— Пропустила, — вдруг тихо произнес Одинцов, кончиками пальцев подцепив прядку волос, которую я не захватила в пучок.

Не глядя, будто мы всегда так делаем, я подхватила эту прядку и просто обмотала её вокруг основания пучка.

Подойдя ближе к плите, взяла ложку и перемешала кашу, добавив немного соли и сахара.

— Это точно людям можно есть? — брезгливо морщившись, Вадим смотрел в кастрюлю.

— Не нравится, можешь присосаться к унитазу. Может, твои креветки ещё недалеко уплыли, — тут же холодно осадил его Одинцов.

— Алён, поговорим? — игнорируя хозяина квартиры, настоял Вадим.

— Говори, — повела я нарочито равнодушно плечами, делая вид, что меня вообще не напрягает его желание пошушукаться где-то в стороне.

— Без лишних ушей, — с большим намёком произнес Колесников.

— Здесь нет лишних ушей. Говори, — и снова я вытащила какой-то внутренний щит. Как раз в этот раз Одинцов действительно стоял за моей спиной у окна.

Наверное, у меня уже просто привычка кого-то защищать. Кати рядом нет, поэтому, судя по всему, моё подсознание выбрало себе другого любимчика.

Вадиму явно не понравилось то, что он услышал.

Он стиснул челюсти, стрельнул взглядом над моей головой, очевидно, посмотрев на Константина Михайловича, и снова вернул внимание к моей скромной персоне, снимающей кашу с плиты.

— У меня накопилось немного денег, — начал Вадим неуверенно. — Я могу снять тебе квартиру.

Неконтролируемый смешок вырвался из моей груди. Одинцов подозрительно молчал позади меня.

— Во-первых, я по подписке обязана жить здесь. Потому что мы указали этот адрес. Во-вторых, что скажет на это Милана? Твой папа? М? — вопросительно дёрнув бровями, я ждала ответа.

Вадим нахмурился, черты его лица стали жестче. Где-то у меня в ногах он искал ответ на заданные ему вопросы.

— Я не обязан перед ними отчитываться, — заявил он твёрдо.

— Ну, да, — бросила я скептически и достала тарелки для каши. — Спасибо за предложение, Вадим, но мне и здесь хорошо. Кашу будешь, нет?

— Нет. Мне, короче, пора ехать, — выплюнул он раздраженно и вышел из кухни, громко топая в тишине квартиры.

Нетронутый им чай так и остался стоять рядом с плитой.

В прихожей шуршала одежда, гремел его брелок с ключами от машины, а затем хлопнула дверь. Громко, выразительно и подчеркивающе очередную его обиду.

Я обернулась и заглянула в глаза Одинцову, ожидая увидеть на его лице такое же возмущение, как на своём, но увидела лишь довольного и расслабленного мужчину, попивающего кофе в своё удовольствие.

Он смотрел на меня с улыбкой, залпом допил остатки кофе и подошёл ближе к плите, заглянув в кастрюлю.

— Я голодный, как бродячий пёс. Пожрём?

Зал суда.

Здесь холодно, пахнет деревом и старой мебелью.

Вдоль одной из стен стоит клетка, в которой, не поднимая головы сидит, отчим.

Он похудел, осунулся. Стал серым и безликим. Мало говорит, когда его спрашивает суд. Даже не говорит. Мямлит. Пытается внушить не только все собравшимся, но, кажется, и самому себе, что он ни в чем не виноват.

Он ведь никогда ни в чем не виноват…

Мама сидит в другом от меня ряду. Её лицо не выражает никаких эмоций. Она лишь изредка смотрит на отчима и плотно сжимает губы. Наверное, чтобы не расплакаться.

И только мать отчима полна решимости. Сжимая в руке трость, она словно готова напасть на каждого свидетеля или судью за любое неверное слово в адрес её сына.

Прошлое заседание её выгнали из зала суда, так как она не давала высказаться свидетелям. К слову, каждый из них рассказывал почти одно и то же. И про драку, и про то, как часто слышали, что в квартире происходит насилие.

Единственная, кто, кажется, не до конца верит в происходящее, — жена убитого. По её лицу можно понять, что она до сих пор в шоке. Убита горем и каждое заседание едва держится, чтобы не сорваться не в истерику.

Когда допрашивали меня и просили подробно рассказать о том, что было в тот злополучный ветер, я не скрыли ничего. Рассказала обо всем, потому пообещала самой себе говорить только правду и, в принципе, начать говорить.

В те минуты, когда я говорила о том, что отчим и его друг пытались меня раздеть, а затем завязалась драка, в которой они пытались выяснить, кто первый меня изнасилует, я видела, насколько больно вдове было слышать всё это.

Это уже третье заседание. Мне начинает казаться, что приговора так никогда и не будет. Мы так и будем собираться здесь и слушать практически одно и то же.

Мать отчима будет кричать о том, что я испортила жизнь её сыну. Моя мама будет едва слышно доказывать, что я всё неправильно поняла. Улики и показания свидетелей будут уверенно говорить о том, что всё именно так, как оно было.

Ладони ужасно потеют каждое заседание. Коленки трясутся, голос не слушается, я часто заикаюсь. Иногда меня охватывает ужас, что ситуацию в итоге может повернуться так, что виновной назначат меня. Я понимаю, что паранойя, но мозг постоянно крутит самые разнообразные сценарии в моей голове.

Господи, поскорее бы всё это закончилось. Ещё немного, и у меня попросту начнут сдавать нервы. Я и так почти перестала спать и есть. Часто ухожу в свои мысли и закрываюсь в себе. Я думала, будет проще. Видимо, забыла, что ничего простого в моей жизни не бывает.

Отчиму дали последнее слово. Ничего нового он не сказал.

«Я не виноват. Я защищался. Защищал. Он первый начал.»

— Прошу всех встать. Суд удаляется в совещательную комнату для принятия решения, — прокатился по залу строгий женский голос.

Я встала и, не до конца поняв, что именно будет дальше, обернулась и встретилась взглядом с Костей. Все заседания он был рядом. Сидел за мной и дарил чувство опоры. В любой момент я могла откинуться на спинку стула и почувствовать его руку на своём плече. Всего несколько секунд. Но этого было достаточно, чтобы я могла вернуть равновесие и самообладание.

Увидев замешательство в моих глазах, Костя тихо произнес:

— Сейчас всё решится. Не бойся.

Я думала, мне было страшного до этого. Но ещё страшнее оказалось сейчас, меня будто подвели к краю пропасти, и осталось только дождаться, столкнут меня с края или утянут в безопасное место.

Томительные минуты ожидания в узком коридоре.

Костя спокоен, подпирает спиной стену, спрятав руки в карманы брюк. Я знаю, что его спокойствие и расслабленность напускные. Он следит за тем, чтобы ни моя мама, ни мать отчима не приближались ко мне.

Каждая из них стоит в своём углу и смотрит на меня с неприкрытой ненавистью и осуждением. Их не устроила моя правда. Они ждали другого.

Только вдова смотрит в пол и никого не замечает вокруг.

Я не могу стоять на месте. Топчусь из стороны в сторону, поглядываю на закрытую дверь, ожидая, когда нас вызовут.

Наконец, открывается дверь, и нас просят вернуться на свои места.

Мы долго слушаем статьи, по которым отчиму были предъявлены обвинения. Помимо статей уголовного кодекса, касающихся убийства, озвучена статья, касающаяся и меня. Изначально я не думала, что суд будет рассматривать в одном процессе и тот факт, что меня избил отчим, нанеся умышленное причинение вреда здоровью средней тяжести. Я думала, это будет рассматриваться отдельно.

Я слушаю номера статей, пунктов к ним. Стараюсь примерно спрогнозировать, чем в итоге закончится речь судьи. Но вариантов нет. Всего одно предложение перевернет мою жизнь вновь — как признание отчима виновным, так и признание его невиновным. В любом случае, поменяется многое.

Если не всё.

— … признать виновным… назначить ему наказание сроком два года… признать виновным… назначить ему наказание сроком двенадцать лет… окончательно назначить тринадцать лет лишения свободы…

По залу пролетают вздохи. Отчим и его мать кричат на судью. Маска прилежного мальчика срывается вмиг.

Вдова и моя мама сохраняют каменные лица, отстраненно глядя на всё происходящее в клетке и рядом с ней.