчатых веках да полная острых треугольных зубов пасть, растянутая в радостной улыбке от уха до уха. Впрочем, уши тоже отсутствовали. Как и волосы. Вся образина – гладкий, чуть подрагивающий круг, словно сунули под воду блюдо со студнем. Только у праздничного угощения не бывает широких перепончатых лап, мощными когтями вцепившихся в борт карбаса.

– Отойди, утащит!

Кок Гисли отпихнул меня от борта.

Мореходы носились по карбасу, вытаскивали откуда-то длинные острые пики, тыкали ими за борт. Но то ли делали это наугад, то ли промахивались или не успевали на долю секунды, но ничего из их стараний не получалось.

– Тихо! – шикнула Астрид на ватагу.

Все замерли и замолчали.

Минута. Вторая. Третья.

Скряб. Кто-то провел когтистой лапой по обшивке. Левый борт, ближе к корме.

Астрид молча протянула руку, и Гисли вложил в ее ладонь древко гарпуна.

Снова скрежет когтей по дереву и плеск воды. Нечисть карабкается на карбас.

Чуть согнув левую ногу в колене, с гарпуном в поднятой руке, Астрид стояла неподвижно, лишь взгляд зорких синих глаз скользил вдоль борта, быстро метался через палубу и назад.

Скряб. Скряб. Белесая лысая скользкая макушка показалась над бортом.

Свистнул гарпун.

И тут же хохот, радостный визг и улюлюканье сорванцов, которым удалась задуманная шалость, раздались со всех сторон. «Белуха» дернулась и сорвалась с места, но не устремилась вперед, а завертелась, словно веретено, раскрученное на столе во время игры в поцелуйчики. Ватажники повалились с ног. Меня поволокло по палубе, сильно приложило спиной о борт. Еще увидел, как Астрид, упираясь, пытается удержать брус кормила. А потом все скрыл белый туман.

– Это слимбы проказничали, – сказала Астрид. – Пока один вокруг «Белухи» шнырял, отвлекал, остальная стая под днище подобралась. Ишь, напустили туману.

Странный туман. Он словно облепил снаружи прозрачный купол, накрывший корабль. Все, что происходит на «Белухе», видно, а за кромкой бортов сплошное непроницаемое «молоко».

Карбас движется осторожно, словно слепец, вдруг оказавшийся в месте незнакомом, пустом, но настолько шумном или, наоборот, безмолвном, что в нем нельзя ориентироваться по слуху.

Океан молчит. Только плеск воды у бортов слышен, да скрип уключин, да протяжная монотонная песня гребцов. Ватажники поднялись и споро, без суеты и разговоров, взялись за весла. Ветер больше не наполнял парус «Белухи» – тот висел, словно погребальный флаг.

– Где мы, Астрид?

– Не знаю. Мы находим дорогу по приметам в водах и в небе, по солнцу и звездам. Сейчас ничего нельзя понять, даже в какую сторону плывем. Может, к земле, а может, и прочь.

– Так может быть, надо подождать, пока туман рассеется?

Шкипер покачала головой:

– Он не рассеется. Это чары. Так и будет, пока мы не пристанем к твердой земле. Доберемся до берега, сядем на мель или разобьемся о скалы – все равно.

– Что же делать, Астрид?

– Плыть вперед, пока не достигнем хоть чего-нибудь. Или пока не кончится питьевая вода. Тогда уйдем за волны. Это лучше, чем сходить с ума от жажды.

Лицо шкипера Леглъёф было отрешенно спокойно. Как будто происходило то, о чем она знала: это должно случиться. Знала давно, еще до того, как мы отправились на Птичий.

– Астрид… Прости…

Я хотел крикнуть так, чтобы услышала вся ватага, но горло перехватило судорожным всхлипом.

– За что?

– Из-за меня вы пошли на Птичий.

– Что с того? Все мы в воле Слепой Хозяйки.

Астрид задумчиво отвела выбившиеся из-под платка длинные белые волосы, и я увидел старый рубец, пересекающий загорелую шею шкипера.

– Кракен память оставил. Гисли-сказочник за мной тогда в воду прыгнул, щупальца ножом рубил. Каждый год два-три карбаса уходят за волны. Даже если возвращаются, то не всегда со всей ватагой. Тот, кто боится смерти, остается на берегу. Мы будем плыть. И надеяться – до последнего.

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

– Уж если кто дурак, тот все делает по-дурацки. Как могли упустить мальчишку?

– Так вы ж сами велели, чтоб без свидетелей. А он с актеркой на кхарню пошел. Девица бойкая, сочная, думали, никак не меньше часа они там провозятся. А он через три минуты выкатился, да верхами.