'Время движется иначе для каждого из нас. Я с чувством вины читал о заслугах моих предшественников, гадая, а ознаменуется ли этот год в истории хоть одним моим успехом, а затем смотрел на своих детей, каждый месяц которых заканчивался небольшой победой. Эмили впервые села на лошадь, Адам сам написал пожелание хорошего дня, Генри сумел прочитать целую страницу из сказки, а моя жена стала всему этому свидетельницей. Где же был я? В какой период мои шаги стали такими медленными? Сколько же сил мне необходимо прикладывать, дабы заслужить собственную похвалу и стоит ли это того?

Мне страшно стать тем отцом, что был у меня, стать тем, кто был где-то, но не рядом.'

'Заслуга ли, случайность или закономерность? Действительно ли моя смерть должна быть такой, подходящее ли это время? Почему моя жена должна становиться вдовой так рано, бледнеть и сдерживать слезы при виде меня? Что станет с моими детьми? Я ведь даже не смог защитить собственного наследника от того, о чем сам боялся вспоминать.

Помнится, в детстве я так надеялся стать выдающимся, читая о прошлом, что совсем забыл о том, что нужно глядеть и в будущее. Я не умру на поле боя как 4-ый император Идар, не запомнюсь как 12-ый император Виктор, создавший современную внутреннюю структуру Халькопирит, не стану прекрасным отцом как 11-ый император Андор, назначивший свою дочь кронпринцессой. Я не стану 14-ым императором Марком, убитым собственным сыном, не буду 8-ым императором Альфонсо, убитым собственной беременной женой за вечные побои и изнасилования, и 9-ым императором, братом 8-ого, женившегося на несчастной 8-ой императрице Беатрис. Хорошо ли, плохо ли, но я ничем не выделился.'

'Аннабель молилась в моих покоях каждый день, а я думал лишь о том, дозволено ли мне отправиться в загробный мир или же я вернусь сюда Анимом, стану слугой за невыполненный долг? Как бы ни было, моя жена точно сможет получить покой после смерти, ведь ей придется понести тяжесть защиты нашего сына. Моя последняя просьба будет эгоистичной. Мне нет прощения перед той, кого я клялся защищать. Неподготовленная, никогда не бравшая на себя ответственность, просто женщина. Даже с кровью Богини просто женщина в глазах дворянства.

Мне не суждено увидеть избранника моей маленькой принцессы, не дано побывать на свадьбе Генри, застать Адама и Аделин у алтаря. Достаточно ли молитв вознесено за здоровье наших детей? Был ли я хорошим мужем и отцом? Множество лет я лелеял надежду вырастить детей и отправиться с Бель в путешествие по этим обширным землям, вспомнить забытое, узнать прошлое этой страны и положить новое начало…

Честно говоря, умирать я не хочу. Почему лишь на смертном одре мне удалось взглянуть вперед и сокрушиться о несбывшемся?'

Я закрыла дневник не дочитав. От слез щеки мерзли. Почему в этих записях столько тревог и так мало счастья? Неужели Дориан захотел сохранить именно эти мысли? Оттого ли, что поделиться ими был для него слишком тяжело?

Мое сердце утопало в жгучей печали. К горю нельзя подготовиться, а счастье оценить в достаточной мере. Горечь утраты оказалась куда продолжительнее, чем любой момент радости. Может от того, что счастье — момент, а горе — полоса, делящая на до и после?

— Вы все еще грустите из-за матери? — меня до дрожи напугал голос появившейся из неоткуда Ракель.

После казни этой женщины я плакала лишь единожды, однако моей фрейлине казалось, что я скрываю от нее свой траур, пытаясь казаться непоколебимой императрицей.

— Незачем о ней грустить. Единственное благословение в моей жизни от нее — данное имя. Более Искренности в ней не было.

— Имя? Но ведь его дала императрица Мария, — девушка присела на край моей кровати.

— С чего ты взяла?

— Его Величество Дориан рассказывал о своем первом воспоминании из 3-х летнего возраста, когда он с матерью прибыл в дом Таафеит на церемонию наречения. Именно императрица Мария дала вам имя матери Морин, — увидев растерянность на моем лице, Ракель затараторила, — я, конечно, могла что-то не так понять или воспоминания императора со временем исказились…

Скорее всего это было правдой. Спросив отца, не он ли дал мне имя и получив негативный ответ, из детской наивности я посчитала, что наречением занялась герцогиня. Даже в этом она не смогла проявить свои материнские чувства.

— Эмили вернулась с тобой?

— Верно. Мы завтра утром возвращаемся во дворец?

— Да, а теперь я хочу спать, я устала.

Руки крохотные, перо плохо лежит в ладони.

— Твое письмо такое грязное, неужели лучшего учителя недостаточно? — знакомый голос за спиной раздраженно вздохнул. — И это будущая императрица? Даже Богиня ошибается.

Глаза горят. Чернила кончились и наконечник с противным скрипом царапнул бумагу, заставив меня вздрогнуть и застыть. Страшно.

— Это просто невыносимо! Как ты можешь быть в разы хуже собственных брат и сестры? Разве в вас течет не одна кровь?

Ладони с хлопком стукаются о стол, а в синем камне на обручальном кольце отражается солнечный свет.

— Почему ты меня ненавидишь?

Я кричу и разворачиваюсь к этой злой женщине, но вижу лишь горящую деревню. Дыхание перехватывает.

— Разве она не защищает лишь кронпринца? Кто позаботится о наших детях?

Я закрываю уши руками и сжимаю зубы. Мне больно смотреть на это, но отвернуться не выходит, а голоса слышны и через ладони.

Все прекращается внезапно. Ветер стихает и голоса смолкают, деревни больше нет. Лишь ива, к которой я стремилась попасть, окруженная водой, а у берега лодочник с длинным вислом и закрытым капюшоном лицом.

— Твоя душа совсем потухла, сколько же еще ты будешь ходить по земле? — задал вопрос мужчина осипшим голосом.

— О чем это ты?

Мне не было страшно. Я смотрела на черную фигуру в туманной мгле, ощущая странное тепло, а следом заметила, как сквозь плоть и одежду светится легендарный камень в моей груди. Мне вспоминалась встреча с Розалин, назвавшей камень сердцем падшего бога. Этот старик принял меня за это божество?

— Идем же, тебя ждут в загробном мире.

За моей спиной ничего не было. Мне подумалось, что либо это сон, либо встреча с тем, что я стремилась узнать. Если лодочник говорит о загробном мире, то возможно я могла встретиться с мужем. Честно говоря, мне уже было все равно. Я села в лодку, и мы тронулись к центру, казалось, бескрайнего водоема, прямиком к иве. Было так тихо, что плеск воды казался почти оглушительным.

— Почему ты пришел забрать меня сегодня? — тихо спросила я лодочника.

— Забытый день вознесения всегда был днем возвращения забытых душ.

Перекидывая в голове даты и часы я осознала, что уже, должно быть, полночь, а значит — новый день. Из дневников 3-ей императрицы Стейши я знала о том, что еще при первой императрице Сирше день, когда Морин покинула наш мир, перестал быть временем всеобщего траура и перестал отмечаться. Император приказал праздновать лишь день рождения, а эту дату необходимо было забыть и не упоминать.

Из воспоминаний Сирши большая часть воспоминаний превратилась в смутные блеклые проблески видений и мыслей, таких, что разобрать их было сложно, да и особого смысла они не несли. Кроме одного, достаточного подробного воспоминания, вызывавшего у меня мерзкую дрожь. Когда я читала историю империи и воспоминания очевидцев о свадьбе первых правителей, я рыдала навзрыд. Гости так умилялись слезам радости юной 14-летней императрицы, смотревшей горящими глазами на своего 30-летнего мужа. Но то, что осознала в тот день императрица было ужасно.

Изничтоженное и униженное указание Богини, велевшей почитать женщин, вновь обратилось благословением для мужского рода. Ее муж, что должен был отдать трон ей, признать над собой женщину, улыбался надменной улыбкой на церемонии бракосочетания.

— Я признаю императрицу своей женой.

Признает? Он должен был как минимум благодарить Морин за возможность жениться на носительнице ее крови, пообещать, что будет почитать ее и быть ей верным товарищем, но он лишь соизволил признать Сиршу женщиной, принадлежащей ему. По ее щекам текли слезы разочарования. Императрица знала, что его слова обрекут государство на смерть и гнев Божий, но ей оставалось лишь терпеть.