Я пытаюсь вызволить руку из его стальной хватки, но тело не слушается. Не поддается никаким уговорам и вопреки здравому смыслу, наоборт, сжимает его ладонь. Марк не просыпается, но его пальцы автоматически переплетаются с моими. Что ж, такова наша новая реальность — наше «вместе» существует только во сне и в воспоминаниях.

Обессиленно прикрываю глаза и отсчитываю в голове сначала пять секунд, потом продлеваю до десяти, до пятнадцати… и только когда счет идет на сотни, я делаю глубокий вдох и резко вытягиваю свою руку.

Марк сонно открывает глаза, но в отличие от меня, в себя приходит за доли секунды и рвано выдыхает:

— Мира… любимая моя.

Болезненная интонация разливается глубокой печалью под кожей, щиплет слизистую и острыми иглами вонзается в сердце. На мгновение мне даже кажется, что тот разговор в коридоре мне послышался. Может, я все это время была без сознания и лишь бредила?

И только тонкая белая полоска на безымянном пальце напоминает мне о том, что реальность страшнее любого сна. Хотя бы тем, что кошмар не заканчивается после пробуждения. Нет, мой кошмар только начинается.

— Мира, детка, — муж снова хватает мою руку и подносит к губам. — Мне очень жаль. Мне безумно жаль, любимая.

Его поцелуи жалят похлеще раскаленного воска и я лишь морщусь, вырывая ладонь. Ему жаль? Как у него хватает совести на эти слова? Как у него язык поворачивается?

В уголках глаз собирается влага и уже в следующую секунду щеки покрываются мокрыми дорожками. Я сглатываю соленые слезы и остервенело мотаю головой:

— Не смей! Не смей там говорить! Я тебе не верю, слышишь? Ни единому твоему слову, Марк!

Из-за сухости во рту, мои слова больше похожи на змеиное шипение и несмотря на то, что Марк никогда не боялся пресмыкающихся, сейчас он отшатывается от меня со страхом в глазах.

Мне приходится прикусить язык, чтобы он не догадался, что я слышала его разговор с врачом, но честно признаться, в данный момент это заботит меня меньше всего. Я все равно не смогу… В отличие от Марка, у меня нет ни малейшей способности к двуличию. Я никогда не умела врать, не была способна вести двойную игру. Поэтому я прекрасно понимаю, что не смогу изображать из себя любящую жену, зная, что он пытался убить нашего ребенка. Даже если бы у меня не было необходимости скрывать от него беременность, я бы все равно не смогла…

— Где твое кольцо, Мира? — кажется, только сейчас он заметил мои голые пальцы.

— А его больше нет, Марк, — развожу руками с горькой усмешкой. — Так же, как и нашей семьи.

Он морщится, даже не пытаясь скрыть какую боль приносят мои слова, а я громко сглатываю и на одном дыхании выдаю:

— Я хочу развод. Как можно скорее!

Никогда в жизни я не думал, что смогу привязаться так сильно к другому человеку.

Любовь расценивалась как недопустимая слабость, я видел, как рушился брак родителей после смерти брата. И меня до чертиков пугало, что однажды я проснусь в постели с человеком, которого абсолютно точно не люблю и больше не хочу.

Но с появлением Миры все изменилось. Чего уж таить, увидел ее в первый раз и решил, что непременно сделаю девчонку своей. Она выглядела такой невинной в длинном легком платье, но в тоже время сексуальной. Женщин к тому времени в моей жизни было больше, чем достаточно, удивить меня было не то, что сложно — нереально. Но Мира систему сломала.

Я запал. Залип. Влюбился.

И понял это, когда было уже неотвратимо: она прокралась под самую кожу, в глубину сердца.

Я любил ее, да и сейчас люблю. Несмотря на весь этот жуткий день, на все, что натворил, понимаю четко одно — без нее моя жизнь будет пустой и никчемной. Даже если для нее я всего лишь тип с ущербными генами.

Я и сам перед ней крупно облажался, только об этом стараюсь не думать, чтобы совсем не разломаться изнутри.

— Никакого развода, — говорю, силком заставляя себя разомкнуть челюсть. Это стресс, внушаю как мантру. Все херня, мы справимся. Будет у нас ребенок, все будет, лишь бы Мира осталась со мной. — Тебе надо успокоиться, отдохнуть. Это нервы…

Она волком на меня смотрит так, что я затыкаюсь. Ну кого хоть раз в жизни приводили в чувство фразы о том, что надо успокоиться? Никого, только бесят сильнее.

Мира отворачивается к стенке, и между нами вырастает непроницаемая толща льда. Я вижу свою любимую женщину, но до нее никак не дотянуться и не добраться. И кажется, это я виноват во всем случившемся.

Напился, как последний говнюк, оказался в компании девах, а потом еще и денег совал врачу, чтобы он сделал Мире аборт.

От стыда все внутри полыхает жаром. Сам не пойму, как вышло за столь короткое время раздолбать всю свою жизнь к чертовой матери? Меня все устраивало, абсолютно. Дело любимое, жена — любимая, сил полно и уверенности в себе. А сейчас, все что мне остается, пытаться спасти наш брак.

Оставляю Миру одну и иду договариваться с врачом.

Снова. Только на этот раз, чтобы вытащить ее из этой клиники, вернуть домой, туда, где нас так многое связывает. Я готов ошибки свои исправлять, но ребенка назад уже не вернуть, а что еще предпринять, я пока не знаю. Вина разъедает изнутри, точно кислота, мне хочется содрать с себя кожу, чтобы не чувствовать себя таким запятнанным. О чем я думал только, когда настаивал на своем, когда принимал решение за всех? Особенно за того человека, что еще не родился на свет, и ничего не может сделать с нашим выбором, никак на него повлиять.

Я так и не стал отцом, да и мужем вышел хреновым.

Но я не сдамся.

Переговоры занимают мало времени. Врач избегает смотреть мне в глаза, да я и сам не жажду прочитать в его выражении лица, что я конченный мерзавец. Спасибо, хватает своей совести.

Договорившись, что в случае необходимости, к Мире приедут на дом, я подписываю бумажки, и иду в палату к своей жене.

— Детка, собирайся. Я отвезу тебя домой.

Она обхватывает себя за локти, такая до невозможности хрупкая и тонкая, и проходит мимо, так старательно избегая коснуться меня, что это причиняет ощутимую боль. Все в том же самом платье, с кровавыми разводами, как напоминание о самой большой ошибке, совершенной мною за эту жизнь. Я не безгрешен и никогда не каялся, но сегодня я заслужил место в самом кипящем котле в центре преисподней.

Дорогой молчим. Мира сидит на заднем, я смотрю на нее в зеркало и губы кусаю до крови, не зная, как заговорить с ней, как заставить отвечать мне. Снова вспоминаю свою мать, которая после смерти Владика точно так же смотрела сквозь меня, даже если я пытался обнять ее, рассказать о своих достижениях или неудачах. Она вроде бы и рядом — вот стоит, можно дотронуться руками, обнять, пытаясь почувствовать материнское тепло, но мыслями где-то очень далеко, и до меня дела ей больше нет. Будто со смертью брата и я превратился в привидение, вынужденное постоянно скитаться в поисках того, кто смог бы разглядеть в нем живого человека.

Мы поднимаемся вместе в лифте, я уже беззастенчиво разглядываю свою жену, мне нужна хоть какая-то надежда, что мы выпутаемся, но в Мириных потухших глазах застыл весь Ледовитый океан.

В квартиру она заходит первой, и через несколько минут я слышу звуки воды из душа. Больше всего хочется оказаться там рядом с Мирой. Но ноги будто приросли к земле, мой максимум — дойти до кухни и замереть, опираясь о столешницу двумя руками.

Голова болит, так проявляется недавнее опьянение, от которого не осталось и следа. Только ощущение пустоты и раздавленности, да и мысли ворочаются в голове медленнее привычного. Прохожу по комнате, разглядывая кухню так, словно вижу ее впервые. С какой заботой выбрана каждая деталь, начиная от светлого, всегда чистого полотенца до деревянных ложек-лопаток в металлической банке возле плиты.

— Черт возьми…

Испытываю дикое желание выплеснуть накопившийся гнев хоть во что-то, но не стены же бить, право слово? Я вроде как научился уже контролировать свои эмоции к тридцати с лишним, хотя сейчас уже ни в чем не уверен. Возможно, от физической боли стало бы гораздо легче, по крайней мере, я смог бы заглушить тупую внутреннюю боль.