Она смотрела на кипящую кашу неотрывно, будто в ней была какая-то загадка. Например, будет ли её есть отец или назовёт жратвой для собак и смахнёт со стола?

Её явно рассеченная нижняя губа опухла, под левым глазом виднелся плохо замазанный тональником свежий синяк. На скуле царапина, на лбу коросты, будто её возили лицом по ковру. Она помешивала ложкой кашу, а на большом пальце её был пластырь, под которым выступила кровь.

Что было под объёмным черным свитером с высоким воротом — представить страшно. Он любит повалить на пол и бить ногами. Ему так удобнее и проще, ведь лёжа едва ли можно оказать хоть какое-то сопротивление его силе, которая, на самом деле, является абсолютной слабостью, но он этого, к сожалению, никогда не осознает.

— Почему мы не уйдём от него? — этот вопрос я задавала каждый раз. После каждого избиения мамы или меня я спрашивала одно и тоже и каждый раз получала примерно один и тот же ответ.

— И кому мы нужны? — тихо выронила мама, с опаской глянув на дверной проём, будто там мог стоять отчим. — Нас кто-то где-то ждёт? — фыркнула мама иронично, вновь вернув внимание каше. — Думай головой, прежде чем задавать такие вопросы.

— Ты работаешь, я работаю. Мы давно уже могли бы снять квартиру и уйти от него, мам, — произнесла я шёпотом, ровно с той же опаской поглядывая на дверной проём.

— Во-первых, он нас всё равно найдёт, и будет только хуже. А, во-вторых, кто будет платить за твою учёбу? Ты об этом подумала, Алён? — мама лишь на мгновение перевела на меня строгий озлобленный взгляд и вновь вернула внимание кастрюле с гречкой и сосисками. — Ничего ты не подумала. Повзрослей сначала. Была бы умнее, училась бы на бюджетном, и никому не пришлось бы ради тебя на заводе надрывать спину. Завтракать будешь?

Это она сейчас отца так выгородила? Мол, он на заводе спину гнёт, чтобы мою учёбу оплачивать?

— Не буду, — ответила я на её последний вопрос и выплеснула недопитый кофе в раковину. — Напоминать, по чьей вине я пропускала школу неделями, из-за чего плохо училась, я тоже не буду. В любом случае, он же у тебя самый лучший, — едкий смешок сорвался с моих губ, когда я помыла кружку и убрала её обратно в ящик. — А если я брошу универ, чтобы ему не пришлось ни за что платить, мы уйдём от него?

— Не неси чушь, Алёна, — мама поморщилась так, будто в дерьмо босой ногой вступила. — Учись, пока есть такая возможность. И скажи спасибо, что эта возможность у тебя, вообще, есть.

— Кому сказать? Ему? — кивнула я в сторону дверного проёма. Воздух застрял в лёгких, а в солнечном сплетении вновь начала разрастаться холодная черная дыра, в которую я поспешно пыталась спрятать эмоции.

— Покричи мне тут ещё! — мама строго посмотрела на меня, но тут же снова отвернулась к плите. Её руку с зажатой в ней ложкой мелко потряхивало. Злилась она сейчас или боялась, я не знала. — По пути с учёбы купи сахарницу и новый графин для кипяченой воды, — добавила она уже мягче.

— Он разбил, он пусть и покупает, — бросила я и широкими шагами вышла из кухни. Вернулась в комнату, где прихватила заготовленный заранее рюкзак, телефон и зарядку от него. Наклонилась к Кате и, чмокнув её в висок, тихо разбудила. — Катя, вставай. Уже утро.

— М? — Катя резко села в постели, сонно осмотрелась и потёрла вновь слипающиеся глаза кулачками. — А папа где?

— В туалете. Как обычно. Не бойся, он уже успокоился, — Катя молча зевнула и кивнула моим словам, словно принимая их к сведенью. Окинув комнату взглядом, чтобы ничего не забыть, я вновь вернулась к сестре, погладила её по волосам и чмокнула в макушку. — Ничего не бойся. Тебя он не тронет. А, если что, прячься в моей комнате. Ты же знаешь, как она закрывается?

— Ага, знаю.

— Вот и хорошо. Я ушла. Ты тоже постарайся не проспать школу.

Я вышла из комнаты, оставив за собой приоткрытой дверь, чтобы Катя не вырубилась снова и пошла завтракать. В прихожей я поставила рюкзак к ногам, чтобы надеть ботинки. Выпрямилась, надела куртку и в этот момент из туалета вышел отчим, а вместе с ним и вонь, состоящая из его дерьма, дыма сигарет и перегара.

— А ты куда так рано побежала, Алёнка? — спросил он, поправляя резинку застиранных треников.

— На пары, — выронила я, стараясь при этом не вдыхать ту вонь, что он с собой принёс.

— Ты представляешь, вчера совсем забыл, что бутылку в машине оставил. Чудик, мля, — отчим хохотнул так, будто я точно поддержу его в его веселье. Но лучшее, что я смогла сейчас сделать в ответ, это промолчать. — А Катюшка где? Проснулась?

— В моей комнате.

— Катюшка! Пора вставать, — отец специально для родной и любимой дочки включил игривый тон и пошёл в сторону моей комнаты.

— Ты зачем вчера маму бил? — услышала я через несколько секунд вопрос сестры, собираясь уже выйти из квартиры.

— Я не бил её, Катюшка. Ты чего придумала-то? Она сама, наверное, запнулась да упала. Ты же знаешь нашу маму. Она у нас как обычно… — хохотнул он в своей мерзкой манере.

«И ты у нас, как обычно, ни в чём никогда не виноват» — подумала я и покинула, наконец, квартиру.

Автобусом до универа.

Две сонные женщины сорока лет нехотя пропустили меня на проходной универа, по привычке, даже не вчитавшись в студенческий.

Наверное, потому что уже помнят на лицо. Здесь немного студентов, которые могут притащиться в такую рань.

Первым делом я иду не в аудиторию, в которой лишь через час должна начаться пара, а иду в здание, где находится бассейн и душевые кабины.

Преодолев внутренний двор с клумбами и декоративными фонарями, я оказалась в здании бассейна, которое, к моем счастью, открывают в семь утра.

В бассейне, в качестве обязаловки по физкультуре, я занималась только на первом курсе. Сейчас, на втором, такая необходимость отпала, поэтому сюда я прихожу только ради того, чтобы помыться в душе.

Дома мыться, когда там отчим, да ещё и пьяный — не вариант.

Обычно я стараюсь мыться тогда, когда его нет дома. Но из-за того, что после универа я работаю, возвращаюсь я домой, как правило, тогда, когда он уже дома. А в его присутствии я даже просто в туалет стараюсь ходить очень быстро.

Всё дело в его «приколе» — именно так он первое время называл то, что делает. С моих семнадцати лет он решил, что это забавно — выламывать дверь туалета, когда я моюсь в душе. Типа, «ха-ха, голая Алёнка!». Я с позором и презрением пыталась спрятаться хоть за что-то, желая скрыть свою наготу. Часто срывала шторку над ванной, потом начала ближе класть полотенце. Но даже за те короткие секунды, что я в спешке пряталась от его похотливого взгляда маленьких блестящих глаз, он успевал разглядеть всё, что хотел.

Мама, слушая мои жалобы, тоже считала это своеобразным приколом отчима и даже уроком для меня, чтобы я не занимала ванну подолгу. «Не одна же живёшь. Совесть имей», — говорила она.

Со временем, когда отчим понял, что его действия перестали всем казаться просто приколом, он придумал маскировать свои грязные делишки под острую диарею. И диарея на него накатывала именно тогда, когда я шла в душ. Он утверждал, что он стучал и просил меня ускориться, потому что не может больше терпеть, но я-то знала, что не было ни единого стука или просьбы с его стороны. Он просто распахивал дверь, вырывая очередную вставленную им же щеколду, дёргал целлофановую шторку и знал, куда нужно сразу смотреть, чтобы увидеть самое интересное, что я ещё не успела прикрыть полотенцем или той же шторкой.

Поэтому мне пришлось приспособиться. И это очень странно, когда доверия к безопасности и приватности общественного душа больше, чем к домашнему. Но даже его я надолго никогда не занимала. Выработалась привычка, наверное. Быстро мылась, брила ноги и подмышки, обтиралась маленьким полотенцем, которое специально с собой брала вместе с косметичкой с небольшим набором для душа, и, переодевшись в чистое бельё, вновь надевала верхнюю одежду и шла на пары.