Хорошо, сегодня занятий не будет, мистраль сделал свое дело. Теперь у нее будет целый день, пустота, которую надо как-то заполнить.

Она решила сходить в деревню, вдруг пришел новый номер «Синемонд», может, даже с какой-нибудь фотографией Джулиана, которую она еще не видела.

В ее любимом кафе на берегу моря в угрюмом молчании сидели местные жители, мрачно потягивая вино Прованса и коньяк и глядя на пенящиеся серые волны. Каждый день мистраля был потерянным для работы днем, поэтому семьям рыбаков нечего будет есть сегодня вечером. Несмотря на ветер, яркое солнце отражалось от поверхности гигантских волн, как от граней бриллианта. Воздух был свежим и чистым.

Вдалеке она увидела лодки, подпрыгивающие на волнах обычно спокойного моря в порту. Средиземное море вздымалось в неистовом бешенстве, и золотой песок на узеньких улочках закручивался смерчами, похожими на подымающийся в небо дым. Этот песок проникал даже сквозь плотно закрытые двери и окна под непрекращающийся заунывный вой ветра.

Агате ужасно хотелось покинуть Сен-Тропез, уехать куда глаза глядят, лишь бы подальше от сердитых, вечно следящих за ней глаз тетушки.

Она потихоньку пила свой кофе, грустно думая, что даже судьи на юге Франции были более снисходительны при вынесении приговора, если преступление, даже убийство, совершалось во время мистраля. Они относили это на счет «мистрального безумия», потому что непрекращающиеся ветры, как известно, часто доводят людей до полного сумасшествия. Сумасшествие – может быть, именно поэтому у нее не было друзей. Все в Сен-Тропезе считали ее слегка помешанной, сама же она думала, что это просто чудо, что она еще не сошла с ума. Если бы они только знали, что ей пришлось пережить во время войны, может быть, они бы судили ее не так строго. У нее не было друзей ни среди сверстников, ни среди других жителей. Дружба с мужчинами, как говорила тетушка Бригитта, была пустой тратой времени.

– Все эти хихиканья и перешептывания, гулянки по кафе и танцам! У тебя слишком много обязанностей, дорогая, у тебя нет времени на подобную чепуху.

Агата размечталась, глядя на море. Воображение рисовало ей пышные луга, на которых, переплетаясь друг с другом, в изобилии росли дикие цветы, а рядом протекали журчащие ручейки. Здесь она гуляла со своим другом, может быть, с любимым, надеясь и веря, мечтая о будущем. Это не значило, что Агате нравились мужчины, скорее, они пугали ее. Она чувствовала, что только с Джулианом она сможет стать по-настоящему счастливой. Недостижимый Милашка Брукс! Недостижимый, как и все ее мечты.

– Доминик, Доминик! Посмотри сюда. – Мотая из стороны в сторону косичками, девочка мчалась по вымощенной булыжником мостовой одной из улиц Сен-Тропеза, в возбуждении размахивая листком бумаги. – Доминик, остановись, пожалуйста, тебе надо это увидеть, – прерывисто дыша, кричала она своей подруге, которая широкими шагами продолжала упрямо шагать вперед. На ее крепких плечах легко подпрыгивал набитый книгами ранец.

– Не сейчас, Женевьева, – бесстрастно сказала Доминик. – Ты же знаешь, что я опаздываю на занятия и мадам снова задаст мне трепку. Черт, уже второй раз за неделю мсье задерживает меня своей болтовней на научные темы на уроках. Мне кажется, что он уже должен ненавидеть меня. – Она ускорила шаг, и то время как Женевьева, которой через два месяца должно было исполниться шестнадцать лет, и которая была на несколько дюймов ниже Доминик, очень торопилась, чтобы догнать ее.

– Посмотри, Доминик. Посмотри сюда, пожалуйста. Какая же ты упрямая идиотка, – резко сказала Женевьева, ткнув газетной вырезкой прямо в огромные зеленые глаза Доминик. – Они раздавали это прямо рядом со школой, в кондитерских, в мясных лавках и везде, по всей деревне. Какие-то американцы прибыли из Парижа и кое-кого тут ищут, – таинственно сказала она, и на ее веснушчатом лице появилось загадочное выражение, – кое-кого, похожего на тебя.

– О, Женевьева, ты такая наивная. – Услышав, как церковный колокол пробил три раза, Доминик поняла, что она уже давным-давно должна быть одета в купальник и балетки. Мадам Агата как всегда входит резкими шагами в холодный танцзал, отпуская саркастические замечания по поводу двенадцати насупившихся школьниц, которые все до единой стремились к тому совершенству, которого мадам Агата, увы, так никогда в своей жизни и не достигла. Однако Агате казалось, что Доминик подает надежды, и она постоянно ее подбадривала, помогала ей, мучила занятиями и учила новому, может быть, видя в ней юную балерину, которой могла бы стать она сама, если бы не война.

– Если ты не хочешь прочесть это, то хоть послушай, – завизжала Женевьева, едва поспевая за широкими шагами своей более высокой подруги.

– Хорошо, хорошо, я слушаю, – сказала Доминик, – но читай побыстрее, Женевьева. Эти мадам Агата и мсье Милле когда-нибудь доведут меня до белой горячки. Оба они дерьмо собачье.

– Слушай. – Женевьева даже покраснела от слов Доминик, хотя и раньше слышала подобные выражения довольно часто. – Для проб в американском фильме нужна: девушка с классической балетной и джазовой подготовкой в возрасте от пятнадцати до двадцати лет. Должен быть практический опыт, желание и возможность отправиться в Соединенные Штаты для работы. С собой принести танцевальные костюмы и ноты одной классической и одной современной танцевальной пьесы. Десять часов утра, в субботу, пятнадцатого марта. Театр «Де Комеди», Английский бульвар, Ницца.

– Вот это да! – Доминик остановилась как вкопанная и, выхватив из рук подруги лист, жадно стала читать объявление. – Как ты думаешь, это не шутка, Женевьева? Может, мальчишки из приходской школы отпечатали это, чтобы потом поднять нас на смех? Мы все оденемся в балетные трико, полные ожиданий и надежд, а это стадо прыщавых червяков будет ждать нас там, чтобы поиздеваться.

Большинство живущих в Сен-Тропезе молодых девушек ненавидели ребят или, по крайней мере, делали вид, что ненавидят. Изысканные юные мадмуазель не имели ничего общего с неотесанными подрастающими грубиянами и избегали их, как только могли. Казалось, что мальчики интересуются только мячами, копьями, футболом и борьбой на лужайках в окружении провансальских жителей. Девочки были для них настоящей тайной – такие скучные и слабые создания, созданные для того, чтобы безжалостно над ними насмехаться.

– Я думаю, что это как раз не шутка, – уверенно ответила Женевьева. – Доминик, ты просто обязана пойти!

– Да, Женевьева! – задыхаясь, сказала Доминик. Ее глаза лихорадочно блестели, длинные волосы, стянутые в «конский хвост», сверкали в лучах заходящего солнца, как черный лебединый пух, а на умном и задорном лице было написано чрезвычайное возбуждение. – Это просто фантастика, восхитительно! Пробы прямо здесь, на юге Франции!

– Ну, не совсем здесь, – по-деловому заметила Женевьева, вчитываясь в объявление. – Чтобы добраться до Ниццы, потребуется четыре часа езды на автобусе. Думаю, тебе придется поехать поездом, но папа говорит, что только Гитлер мог додуматься пустить поезда по расписанию и теперь они ходят еще хуже, чем до войны.

– Неважно, неважно, неважно, – прокричала Доминик, бросившись бежать. – Даже если мне придется встать в пять часов утра, я все равно должна быть на этих пробах. Какой шанс! Женевьева, ты слышишь, какой шанс! Я могу увидеть Жана Келли или Фреда Астера! Может быть, я сама стану звездой! Может быть, я сказала, – добавила она, когда ее подруга захихикала. – Послушай, теперь я должна идти, я и так уже страшно опаздываю. Но все равно, спасибо тебе, Женевьева, спасибо!

Доминик быстро переоделась в раздевалке. Услышав, что Агата уже начала проводить занятие, она залилась краской. От мысли о предстоящих пробах сердце ее учащенно билось. Войдя в класс, она сразу же получила нагоняй за опоздание. Доминик попыталась выполнить несколько сложных пируэтов и прыжков, которые в этот момент мадам Агата показывала своим ученицам, но никак не могла собраться. Она снова возвращалась мыслями к пробам. Фильм в Голливуде! Голливуд! Америка! Доминик часто мечтала о том, чтобы стать звездой Голливуда. Не важно, что она была француженкой: ведь Лесли Карон и Зизи Джинмайер тоже родились во Франции.