Вновь бегу за ним. Мне 5, а в лесу повсюду ветки мешают ступить, но его это не смущает. Он быстрее, выше, даже успевает обернуться мне с самой яркой улыбкой из возможных. Машет рукой.

— Ну же, Анна, скорее!

Прошу, сжалься. Мне так страшно остаться без него вновь, упустить из виду. Дыхание — единственное, что я слышу, а все тело пульсирует от усталости.

Лес становится реже, мальчик набегу подбирает оставленную корзину с ягодами и грибами, вытирает пот со лба краем рубахи. Его щеки красные, глаза горят и смотрят на меня, выбившуюся из сил, едва волочащую ноги.

— Ты каждый раз так делаешь… — запыхавшись, выдавливаю я.

— А ты каждый раз не поспеваешь. Идем же, Анна, моя мама ждет ягоды для пирога. Ты же тоже его любишь?

Он хватает мою ладонь и тянет за собой. Солнце слепит и нагревает макушку, а мои руки грязные, так что я вытираю свободную ладонь о юбку. Нам на встречу выбегает пес Мир, весело скачет вокруг и лает.

— Не могу больше! Ноги горят, — я канючу и дергаю руку мальчишки, на что он вновь ставит корзину и сгибается в коленях.

— Всегда ты так, — он выставляет руки за спину, — залезай, понесу тебя. Но это в последний раз!

Я счастлива. В моей ладони тяжелая корзинка, лицо щекочут золотые волосы мальчишки, но мне так нравится, что он вновь несет меня на спине. Мы движемся в сторону знакомых одинаковых небольших домиков, рядом бежит пес, а справа, у реки, тетушки стирают белье, пока под их ногами кувыркаются в траве разноцветные котята.

— Ты каждый раз говоришь, что это последний раз, но все равно несешь меня, — мои ноги болтаются в воздухе.

— Это лучше, чем слушать твое ворчание.

— А если я и через 10 лет буду ворчать?

— Придется и тогда тебя нести.

— А вот и не сможешь! Я буду уже высокой, как мама или даже папа, так что ты меня не поднимешь!

— Я сам буду высоким и сильным к тому времени, — мальчишка перехватил меня поудобнее, — мама сказала, что для этого надо просто хорошо кушать, так что весь сегодняшний пирог — мой!

— Нет!

Ветер несет семена одуванчиков, я громко чихаю, а мальчик куда-то указывает рукой. Мне пришлось прикрыться рукой от солнечного слепящего света, чтобы разглядеть впереди маму, на груди которой в перевязи сидит мой маленький брат.

— Вильям, ну зачем ты ее опять несешь, она так разучится ходить совсем! — голос мамы звонкий, а улыбка

яркая.

— Тетя, мне не тяжело! — не смотря на слова, он ставит меня на землю возле мамы. — Вы же придете к нам вечером кушать пирог?

— Конечно, я же обещала приготовить твоего любимого цыпленка.

Папа колет дрова за домом. У тетушки во дворе блеют козы. Здесь ничего не меняется, дома всегда хорошо. Вечером мы соберемся у тетушки на ужине, дядя будет петь песни, а брат хлопать своими маленькими ладошками, пока Вильям будет один доедать целого цыпленка.

В деревне всегда хорошо, но, может быть, завтра будет еще лучше.

— 502-ой год от благословения Богини Морин, 3-его месяца, 22-ого дня, в 6 часов 3 минуты скончался император Халькопирит Дориан де Рутил, — томным голосом объявил лекарь, поворачиваясь лицом к нам с детьми, — вы можете проститься, Ваше Величество.

В комнате было темно и душно, тяжелая атмосфера звенела голосами прощающихся, что лили слезы в спальне молодого императора. Служанки утирали лица фартуками, дети мои на коленях стояли у постели. Мне так хотелось остаться наедине с ним.

— Будь спокоен, Дориан, — прошептала я ему, касаясь серой руки, — я буду помнить твою любовь вечно.

Я лила тихие слезы, ступая по коридорам, в которых расставляли траурные цветы. Эта огромная страна не могла ждать.

— Пусть объятья Морин принесут ему вечный покой, — послышался голос графа Морган, одного из членов сената.

Я растерянно смотрела на мужчину, что пресек мой путь. В голове было так пусто и тихо, коридор словно стал бесконечным, так что мысли мои долго не могли выстроиться хоть в что-то похожее на логическую цепочку. Не было сил даже звук выдавить из себя.

— Спасибо за ваши слова, граф, — язык словно обратился ватой, — вы что-то хотели?

— Я хотел бы знать, как скоро вы оставите вашу идею самовольно занять трон, пренебрегая кронпринцем, являющимся законным наследником.

— С мужем моим еще даже дети не простились, а вы уже беспокоитесь за пустующий трон, — без особых эмоций упрекнула я, замечая за спиной собеседника одну из служанок Ракель, — вы прекрасно осведомлены, что я являюсь наследницей рода Таафеит, которое со дня благословения Богини Морин дарит империи матерей наследников, но смеете говорить, что для роли правящей императрицы я не гожусь?

— Ваше Величество, позвольте напомнить, что вы были и остаетесь императрицей консорт, ведь династия Таафеит никогда не была правящей.

— Вы говорите с человеком, получившим благословение от нашей Богини, — строго напомнила я, подзывая к себе служанку, — а этот вопрос будет обсуждаться на сегодняшнем совете, так что если не стремитесь наговорить себе на виселицу, то советую его дождаться.

— Ваше…

— Прошу вас на этом откланяться, граф.

Граф вряд ли в тот момент подозревал, что я обеспечивала себе поддержку еще с того момента, как мой муж слег с болезнью. Большая часть самых знатных родов, входивших в сенат, уже пообещали мне свой голос, так что причиной для моего нынешнего волнения оставалась лишь девушка, что переминалась с ноги на ногу, теребя белый промокший платок в руках.

— Что стряслось, Марта? Ракель стало дурно от новостей?

Но все было хуже. Милая девушка, нежная как цветочный лепесток, светлая и добрая, как и всегда, была в оранжерее, подрезая цветы. Дориан любил меня, а я его, но случались времена, когда я поддавалась эмоциям в силу юности. В один из похожих дней я привела в наш дом Ракель в качестве наложницы, которой она по итогу не стала из-за прямого отказа императора, но осталась при дворе в качестве моей единственной фрейлины. Она была моим другом, чистой душой, к которой я могла прильнуть для собственного утешения.

Но в этот раз утешать надо было мне.

Она сидела в своем роскошном платье у клумбы, подрезая цветы, улыбалась так тревожно, что это немного пугало, но мне нужно было поговорить с ней. Подруга семьи была так же убита известием, но не могла ступить в покои для прощания на ровне с семьей.

— Ракель, дорогая… — я хотела склониться к ней, коснуться толстой светлой косы, но девушка так резко развернулась ко мне с полными слез глазами, что я отпрыгнула.

— Они говорят какие-то глупости, Бель, — в ее голосе была надежда, что я опровергну опечалившие ее слова, — говорят, что Его Величество… император…

— Мне жаль, дорогая, — опустившись рядом с дрожащей девушкой, я обняла ее, принимая на своей платье ее слезы, — тебе нужно пойти проститься.

— Нет, Бель, все не так…

Я плакала с ней. Имя Аннабель она сокращала так же, как и мой муж. Ракель терзала мне душу этим обращением, вряд ли я смогу хоть когда-нибудь привыкнуть к этому, перестану слышать голос мужа из ее уст.

Мы вместе вернулись в спальню Дориана. Ракель стояла рядом с тремя моими детьми, заливаясь горькими слезами. В последние дни король не пускал друзей к себе, говоря, что не хотел бы представать перед ними в таком виде. Он не стеснялся лишь нас с детьми, его истинной семьи, так что для юной особы было тяжелым испытанием видеть его истощенное, измученное долгой болезнью, тело.

— Мама, ты останешься? — шепот старшего сына отвлек меня от созерцания печальной сцены прощания.

— Прости, родной, но мне нужно как можно быстрее разрешить возникшие вопросы, — я оставила быстрый поцелуй на его щеке, — позаботься о брате с сестрой и леди Ракель. Я рассчитываю на тебя.

К этому дню я подготовила целый гардероб из траурных одежд. Три месяца болезни дали мне подготовиться и хоть немного обвыкнуться с мыслью, что самый близкий мой человек оставит меня, однако удушающая скорбь обрушилась на меня с неожиданной силой. 23 года брака. Вот каков конец этой истории.