Проходит два дня с того, как Гай это сделал.

Как Гай бросил меня, разбив и использовав моё сердце. Использовав в качестве куклы. Он тогда целовал меня, смеясь в мыслях. Наверняка даже называл глупой наивной идиоткой.

Стараясь выкинуть из головы нескончаемые мысли, я хватаю телефон с тумбочки и лезу проверять ленту своих социальных сетей. Меня тошнит от всех милых фотографий, на которых люди смеются, улыбаются и веселятся. Меня раздражают страницы Вэнди и Ирэн, на которых они выглядят счастливыми. Меня бесят фотографии романтических парочек, держащихся за руки и обнимающих друг друга.

Хочется швырнуть телефон с криком о стену, чтобы хоть как-то унять ноющую боль внутри.

Я рыдаю каждый день и каждую ночь. Моя подушка не успевает высохнуть, как вновь пропитывается солёными каплями, безостановочно сочащимися из глаз. Я плачу и плачу, неспособная остановиться… Пока наконец слёзы не кончаются, и я просто превращаюсь в ничтожное подобие человека – существо, которое кто-то лишил его чувств и сознания, оставив одну пустую оболочку. У меня теперь нет целей, нет никаких желаний, нет мечты. Я не хочу больше видеть Трэвиса и заниматься с ним в спортзале, как я любила делать это раньше…

У меня ничего нет.

Уходя, Гай вырвал всё из моего сердца и утащил с собой.

– Я принесла салат с тунцом. Твой любимый.

В дверях появляется мама. Все эти дни она заботится обо мне. Я не знаю, что в это время делает папа, но ему больно глядеть на меня. Он говорит, что я худею на глазах, что ему не хочется видеть, как медленно умирает дочь.

А я его не виню.

– Поешь. – Мама ставит тарелку на стол передо мной и разглядывает моё тело с ног до головы: – Ты исхудала, милая.

– Я не голодна, спасибо.

Голос звучит очень тихо и хрипло, словно я заболела.

Но дело совершенно в другом. Голос исчез вместе с желанием что-либо делать.

– Ты не можешь так говорить. – В её же голосе легко слышимо отчаяние. – Пожалуйста, поешь… Ради меня. Ради отца, ради Дилана. Ради всех нас. Умоляю. Я больше не вынесу видеть тебя такой.

Маме не удаётся справиться с подступающей горечью, и она с шумом садится на мою кровать. Её лицо спокойно, она держится как королева, но нельзя скрыть и утаить язык взгляда. Сейчас он говорит, как ей плохо в эти минуты.

– Я больше не могу видеть, как ты сидишь целыми днями в своей комнате и страдаешь из-за этого мерзавца, – произносит она тихо. – Никто… Слышишь, никто из нашего рода не опускался так низко, чтобы тратить нервы и силы на мысли об утрате человека, недостойного и пальца.

Я молчу, больно вонзив зубы в свои губы, чтобы не дать слезам вырваться наружу. Держусь из последних сил, чтобы не показать, что я всё ещё умираю изнутри.

– Отпусти, наконец, прошлое, – говорит мама, поглаживая моё лицо и смотря мне в глаза. – У тебя ещё всё впереди. Он не достоин того, чтобы ты помнила его и убивалась из-за него каждый день.

Не хочу слушать дальше. Просто резко встаю.

– Спасибо за твою поддержку, мама, – произношу я. – Но я пока как-нибудь сама попытаюсь справиться.

Они не знают, что значит – собирать сердце заново. Клеить осколки, пытаясь вернуть как всё было. Папа любил маму с самого их первого совместного вдоха. Она никогда не знала, что значит разбитое сердце.

Я выбираюсь из комнаты, потом из дома и выхожу во двор, надеясь, что хоть здесь у меня получится обрести спокойствие. Природа имеет свойство успокаивать. Так я слышала.

Меня приветствуют охранники, а я лишь отвечаю им слабым кивком. На задний двор идти не собираюсь – так будет меньше болезненных воспоминаний. Когда я сажусь на небольшую скамейку, в голову вновь незаметно пробираются тошнотворные мысли о Гае.

Если всё это было игрой, зачем он знакомил меня со своей семьёй?

Если всё было не по-настоящему, зачем знакомил с друзьями?

Зачем помогал с Франческой?

Зачем он столько возился со мной?

В чём был чёртов смысл всё это делать?

Я сижу и размышляю о собственной наивности и глупости. Ругаю за то, что не смогла всё понять с самого начала. Успевает стемнеть, а я продолжаю думать о том, где он сейчас, что делает и сожалеет ли он хоть чуть-чуть о том, что натворил? Неужели в его душе нет и капли милосердия?

Мне хочется поддержки, но и одновременно с этим не хочется никого видеть. И противоречивые желания борются друг с другом.

– Детка, к тебе Ирэн.

Мама появляется у дверей в мою комнату совершенно неожиданно. Я, до этого с пустым взглядом уставившаяся в потолок, наконец нахожу в себе силы повернуть тяжёлую голову в её сторону.

– Здорово, – натягиваю улыбку я, чтобы не казаться грубой по отношению к собственной подруге.

Она входит в комнату, громко приветствуя меня весёлым и радостным голосом.

Ненавижу видеть людей счастливыми. Мерзко и эгоистично с моей стороны, но так и есть.

– Что ж, не буду вам мешать, – осторожно вставляет своё слово мама и тихо выходит, закрыв за собой дверь.

– Как ты, Лина? – Ирэн садится рядом со мной на кровать, кинув на меня взгляд, полный жалости.

Ненавижу, когда меня жалеют…

Поэтому быстро встаю, привожу в порядок лицо, пытаясь выглядеть чуточку лучше.

– У меня всё отлично, – с широченной улыбкой выдаю я. – Радуюсь жизни, расцветаю с каждым днём!

Доля сарказма в голосе всё же пробивается, но не думаю, что она настолько велика, чтобы смахивать на грубость.

Ирэн прочищает горло, поправляет свои золотистые волосы и смотрит мне в глаза. Теперь жалости стало чуть больше.

– А я ведь не просто так пришла, – улыбается она мягко. – Пойдёшь со мной кое-куда?

Нет.

– Куда же? – спрашиваю я, шмыгая носом.

– Помнишь Джонни Хиллса?

Почти безучастно киваю.

– Так вот, – потирает ладоши Ирэн, – он пригласил нас с тобой на свою мегакрутую вечеринку в его загородном доме!

Меня охватывает желание наорать на неё и прокричать, чтобы она валила прочь из моей комнаты со своими предложениями.

– Ирэн, я не хочу, – коротко бросаю я и вновь плюхаюсь на кровать. – Иди без меня.

– С ума сошла?! – возмущается подруга. – Я же умру от скуки, если пойду туда одна!

Я очень зла, но по-прежнему не показываю вида.

– Можешь идти с Вэнди, – отвечаю я. – Она ведь любит такие вечеринки. К тому же она с начальной школы сохнет по этому Джонни.

– У Вэнди свои планы… Ну Лина… – Ирэн наклоняется ко мне и в мольбе складывает руки. – Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Единственное, чего мне сейчас хочется, – умереть. Не видеть ни света, ни лиц, не слышать голоса. Но раз представилась такая возможность, не могу её упустить.

Я встаю, смотрю на подругу, ожидающую ответа, и уверенно отвечаю:

– Хорошо.

Только чтобы от меня отстали.

Джонни Хиллс всегда выглядит обдолбанным. Вот и сегодня он решил не изменять традиции.

Едва он открывает нам двери, как в лицо мне бьёт неприятный запах перегара и дым от сигарет. Его глаза едва открыты. Я прокашливаюсь.

– Привет, Джонни! – улыбается Ирэн дружелюбно, и на её фоне я выгляжу как зомби, не испытывающий никаких чувств и эмоций.

– Йо-о-оу, Рэни! Ты всё же пришла! – Он переводит свой пьяный взгляд на меня: – И твоя подружка тоже здесь.

– Да! Еле вытащила её из дома. Спасибо тебе за приглашение.

– Проходите, девчонки! Что вы тут столпились?

Мы с Ирэн наконец входим в дом.

Вечеринка в самом разгаре. Вторая в моей жизни студенческая тусовка, обычно подразумевающая под собой невероятное веселье, пляски и пьяное пение.

Но моё настроение нацелено на другое.

– Куда мы идём? – пытаюсь перекричать громкую музыку я, вцепившись в руку Ирэн.

– Посидим в более спокойном месте.

А я не отказываюсь.

Мы протискиваемся сквозь толпу, мне наступают на ноги, но я слишком занята другой, совершенно другой болью, чтобы замечать такие пустяки. Ирэн почти по-хозяйски распахивает какую-то случайную дверь на втором этаже, и на нас чуть ли не налетает пьяная парочка, лапающая друг друга там, где обычно не лапают в общественных местах.