Он тычет пальцем в грудь сына, испепеляя взглядом, почти готовится дать ему пощёчину, ударить, повалить на землю, избить… Всё что угодно, чтобы наказать за проступок, за лишние мысли в голове. Но ему удаётся сдержаться и заменить желание причинить боль Гаю словами. А слова звучат так:

– Вспомни тот сгнивший кусок плоти. Вспомни, кто это сделал. А потом спроси себя: а оно того стоит?

И воспоминания бьются о голову страшными картинами. Они до сих пор преследуют Гая по ночам, снятся ему в кошмарах.

Он отчаянно опускает голову, молит голоса в ней заткнуться, чтобы они больше не напоминали ему о том ужасе, с которым когда-то столкнулся 16-летний мальчик. Чтобы отец сейчас исчез. Чтобы не было боли.

«Я устал. Я так устал…»

– Да, отец. – Голос сопровождается почти мёртвыми глазами. – Я завершу начатое. И больше ты во мне не усомнишься.

Мужчина фыркает:

– Закончи всё это. Пора закрыть эту тему.

А затем уходит к дому.

Когда я возвращаюсь домой, мама встречает меня с порога. А я совсем этому не удивляюсь. Ещё в машине чуяла, как она сидит и нервно ожидает моего возвращения, давно готовая закидать меня миллионами вопросов.

После того как я рассказываю ей о безупречных качествах отца Гая и прекрасных манерах его сестры, мама удовлетворённо выдыхает, словно впервые расслабившись.

Дома тихо. Горничные стараются не показываться, чтобы не тревожить трудящуюся в гостиной маму, уже успевшую выставить манекен и наложить на него куски ткани, что в будущем станут полноценными частями нового платья. Мне тоже не хочется особо её беспокоить, поэтому я спешу в свою комнату.

Но не успеваю я отойти от дверей, ведущих в гостиную, как мама меня внезапно окликает, а затем и рассказывает, что завтра мы едем к Дилану с Франческой в гости.

– У них, кстати, есть замечательная новость для нас, – накинув на манекен очередной кусочек материала, произносит мама.

В голове тут же резко выскакивает ярко светящаяся надпись, какие обычно подзывают клиентов в дорогие клубы или просто бары.

«Франческа беременна!»

Стоило бы мне ещё у неё уточнить, как кончилось дело с шантажистами.

– Здорово… – задумчиво протягиваю я. – Правда, я думала, они побудут на медовом месяце подольше.

– А зачем, если главной цели они уже достигли?

Мама усмехается, как бы показывая, что именно она подразумевает под своими словами.

– О боже! – восклицаю я, скрывая своё смущённое лицо ладонями. – Это же мой брат, мам! Зачем при мне-то?

– А будто ты не знаешь, как мы все появляемся на свет.

– Мам, прекрати! Ничего не хочу слышать!

Именно так может делать Мэри Норвуд, моя любимая мамочка. Сперва тычет тебя тем, как должны вести себя скромные женщины из нашего рода, а потом шутит непристойными намёками.

– Во сколько поедем? – спрашиваю я.

– Рано утром. Так что иди, выспись как следует. Мы проведём у них почти весь день.

– Зачем?

– Забыла нашу традицию?

– Постой… Ты ведь уже знаешь о том, что именно хочет рассказать Франческа, раз заговорила о традиции, я права?

Мама хихикает, и я шутливо качаю головой, поняв, что её ответ положительный.

Так всё правильно. Франческа беременна. Надеюсь, ребёнок от Дилана, а не результат её измены.

Решив оставить вопросы, никак меня не касающиеся, я действительно хочу уже подняться к себе в комнату и отдохнуть как следует. Обхожу манекен и крутящуюся вокруг него маму.

– Тогда я пойду спать, – говорю я, направляясь к ступенькам, ведущим наверх. – Спокойной ночи, мам.

Она улыбается мне и отвечает:

– Добрых снов, детка.

Когда я поднимаюсь в свою комнату, меня встречает прохладный ветер: я забыла закрыть окна. На улице трещат сверчки, на тёмном полотне неба видны редкие, слабо мигающие местами звёзды.

Мне не нужно много времени для того, чтобы откинуть одеяло и лечь в свою постель. Так я и поступаю.

Первое, что я чувствую, лёжа в кровати и открывая глаза, – кто-то нежно обнимает меня за талию. Это заставляет меня в полудрёме удивлённо повернуться назад.

– Привет, – шепчет Гай.

Вытаращив глаза, я едва не подскакиваю к потолку. И вся ситуация лишь ухудшается, когда я понимаю, что он гол по пояс. Моему взору открыт заманчивый вид на мускулы и его безупречную кожу с несколькими татуировками.

– Что ты здесь делаешь? – удивлённо шепчу я в ответ, прижимая к груди одеяло, хоть моя пижама достаточно скромна, чтобы не пытаться что-то прикрывать.

Вместо слов Гай кладёт указательный палец мне на губы и едва слышно шикает, как бы прося меня молчать. В комнате темно, но я отчётливо вижу зелёные глаза перед собой. Пронзительные, холодные и прямо-таки манящие.

Он вдруг прижимает меня к кровати, оказавшись сверху. Я даже не понимаю, паникую ли или же мне это нравится.

– Гай? – еле выдавливаю из себя я, не в силах осознать, что происходит.

На его губах играет лукавая улыбка, а глаза прикованы к моим. Его тело горячее, но пальцы холодные, когда он касается шеи.

Боже, боже, боже… Что же это?

Он вдруг наклоняется, касаясь губами моего уха, и шепчет:

– Я вижу, о чём ты мечтаешь, Каталина. Вижу, чего ты хочешь.

Сердце совершает кувырок прямо у меня в груди. Я не способна шевелиться сейчас, не способна даже слова произнести в ответ. Если бы могла, нагло соврала бы, что он ошибается. Что он много о себе возомнил, а я совершенно не думаю о его руках, которые как раз уже опускаются к талии. Он коленом отодвигает мою ногу в сторону.

Никогда. Никогда я не испытывала ничего похожего. Это как впервые кататься на американских горках, только вот сердце колотится в два раза быстрее, а дыхание сбивается почти до того состояния, когда ты уже начинаешь задыхаться.

Я прикрываю глаза, когда губы нежно касаются шеи. Мой разум понимает, что это неправильно, что мне нельзя этого делать, но тело от него отделилось ещё тогда, когда Гай нашептал мне в ухо эти слова.

«Знаю, о чём мечтаешь. Знаю, чего ты хочешь…»

Но глаза вдруг открываются сами по себе.

Теперь нет ни Гая, ни ночи за окном. Вместо этого – пустая комната, освещаемая солнечными лучами, бьющими из окна, и моё покрытое холодным потом тело.

Сон. Всего-навсего сон.

Я разочарованно падаю на кровать снова, потом задумчиво касаюсь собственной шеи, вспоминая увиденное. Я ещё помню его руки на себе: холодные и гладкие. Прикосновения до сих пор ощущаются как самые реальные.

Его взгляд… Боже, этот взгляд. Его движения, руки, прижимающие к кровати мои, шёпот, дыхание у моего уха. Как жаль, что это был сон.

Под порывом странных мыслей я медленно закрываю глаза, запечатываю мысли, что-то твердящие о приличиях. А затем провожу рукой вниз, по собственной груди, задевая затвердевшие под тканью соски, потом по талии, пока не дохожу до нижней части тела, приподнимая свою пижаму.

И представляю. Представляю, что это не моя рука. Что это он сейчас меня касается. И стоило мне пофантазировать об этом лишь на миг, как внизу живота приятно заныло. Это так стыдно, неправильно, в какой-то степени отвратительно со стороны, но… я не перестаю. Не могу перестать. Мне приятно, заманчиво, интересно. Я продолжаю ласкать себя и представляю, как надо мной сейчас светятся его глаза, как лицо щекочут его каштановые волосы, усмехаются его губы, потому что он понимает, как мне нравится. Представляю, что это его пальцы сейчас касаются самых моих сокровенных частей тела.

Сердце стучит громко. Оно будто отчитывает меня за постыдные действия. Просит перестать. А я не слушаю. Я только вижу его. Удовольствие проникает в каждую клеточку, проходится по каждой косточке в моём теле.

Из горла вырывается глухой стон.

Мне хорошо настолько, что я едва не сбрасываю свободной рукой книги с прикроватной тумбы, а затем закрываю лицо одеялом, прижимая к губам, чтобы не слышны были мои тихие продолжающиеся стоны.