Вкус мятной жвачки задел мои рецепторы. Поджав губы, я открыла глаза и тут же наткнулся на разомлевший взгляд Вадима, который продолжал удерживать меня в своих руках.

Люди вокруг улюлюкали, хихикали, шептались, кто-то даже потребовал добавки до «18+».

— Скажи мне что-то из-за чего я не отдавлю тебе яйца прямо сейчас, — шепнула я. При этом я аккуратно отталкивала от себя Вадима, чтобы он понял, что с близостью он уже переборщил.

— Я хотел показать одной дуре, что у меня всё серьёзно, — с нарочитой улыбкой ответил Вадим, но в его глазах отчетливо читалась всё ещё никуда не ушедшая злость.

— Которой дуре? — усмехнулась я и окончательно убрала от себя руки Колесникова.

Парень хохотнул. В этот раз его улыбка была настоящей.

— Тебя я дурой не считаю.

— Охотно верю, — я оперлась задницей о подоконник и скрестила руки на груди. Мельком посмотрела туда, где минутой ранее стояли Одинцов и Милана, но увидела лишь Милану.

По её раскрасневшимся щекам текли крупные слёзы. Будто она увидела не поцелуй, а казнь котёнка. Она так сильно сжимала ремешки сумочки, что у неё побелели пальцы. Её трясло, губы дрожали, а затем она сорвалась с места и, издав громкий всхлип, разлетевшийся на весь коридор, убежала по лестнице вниз к гардеробу.

Я почувствовала себя свиньёй. Аморальным животным без стыда и совести. Чувство вины грязной липкой субстанцией растекалось по коже и дарило ощущение, что от этого я не отмоюсь.

Весело было только толпе зевак, которые наблюдали за развернувшейся сценой, как за незатейливым сериалом без смысловой нагрузки.

— Сходим куда-нибудь после пар? — спросил Колесников.

Он реально не замечает, как на нас все пялятся или только делает вид?

Пока я чувствую себя лягушкой, которую препарирует толпа, он ведет совершенно будничные разговоры.

— Я работаю, — ответила я тут же. И, стараясь скрыть раздражение, с неким подобием улыбки добавила. — Давай, это обсудим позже. Не сейчас.

— Понял, — вздохнул Вадим и, подмигнув мне, как Казанова, от которого у меня должны течь не только слюни, пошёл дальше по коридору, получая одобрительные хлопки по спине и плечам от парней.

Я вырву ему кадык. Позже. Не при зрителях.

— Ладно. Признаю́, - мечтательно выдохнула стоящая всё это время рядом со мной Вика. — После того, что он только что сделал, даже я готова ему всё простить.

— Перестань, — я раздраженно повела плечами и, наконец, смогла позволить себе расслабиться, когда толпа зрителей начала расходиться.

— Не, серьёзно! — не унималась Вика. — Как он красиво тебя поцеловал. А как нежно… М-м-м… А как обнимал! Будто ты куколка хрустальная… — мечтательно зажмурилась она.

Может, я почувствовала бы этот поцелуй именно так, как он выглядел для других, не знай, что я нахожусь в центре всеобщего внимания.

Свой первый поцелуй я представляла совершенно иначе, и он точно не должен был служить показательным выступлением для кого-то.

Все пары я просидела, как пришибленная. Я прокручивала в голове каждую секунду того, что произошло до поцелуя, во время и после. И злилась. Весь день в учебных коридорах я была главной звездой. Вокруг меня шептались, хихикали, неизвестные парни вдруг тоже решили обратить на меня внимание, в шутливой форме приглашая на свидания.

Теперь прятаться, как раньше, не получится. Меня увидели и запомнили. Из-за Колесникова я — новость номер один на сегодня и, наверное, ещё на несколько ближайших дней.

В конце пар мне пришло смс от Колесникова. Я даже не стала его открывать и читать. Снесла строчку, не глядя. Мне нужно успокоиться и всё переварить без него.

Выйдя на крыльцо универа, я полной грудью вдохнула последнего дня февраля. Так-то лучше…

Краем уха услышала, как кто-то назвал имя и отчество Одинцова. Опустила взгляд и увидела препода у его машины. С закатанными рукавами светлой рубашки, под холодным ветром без куртки, он менял колесо своей машины. Я не знаю, откручивал он или уже прикручивал колесо, но, когда он выпрямился, чтобы посмотреть на результат своей работы, на его рубашке в районе живота я увидела небольшие красные следы. Будто кровь.

Внутри меня что-то остановилось, похолодело и будто упало.

Я смотрела на него и не знала, как подойти, чтобы поинтересоваться, что с ним, и предложить свою помощь. У Одинцова это всё выходило легко и ненавязчиво, а я, стоя от него на расстоянии в сто метров, уже чувствую себя так, будто навязываюсь. Хотя я просто смотрю.

Я же могу просто подойти и чисто по-человечески поинтересоваться, что у него произошло? Могу ведь? В этом нет ничего такое. Тогда почему мне так сложно?

Я спустилась с крыльца, периодически поглядывая на Одинцова, который уже закончил с колесом, проверил, хорошо ли затянуты все болты, и понёс, похоже, сдутое колесо в багажник.

Всё ещё поглядывая на него, я прошла мимо. Прошла ещё две машины, стоящие на парковке, и остановилась. Обернулась, увидела, как Одинцов складывал в багажник какие-то инструменты, небольшие ящики. Я снова отвернулась, почесала лоб кончиками пальцев, снова взвешивая все «за» и «против», а затем, шумно вздохнув и досадливо топнув ногой, решительно пошла к Одинцову.

— Здравствуйте, — сказала я твердо и, кажется, напугала мужчину, который слега вздрогнул, а затем выпрямился и вопросительно посмотрел на меня, закрывая крышку своего багажника.

— Виделись, Мельникова, — выронил он хмуро и начал оттирать руки какой-то грязной тряпкой. Я же осталась безмолвно смотреть на красные пятна на его рубашке. — Чего тебе? — спросил мужчина раздраженно и замер. Взгляд его голубых глаз острыми иглами впился в моё лицо.

— У вас… — соберись, тряпка. — У вас на рубашке кровь? — я взглядом указала на его торс. Одинцов проследил за тем, куда я смотрю, и, увидев, отмахнулся. — Кровь. Рука с ключа сорвалась, об асфальт поцарапал. Бывает.

— А рубашка здесь при чем?

— При том, что поцарапанной рукой случайно задел. Тебе что надо, Мельникова?

Он снова посмотрел на меня своим этим иди_в_задницу взглядом.

Ага, побежала. Я столько решалась, чтобы подойти, и теперь так просто уйду.

Я опустила взгляд на его руки и увидела, что костяшки мизинца и безымянного правой руки действительно оказалась содраны. Нехило он по асфальту ими прошёлся. Больное, наверное, до сих пор. А он, вместо того, чтобы обработать раны, вытирает их грязной тряпкой. И после этого он на меня, как на дуру смотреть будет?

— У вас руки грязные, — сказала я и сняла с плеч рюкзак, в котором у меня была упаковка влажных салфеток и некое подобие аптечки.

— Это техническая грязь. Она не заразная.

Одинцов обошёл меня так, будто меня здесь и не было. Закинул тряпку в стоящую неподалеку урну и вернулся к машине, чтобы сесть за руль.

— Подождите, Константин Михайлович, я вам обработаю, — я неуклюже доставала из рюкзака салфетки и перекись с ватными дисками.

— Я замёрз, Мельникова.

— Садитесь в машину. Я с вами. Как раз нам обоим будет удобно…

— Мне не будет удобно, Алёна, — холодный и резкий тон Одинцова остудил мою суету и заставил застыть у пассажирской двери, глядя на мужчину во все глаза. — В мою машину после пар садиться студентка. Как думаешь, насколько быстро меня после этого уволят?

— Но… я же уже садилась к вам. Вы даже увозили меня.

— То был форс-мажор. Это можно было объяснить. После драки вас нужно было развести по разным углам. Сегодня… сейчас в этом необходимости нет.

— Я просто хотела вам помочь. Вы же мне помогали с моими царапинами.

— А со своими я справлюсь сам. Отойди от машины, мне пора ехать.

Чувство обиды сдавило грудную клетку. Отчего-то вспомнился непрошенный поцелуй Колесникова и то, что сразу после него Одинцов исчез.

— Вы за что-то злитесь на меня?

Мужчина в ответ лишь невесело усмехнулся. Качнул головой, посмотрел на асфальт под ногами и вновь на меня:

— Ты — просто моя студентка, Мельникова. У нас не такие тесные отношения, чтобы я таил на тебя обидки.