— Мэй, ты понимаешь, что он имеет в виду? — собравшись с мыслями, обращаюсь к экзорцисту.

— Белая… страшная… кричала…

Мэй всматривается в оранжевый носок. Видимо, эманации считывает:

— Он боится, — тихо говорит экзорцист. — Сначала он просто хотел отомстить, а теперь боится и ненавидит.

— Сказала, — пищит носок. — Сказала, страшная…

Ну, и чего она там сказала?

Допрашиваем носок вместе с Мэем. После получасового обсуждения выясняется, что мой фамильяр, в отличие от погибшего брата, мистера Носка, имел привычку подслушивать молча.

И вот однажды он подслушал чужой разговор. Госпожа Галгалея обсуждала проявившуюся у девицы метку истинности.

«Совершенно точно. Все признаки совпадают. Уж я-то на этом собаку съела».

«Это несправедливо. У кого-то истинный — дракон благородных кровей, а у кого-то — гоблин», — сказала девица.

«Радуйся, что об этом никто не знает», — ответила ректорская жена. — «Пока не знает».

Больше они ни о чем не говорили. Клубочек подождал, когда цокот каблучков стихнет вдали, и пополз рассказывать хозяину… но чьи-то руки вдруг схватили его и силой закрыли рот.

Очнулся он уже бессловесным куском пряжи.

Мы с Мэйлином с недоумением смотрим друг на друга, а потом я наклоняюсь, чтобы погладить Клубочек-Носочек.

— Ты молодец. Мы обязательно найдем их и отомстим.

— Что дальше? — нетерпеливо говорит Мэй. — Может, устроим носку опознание? Соберем всех блондинок Академии, и студенток, и преподавателей, и пусть покажет ту, которую надо?..

Так, идея, конечно, хорошая, но…

— Нет. Не нужно.

Я внезапно понимаю, что картинка почти сложилась.

Кого могла шантажировать Галка? Причем тут истинность, фамильяры, драконы, кошки и магия? Кому было выгодно убить гоблина-библиотекаря и заставить замолчать его фамильяров-носков?

Кажется, мне нужно срочно навестить ректора, а потом — еще кое-кого, мелькающего в Академии СУМРАК слишком часто!

Но сначала…

— Мэй, ты не знаешь, гоблины умирают, если убить их истинную?

Я вспоминаю этот вопрос на следующий день, сидя в засаде в библиотеке.

Вопрос — и ответ слегка удивленного такой постановкой задачи экзорциста:

«Мэй, ты не знаешь, гоблины умирают, если убить их истинную?»

«Не умирают. Такое бывает, например, у дроу, но не у гоблинов. А что?».

Тогда я схватила мага за руку, подхватила корзинку с Клубочком-Носочком, и потащила их… но не к ректору, а к Мадлен Шантиль. По пути я как раз успела путано рассказать, что все это завязано на истинности, и если бы Мэй ответил, что после смерти истинной гоблин умирает, мы сейчас бежали бы к ректору арестовывать Зурга Камнегрыза. Это означало бы, что именно он вступил в сговор с размотавшей носок блондинкой, чтобы убить Галку и Горма Странцелиста только для того, чтобы защитить истинную от огласки.

Мэю, конечно, ничего не ясно. Он говорит, что эта версия «притянута за уши», но я и отрицаю.

Потому, что истинные гоблинов не умирают, а, значит, это — не Зург.

И вот сейчас, в выходной день, мы сидим в засаде в библиотеке: я, обеспечивающий магическую поддержку Мэй, слегка шокированный новостями Урлах-Тор и специально приглашенный следователь из Ионеля, чье имя я так и не удосужилась выучить. Не до этого как-то было, он был слишком занят Мымрой, а я — тем, чтобы мне не прилетело за неофициальное расследование от представителей официального.

Мы спряталась между стеллажами и прикрылись маскировочным заклинанием, а за столом покойного Горма Странцелиста сидит наша очаровательная приманка — Мадлен Шантиль.

Надо сказать, она далеко не сразу согласилась поучаствовать в нашем плане. Мне даже пришлось выставить любопытного экзорциста за дверь и предъявить девушке такие неоспоримые вещественные доказательства моей версии как говорящий носок и список с кошками дроу. А еще применить запрещенный прием: спросить про измену Брама и предложить ей заполучить неоспоримые доказательства его невиновности.

«Но я ведь своими глазами видела, как…».

«Ты видела, как они лежали, обнявшись, но это еще ничего не значит. Никто не может быть в двух местах одновременно, Мадлен».

Кажется, она до сих пор не верит до конца в мою «гениальную версию», но все равно терпеливо ждет.

Негромко скрипит дверь.

Мэй ее специально заговаривал десять минут, чтобы скрипела. А то Зург Камнегрыз слишком хорошо справляется со своим обязанностями коменданта, и почти все двери в Академии открываются бесшумно.

Минута, две… та, кто за дверью, кажется, колеблется. А, может, настраивается.

А потом я невольно задерживаю дыхание, услышав шаги.

— Что ты хотела, Мадлен? — голос Лизель Деверо, той самой «роковой разматывательницы носка», звучит визгливо. — Что за нелепые записки? Зачем ты меня сюда позвала?

Жаль, нельзя посмотреть на лицо Деверо — нас нельзя высовываться из-за полок, нас не должны видеть. Чары скрытности, которые наложил Мэй, не слишком стабильные, а классическая невидимость не работает на такую толпу.

— Лизель, я… меня отправили сюда прибраться, в наказание… — звенит голос Мадлен. — И я… я нашла дневник Горма Странцелиста. Там написано про тебя. Там… такое… я не могу поверить.

— О чем ты говоришь, Мадлен? — голос Лизель на секунду вздрагивает, но потом она снова берет себя в руки. — Что бы там ни было, этот Горм, мерзкий, старый извращенец, все выдумал. Кто-нибудь еще знает об этом дневнике?

— Я никому не сказала! — говорит Мадлен. — Только тебе. Я не могла позволить, чтобы тебя обвинили в убийстве, не разобравшись. Мы… мы же были подругами… несмотря на что, что вы с Брамом… вы…

— Несмотря на то, что нам с Брамом было хорошо вдвое?.. — я почти вижу на лице у Лизель глумливую ухмылочку.

Раз — и она начинает рассказывать, как именно им было хорошо с Брамом, где и в каких позах.

Ну охренеть!

От таких откровений у меня даже экзорцист краснеет! Хотя он не то, чтобы девственник. Я проверяла.

— Лизель… как ты… как ты можешь так говорить…

Голос Мадлен срывается в тихие всхлипы. Это не предусмотрено сценарием — просто у бедняжки сдали нервы.

Лизель затыкается.

В библиотеке повисает тишина, прерываемая плачем. Слушаю, затаив дыхание.

— И все же я… я… я знаю, что ты не можешь быть истинной гоблина! И ты не убива…

— Какое благородство! — перебивает Лизель. — Ты готова защищать меня от тюрьмы даже сейчас?

Опасный момент.

Если Лизель сейчас возьмет себя в руки и скажет, что она не причем, а все, что в дневнике — гоблинские выдумки, то мы…

То мы же задолбаемся все это доказывать!

Мадлен всхлипывает, и, видно, кивает, и Лизель явно понимает, что перегнула.

— Не реви, Мадлен, — говорит она. — Зато мы выяснили, что Брам тебе не истинный.

Мадлен чуть слышно вздыхает и, видимо, берет себя в руки:

— Давай отнесем этот дневник ректору и скажем, что ты не причем, Лизель, — говорит наша умничка.

Вот тут Деверо уже не может отмолчаться! Мадлен же понесет дневник ректору!

На свой страх и риск подползаю ближе, выглядываю из-за полок с риском выпасть из маскировки и вижу бледное, напряженное лицо:

— Подожди, Мадлен, — говорит Деверо. — Покажи мне этот дневник. Он же здесь, в библиотеке?..

Вижу, как Мадлен кивает, отворачивается от «подружки» и принимается шарить в столе с картотекой покойного Горма.

— Сейчас, Лизель, я его спрятала поглубже, — бормочет она.

Смотрю, затаив дыханье. Мадлен отвернулась от Деверо, и, по нашим подсчетам, сейчас Лизель должна схватиться за очень удобно лежащее на краю стола пресс-папье. Будто специально предназначенное для того, чтобы бить по голове случайных свидетелей, а потом душить их.

Собственно, так и есть. Пресс-папье положили сюда именно для этих целей — и специально заговорили на смягчение удара. Ну, чтобы убийца не смогла причинить Мадлен реальный вред.

Вот только Лизель не тянется к пресс-папье. Стиснув зубы, она выхватывает из кармана какой-то амулет в виде короткой трубки — и направляет его в спину Мадлен.