Николас страстно любил кино. Перед войной он ходил в кинотеатр под открытым небом смотреть на своих кумиров. Он был зачарован магией великолепных режиссеров Альфреда Хичкока и Джона Форда, он изучал их метод, время от времени возвращаясь к их работам.

Но теперь для жителей деревни фильмов не существовало. Теперь их можно было увидеть только наверху, во дворце: «борову» каким-то образом удавалось доставать последние новинки Голливуда.

Электра посмотрела на Николаса. Его взгляд был прикован к цитадели начальника гарнизона. Казалось, она пылает в огне: заходящее солнце окрасило мрамор ее стен в цвет крови; и ненавистный всем итальянский флаг спокойно развевался под легким ветерком.

Они оба думали об отвратительном изверге, обосновавшемся в этом доме. Садист, который регулярно посылал на казнь ни чем не повинных людей, который ради удовольствия подвергал их пыткам и все время копил награбленное добро.

– Он, наверное, занят сейчас тем, что отъедает свою уродливую рожу. – Голос Николаса был полон ненависти. – Жрет мясо, пьет вино и размышляет, какое кино будет смотреть сегодня вечером. Кровожадное чудовище. Его нельзя оставлять в живых.

– Николас, угадай, кто сделал этот фильм? – Электра попыталась сменить тему. Николаса невозможно было остановить, когда он начинал говорить о «борове». Казалось, его преследует какая-то навязчивая идея, связанная с этим человеком.

– Это мой американский дядя, помнишь его? Который поехал туда еще давно, до нашего рождения, и который теперь так преуспел. – Ее лицо сияло от гордости. Раньше мать Электры часто говорила ей о своем старшем брате, дерзком молодом человеке, который всегда отличался честолюбием и хотел покинуть Грецию, чтобы добиться успеха за океаном. И он, в конце концов, победил.

– Спирос! – гордо сказала она. – Спирос Макополис. Я узнала его имя в самом начале фильма. Это было написано огромными буквами: «Постановка Спироса Макополиса». Разве это не прекрасно? – На ее лице сияла улыбка. – Он с Гидры, Николас, и он ставит фильмы в Голливуде. – Электра наклонилась к нему, и ее пальцы нежно погладили его по лицу. – Если он смог сделать это, то и ты сможешь.

– Когда-нибудь, когда закончится эта война, мы вдвоем поедем в Голливуд и я сделаю там такие прекрасные фильмы, что весь мир захочет увидеть их, – с горечью произнес Николас. – Но не раньше, чем умрет эта злобная свинья. – И в его голосе прозвучала дикая ненависть. Он опять посмотрел на усадьбу и подумал о смерти «борова», о том, что только глупцы могут недооценивать гордость греков.

Это был очень веселый вечер. Фильм – последняя новинка киностудии «Коламбиа пикчерс» – был просто великолепен, а исполнительница главной женской роли – просто восхитительна: пышная блондинка, выглядевшая не старше восемнадцати лет. Начальник гарнизона и его адъютант майор Волпи нашли ее такой привлекательной, что еще долго с удовольствием вспоминали ее волшебное очарование.

Вино было просто превосходным, «Шато-Лафит» 1929 года, два ящика которого на прошлой неделе обнаружили в подвале одного из особняков Гидры.

Начальник гарнизона расстегнул золотые пуговицы тесной для него голубой формы, потянулся и зевнул. Он любовался своим отражением в узком позолоченном зеркале восемнадцатого века, которое висело на стене в туалетной комнате, освещенной необычайно мягким светом. Вне всякого сомнения, у него прекрасная фигура. Ее схожесть с фигурой его идола Муссолини, казалось, стала еще больше после того, как он полностью обрил себе голову и до мельчайших подробностей скопировал форму дуче. Надетая сейчас на нем форма была сшита из лучшего габардина и производила огромное впечатление на окружающих. Он заказывал ее лучшему греческому портному острова.

Не важно, что форма, которую он должен был носить как начальник гарнизона Гидры, была желтовато-серого цвета. Глупые местные жители не знали никого выше его званием, впрочем, как и его солдаты, за исключением Волпи, который был более чем хорошо «подмазан», а остальные были просто стадом баранов.

Начальник гарнизона расстегнул тяжелую золотую пряжку своего широкого кожаного ремня, снял китель и рубашку и бросил их на обитое парчой кресло в стиле Людовика XV.

Лампа с персиковым абажуром, стоявшая на гардеробе, озарила его лицо мягким приятным светом. Он с восхищением улыбнулся своему отражению, и его маленькие, заплывшие жиром глазки превратились в узкие щелочки. Ему нравились и бритая круглая голова, и чувственные губы, и решительный подбородок, впрочем, так же, как и волосатая грудь колесом, и мощные мышцы предплечья.

Единственное, что ему не нравилось в своей внешности, это толстый шрам, проходивший через основание адамового яблока гладкой линией длиной в восемь сантиметров. Он прятал его под высоким воротником формы. На Гидре ходили слухи, что кто-то пытался убить его и несколько недель он находился между жизнью и смертью в одном из парижских госпиталей. И только помощь лучшего во Франции специалиста-ларинголога спасла его жизнь и связки. Теперь он мог говорить только неприятным дребезжащим шепотом, что усиливало ужасное впечатление от его внешности.

Он осторожно прикоснулся к шраму. Они так и не смогли найти ту девчонку, которая его же бритвой перерезала ему горло и оставила умирать на холодном мраморном полу в ванной.

После того как эта сучка пыталась убить его, он выжил лишь благодаря своей огромной физической силе и желанию жить. Но, даже несмотря на то что хирург проделал тончайшую операцию и спас ему жизнь и голос, Умберто Скрофо не будет удовлетворен до тех пор, пока не найдет ту девчонку, которая чуть не убила его, и не отплатит ей за ее преступление в тысячекратном размере.

Николас прислонился головой к побеленной каменной стене балкончика и всхлипнул. Его любимая матушка, последний оставшийся в живых член семьи, умирала. Ослабевшее от голода сердце не выдержало.

Мелина лежала на кровати и, перебирая ослабевшими пальцами четки, снова и снова бормотала имена детей и мужа. Она просто не хотела жить. В ее добрых карих глазах больше не было света, и их взгляд стал тусклым и мертвым. Она весила уже меньше девяноста фунтов и даже отказалась съесть маленькую рыбку, которую Николас наконец-то выловил после четырнадцати измотавших его душу часов, проведенных в лодке. Две женщины с выражением стоического страдания на лицах ухаживали за ней.

Николас был в полном отчаянии. Его разум оцепенел от страданий и лишений. Единственное, что ему оставалось делать, это молиться, чтобы его мать не умерла. Он вернулся в свою комнату и открыл ящик комода, который стоял рядом с его кроватью. Из-под тонкой стопки рубашек и носков Николас достал нож. Он был в коричневых кожаных ножнах, новых и блестящих. Николас нашел его вчера, когда чистил на берегу свою сеть. Наверняка его потерял один из солдат, и Николас быстро сунул нож в карман, надеясь, что его никто не видел.

Он медленно вытащил из ножен сверкающее лезвие и посмотрел на мертвенный свет луны, отразившийся на полированной стали. Осторожно провел большим пальцем по заточенному краю и почувствовал его остроту. С каким удовольствием он вонзит это лезвие в толстый живот «борова» и будет его там проворачивать до тех пор, пока кишки не вывалятся на землю, как у выпотрошенной рыбы.

Николас знал, что получит огромное удовлетворение, видя, как эта свинья, этот садист корчится в предсмертных муках. Он представлял себе искаженное агонией лицо итальянца, молящего о помощи, но его мечты были прерваны слабым голосом зовущей его матери. Быстро засунув нож в укромное место, Николас спустился вниз, чтобы поцеловать мать и нежно с ней попрощаться. Надо было идти ловить рыбу – единственное, что им осталось из еды.

Он быстро шел в гавань, но его мысли все еще были заняты «боровом».

Хотя еще не было и пяти часов, в маленьком рыбацком порту царила деловая суматоха. Девять или десять рыбаков, чей возраст был либо младше шестнадцати, либо старше шестидесяти пяти лет, аккуратно укладывали сети желто-кремового цвета в носовой части своих лодок, готовясь к сегодняшней ловле. Электрические лампочки тускло мерцали в расположенном прямо па пляже баре Димитриса, отбрасывая желтые блики на мрачные лица итальянских часовых, которые, лениво прохаживаясь, не обращали внимания на рыбаков и думали только о том, когда же закончится их смена. Некоторые были настолько пьяны, что вряд ли смогли бы оказать хоть какое-то сопротивление, если бы союзники попытались сейчас высадиться на остров. Но на это было мало надежды. Для союзников маленький отдаленный остров не представлял никакого стратегического интереса. Налив Николасу чашечку крепкого кофе с сахаром, Димитрис бросил ему дружеское «привет» и протянул через стойку маленький кусочек медового пирога. Николас с благодарностью съел пирог и выпил кофе, довольный тем, что их всегда можно найти в баре. Он надеялся, что в ответ принесет ему немного рыбы, красной кефали или морского окуня, хотя в последнее время рыба совсем перестала ловиться. Даже на близлежащих островах Миконос, Спетсай и Порос жители подводного царства вели себя так, как будто они знали, что идет война, и не хотели принимать в ней участие.