Фарелли ведь был почти трезв, когда уезжал, хмель у него давно должен был выветриться. А итлиец шел мягко и плавно, словно выверял каждое движение. Так двигаются те, кто перепил, но изо всех сил пытается казаться трезвым. А еще у него блестели глаза. Нагло, томно, непристойно, как у ошалевшего от весенних игрищ кота. И улыбка словно сама собой тянула губы. Распухшие. И покрасневшие, Аластору с нескольких шагов это было видно.

– Кажется, я совсем не разбирался в арлезийцах, – изумленно сообщил Фарелли.

Он остановился у ближайшего к костру дерева, привалился к нему и словно растекся по стволу спиной.

– Этот какой‑то совершенно неправильный! – продолжил он, глядя в темноту мимо Аластора и продолжая блаженно улыбаться. – Не‑воз‑мож‑ный…

Аластор несколько мгновений глядел на него, не понимая. А потом соединил все эти взгляды и улыбки весь вечер, и прикосновения словно бы невзначай, и приглашение проводить… И эту развратную довольную улыбку. И губы итлийца, вызывающе яркие на смуглом лице, словно Фарелли долго и упоенно целовался. Или… Но тут Аластор запретил себе даже думать обо всем этом! Вообще! Совсем не думать не получалось, конечно.

Он честно попытался найти в себе брезгливость или презрение. Все‑таки эти грязные слухи об итлийских нравах, оказались правдивыми. Но дон Раэн?! Он же и правда арлезиец! А про тех как раз известно, что они никогда, ни за что, и сама мысль об этом – страшное оскорбление! И что же получается? А главное, как к этому относиться? Фарелли же спит с ними в одной палатке!

«В своей палатке, – напомнил себе Аластор. – И вообще, он простолюдин, правила дворянской чести его не касаются. А меня не касается его жизнь, потому что он не мой слуга. И не мой друг. Просто случайный спутник, с которым скоро расстанемся и вряд ли еще когда увидимся. И это же значит, что Айлин в безопасности! Если Фарелли предпочитает… мужчин, он даже смотреть на нее с грязными помыслами не будет! Ну и хорошо. То есть ничего особо хорошего, но… у нас погоня канцлера на хвосте, а то и люди лорда Бастельеро. Вокруг демоны, впереди сложный магический ритуал, а еще надо раздобыть провизию… Какое мне дело до склонностей какого‑то итлийца?»

– Не думаю, что хочу об этом что‑то знать, – сказал он сухо.

Наглый итлийский котяра посмотрел на него едва ли не с оскорбительной жалостью, насмешливо поклонился, и тут из палатки высунулась зевающая Айлин.

– Что, уже утро? – жалобно спросила она. – Как это жестоко с его стороны! Так быстро наступи‑и‑ить… Я себя чувствую, как будто всю ночь…

– Танцевали? – невинно осведомился Фарелли.

– Могилы раскапывала, – ядовито сообщила Айлин. Снова зевнула и добавила: – Кстати, вам обоим просили кое‑что передать. На память о встрече, как он сказал. – Она зябко обхватила себя руками. – Дон Раэн такой странный… «На память о нынешней встрече», – так он сказал точно. Как будто были другие… Или он имел в виду, что мы еще встретимся? М‑м‑м‑м, а мне он подарил такое заклинание! Я еще не совсем с ним разобралась, но это что‑то… что‑то потрясающее! – Она снова зевнула. – Его надо обязательно передать в Академию… потом. Так вот, синьор Фарелли, для вас он оставил свою лютню!

– Что? – выдавил итлиец мгновенно севшим голосом, и Аластор увидел, как с его лица разом исчезло выражение обожравшегося кота. – Он – что?

– Лю‑ю‑ютню! – душераздирающе зевнула Айлин. – Ой, простите… Он сказал, что она выбрала вас. Лютня то есть! Что у вас правильные руки‑и‑и‑и… А тебе, Аластор, совет!

– И какой? – хмуро уточнил Аластор.

Совет. От едва знакомого арлезийца и наверняка пройдохи! Еще и мужеложца! Какой совет может ему дать настолько подозрительная личность?!

– Не слушаться никого, кроме себя, – сказала Айлин, и в ее звонком голоске Аластор вдруг услышал мягкий тон арлезийца. – Он сказал, что ты должен понять только одно. Ты за все отвечаешь сам. И, значит, слушаться должен только себя. Простите, господа, я – спать!

И снова скрылась в палатке.

– Лютню, значит… – проговорил окончательно протрезвевший Фарелли, хотя глаза у него так и блестели. – А синьорине Айлин – заклятие. А вам, синьор Вальдерон, совет… Вот как можно так спросить, что наизнанку выворачиваешься? И солгать – невозможно. Я же другого хотел пожелать… То есть не хотел, а должен был! А сказал – что хотел. Глупость полную… Вот как с лютней этой.

Итлиец вдруг замолчал, словно у него сдавило горло. И посмотрел на кожаный футляр, лежащий у костра, едва ли не с ужасом.

– Ну так догоните и верните, – огрызнулся Аластор. – Или бросьте ее здесь! Никто же не заставляет брать!

– Ну нет… – протянул Фарелли и бережно поднял футляр, прижав его к себе. – Будь она хоть проклята – все равно возьму. Да и не верю я, что он это со зла. Вы же помните! Этот вечер!

Аластор молча кивнул и подумал про себя, что вечер был невероятным. И их странный гость – тоже. Но чутье кричит, что зла он им не желал. И подарки эти – от души. А совет… над советом он обязательно подумает. Как‑нибудь потом, когда выспится и голова прояснится.

Проснулись они от холода. Аластор почувствовал, как заворочалась Айлин и двинулась к нему поближе, пытаясь плотнее завернуться в плащ. С другой стороны тут же чутко вскинулся итлиец. И, наконец, в ногах недовольно пошевелился Пушок. «Проспали, – понял Аластор. – Думали выехать на рассвете, но слишком поздно легли. Да и вино было крепче, чем казалось. Ничего, нагоним, все равно срезаем путь по лесу. Но что же так холодно?!»

Он сел, выглянул из палатки, откинув плотно задернутый на ночь полог, и ахнул, захлебнувшись ледяным воздухом. Что за чудо? Поляна, на которой они расположились, еще вчера теплая и гостеприимная, покрытая молодой нежной травкой, скрылась под белой пеленой. Снег толстым слоем лежал на ветвях деревьев, на их палатках, на спинах лошадей, понуро опустивших морды. И все валил и валил, падая такими крупными хлопьями, что уже в нескольких десятках шагов не было видно ничего, кроме белой круговерти. Зима вернулась?! Что ж, если это и чудо, то очень злое.

– Милостивые Семеро! – изумленно выдохнул итлиец, выглядывая из‑за его плеча. – Это что?!

– Снег, – буркнул Аластор, решив, что Фарелли спрашивает все‑таки его, а не богов.

Между прочим, не такие уж они сегодня и милостивые, Всеблагая Мать точно разгневалась за что‑то!

– Снег?

В голосе Фарелли звучал ужас. В следующее мгновение Аластор понял, почему. Итлиец прошлой ночью замерз так, что пришлось уступить ему место посередине, а сейчас его легкий плащ и вовсе не спасет от холода! Хотя им с Айлин тоже придется несладко. Да, плащи у них потеплее, но сапоги и перчатки для верховой езды слишком тонкие, да и под плащами одежда для весны все‑таки. В город! Немедленно в город! Пока метель не занесла весь лес так, что кони просто увязнут в сугробах!

– Снимаем лагерь! – бросил он, ныряя обратно в палатку и торопливо обуваясь. – Надо выбираться на дорогу. И как можно скорее, иначе…

Что будет иначе, он объяснять не стал, но спутники поняли его и так. Айлин выпустила Пушка и тоже принялась натягивать сапожки, Фарелли собирал плащи, которыми они укрывались вместо одеял. Тонкое лицо итлийца было непроницаемо спокойным, но Аластор против воли почувствовал тревогу. Все‑таки это его человек… некоторым образом. Как и договаривались, итлиец честно служил в его крошечном отряде, а значит, Аластор за него отвечает.

– Фарелли, у вас еще одежда есть? – спросил он, застегивая ворот куртки.

– Только белье, – сдержанно отозвался итлиец и тут же бессильно ругнулся по‑своему, помянув Баргота.

– Натягивайте все сразу, – распорядился Аластор. – От нескольких рубашек проку больше, чем от одной. Сейчас доедем до дороги, а там и Шермез недалеко. Или та деревня, где вчера прогнали дона Раэна.

– Думаете, нас они не прогонят? – иронично осведомился Фарелли, действительно натягивая вторую, а затем и третью рубашку поверх первой.