— Как ужасно…

— Да уж, я за жизнь много чего повидала, но история Энн повергла в ужас даже меня, — ее глаза вдруг потемнели, — я же вообще не отсюда родом, помню свое удивление от того, насколько все дружные здесь, как заботились друг о друге, а у Энн никого из родни не осталось, вот я ее и забрала к себе.

— А откуда вы?

— Из города у герцогства Оттон или как оно теперь, Мурманит? Мой отец был крупным торговцем, так что я получила солидное приданое, да и с мужьями вела собственные дела. Денег было немерено, а на мужиков не везло, вот я и стала ездить куда ветер подует, открывать постоялые дворы да прокладывать дороги, чтобы торговцы ездили по моим путям и в моих же домах останавливались на ночлег. А в итоге осела здесь, на другом конце страны, в глухомани. Нравится мне тут, будто сюда и ехала всю жизнь.

— А вы любили своих мужей?

— Первого любила, но это быстро прошло. Молодость и глупость сгубили неокрепшие чувства. Мы не умели понимать друг друга и не стали пытаться.

В ее лице не было печали. Ее доброе морщинистое лицо казалось настолько расслабленным, что складывалось впечатление, будто она прошла все уготованные жизнью испытания и знала об этом. Однако, она напомнила мне о времени, когда я тоже не понимала своего мужа.

— Ненавижу извиняться, — произнес Дориан в дворцовом саду, хмурясь.

— Не нравится быть ниже кого-то?

— Не нравится, что провинился. Уж не помню кто из философов сказал, но слова были такими: «За редкими исключениями перед совершением провинности мы уже ощущаем ее тяготу». Наговорил тебе на эмоциях, хотя прекрасно понимал, что обижу.

Сколько бы не силилась, но не выходило вспомнить причину для извинений Дориана, однако с уверенностью можно сказать, что я не была сильно обижена. Мой супруг был таким же ребенком в момент нашей свадьбы и получения короны. Вся его жизнь обратилась беспрерывной учебой и трудом, попыткам соответствовать высочайшей позиции, так что не было удивлением замечать за ним редкие срывы. Он был измотан и подавлен, он был юнцом, которому даже не дали времени на траур по почившим друг за другом родителям.

— В последнее время все радости моей жизни завязаны на твоем присутствии, — вдруг произнес он с опущенной головой, — возможно от того, что ты одна из немногого, что осталось от моей детской радости.

Сквозь воспоминания я смотрела на мальчишку, который больше не мог именоваться ребенком. Почему я тогда не обняла его? Словно окаменевшая, едва ли нашла силы на то, чтобы сжать его ладонь. Растерялась. Небалованная материнской любовью, я старалась сохранить хотя бы отцовское внимание образом идеального ребёнка, которому не на что жаловаться и нечего просить. Как же мне поддержать мужа, если сама никогда поддержки не просила?

Рядом с Аркой я часто думала о прошлом, о временах легкой тревоги и маленьких свершений. Я думала о муже, наблюдавшем за мной из окна кабинета, о его недетском терпении и пугающем ветре за окном. Но я чувствовала тепло здесь, рядом с мадам, словно ставшей для меня той матерью, которую я надеялась иметь. Немного сварливая, требовательная и часто бескомпромиссна, однако она честна, мудра и положила свою жизнь на благо себя и других, женщина казалась мне родной после недолгого знакомства. Иногда я спускалась в 5 утра на первый этаж, укутанная в шаль, покидала уютный постоялый дом и заглядывала в пекарню, где мадам уже трудилась с прочими пекарями. Она говорила, что за столько лет непрерывного труда разучилась сидеть без дела, что скука ее нервирует. Я садилась на стул в углу, слушала болтовню взрослых женщин, иногда они делились со мной своими историями, а случалось, что я даже помогала им с тестом. Честно, меня почти довел до слез запах первого собственноручно испеченного хлеба.

Мне нравилось, что мадам без особой причины звала меня с собой. Была ли я жадной, приписывая ее к своим близким людям? Возможно.

В ночь перед отъездом меня вновь мучала бессонница. Я связалась с сыновьями и Тео, написала письмо дочери и вот, осталась один на один с дневником Дориана, заброшенным в багаж перед спешным побегом из дворца. Печать нервно перебирали пальцы. Я вновь думала о том, что могла бы прочесть вместо того, чтобы сделать это. Было страшно узнать что-то новое, отличное от правды, в которую я верила. Вдруг наши воспоминания разнятся?

Я помнила любовь, а с любовью приходят и другие чувства и в нашем случае им был голод. Из жадности мы проводили вместе много времени, тратили его на развлечения и уединение, но все в этом мире имеет свойство приедаться. Однако, улыбка мужа никогда мне не надоедала и каждый раз вынуждала мои губы повторить радостное движение. Найдя хотя бы один новый способ заставить улыбнуться Дориана, я повторяла его вновь и вновь.

— Ваше Величество, — служанки, одевавшие императора к празднику, поклонились.

— Моя драгоценная, — мой муж поцеловал мои руки, — уже почти все готово, неужели ты не могла дождаться моего выхода?

Он выглядел чуть надменно, хоть и не мог скрыть радости от встречи.

— Для меня нет большего счастья, чем видеть вас, так как терпеть разлуку? — я жестом подозвала девушку, в руках которой был пояс от костюма. — Однако, я пришла поделиться традицией, о которой случайно вычитала вчера.

— Правда?

Мои пальцы прошлись по гладкой ткани, расшитой серебряными нитями мною на кануне. Костюмы мужчин и женщин были почти идентичны, различием являлось лишь то, что мужской подвязывался на талии, в то время как женский застегивался на пуговицы из костей и дорогих камней.

— Как оказалось, с древних времен существовала традиция у женщин повязывать пояс мужу перед его уходом из дома. Каждая семья имела свой собственный узор, по которому можно было узнать родственников, — я обернула пояс вокруг талии мужа и постаралась завязать аккуратный узел, — к тому же, таким жестом жены словно привязывали мужей к себе.

— Я и без того привязан к вам душой и телом, — с улыбкой признал Дориан, когда я дернула его за свободные края к себе, и приказал оставить нас, — тогда мне стоит помочь с украшениями моей жене?

Из шкатулки на столике он достал новое рубиновое ожерелье, приготовленное в подарок. Я смотрелась в зеркало, пока ловкие руки возились с замком, думая, что красные камни чудно сочетаются с цветочной вышивкой на рубашке моего мужа. Сладкий поцелуй коснулся основания шеи, вызывая в моем теле дрожь, но чужие губы безжалостно заскользили к уху.

— Пропади пропадом этот праздник, давай останемся в спальне? — сверкающие глаза глядели на меня в отражении, хоть губы все еще были прижаты к коже. — Обещаю, ты и здесь не заскучаешь.

Я рассмеялась, переплетая пальцы наших рук. Так мило было наблюдать за искренней просьбой того, кому с рождения суждено раздавать приказы.

Хоть император и был слегка расстроен невозможностью запереться в спальне, но тот вечер породил маленькую традицию помогать друг другу с последними штрихами в нарядах и оставлять легкий поцелуй на сгибе шеи перед выходом.

Я убрала печать и вновь спрятала дневник. В голове никак не усваивалось, что я могла не знать о записях мужа. Если он вел их регулярно, то я должна была заметить, а если в этой книжке лишь пара мыслей, то почему он не сказал их лично? Почему не сообщил, что нужно прочесть и узнать?

Мадам утром повязала мне на пояс маленький талисман из дерева, сказав, что он подарит мне защиту их местных духов, ведь я была одной из тех, кто провел с ними кострище. В карете я смотрела на жетон, символы с которого мне были неизвестны, и думала, сколько бы вызвало удивления его наличие у императрицы.

— Может быть стоило остаться подольше? — Карлайл выглядел встревоженным.

Я наблюдала за исчезающей в окне деревней.

— Нельзя, нужно двигаться дальше, — мои глаза встретились с карими напротив, — заедем в город у горячей реки, говорят, там живет гадалка, а после отправимся к графу Фильсте. Он станет последним, кого мы проверим в этом году.