Некстати вспоминаю, что в доме, где снимала квартиру, не было лифта. Этаж четвертый, не семнадцатый как у нас, но с коляской не натаскаешься.

Я даже раздобыла у старшей по дому ключи от техпомещения в надежде оставлять коляску там, но за дверью стоял такой затхлый запах, что я не решилась. Сейчас же, глядя на белоснежную дверь, за которой скрывается не просто чистенькая и просторная «колясочная», но и уборная с пеленальным столиком и индивидуальными шкафчиками, в которых каждый может оставить свои личные предметы гигиены, испытываю неимоверное облегчение. Здесь нам будет лучше. Удобнее по крайней мере. Хотя бы первое время.

И все равно начинаю задыхаться стоит нам зайти в квартиру. Меня будто плотным облаком из воспоминаний накрывает. Они пропитывают одежду, оседают на коже, проникают в кровь. Наше гнездо. Наша крепость.

— Что ты делаешь? — лепечу удивлённо, когда Марк падает на одно колено передо мной.

— Помогаю тебе разуться, — поясняет, дёргая бегунок на моем сапожке.

— Аккуратнее, — прошу смущённо. — Там молния расходится, если резко потянуть.

Марк молча замирает, а мне почему-то становится жутко стыдно. И сапог своих, и дешёвой молнии и даже пряжки, которую я несколько раз пришивала, но она продолжала отваливаться в самый неподходящий момент.

Вот и сейчас мне кажется, что обувь моя развалится в его руках. А сама я воспламенюсь. Потому что горит в этот момент не только мое лицо, но и вся я.

Его пальцы аккуратно придерживают мою голень, но кажется, что Марк касается меня одновременно везде. Не только снаружи, но и внутри.

Ручейки тока щедро заполняют мою систему. Искрит и в венах, и в глазах. Ощущаю все так остро, будто его руки голого тела касаются и нет между нами ни одежды, ни преград в виде обид и непонимания.

Сердце реагирует на происходящее болезненными толчками, барабанит быстро и часто. Эмоций становится слишком много и не все из них я понимаю. Разум отказывается воспринимать происходящее и требует одновременно настолько разные вещи, что мысли плавятся окончательно.

«Оттолкни предателя», «еще, ещё, пусть продолжает касаться. Пусть этот момент никогда не заканчивается».

Как я без этого жила? Без него?

Правый сапог падает на пол с гулким звуком и это, наконец, отрезвляет. Правда, в то же время я теряю равновесие и начинаю заваливаться набок, но Марк умудряется подхватить меня, не потревожив при этом чуткий сон нашего сына.

И пытка вновь возобновляется. Будто кто-то все мои ощущения на репит поставил. Снова горячее жжение под кожей, хаотичная гонка мыслей и сердце… бедное мое сердце, рвущееся из груди навстречу мужу. Такому чужому и родному одновременно.

Под взглядом его тёмных, почти чернильных глаз, моя самооборона трещит и разваливается. Только Марк так может. Только он способен за каких-то пару минут в щепки разнести все, что я с таким трудом выстраивала эти долгие месяцы.

— Марк, — тихо зову его, пытаясь вывести из транса. Его? Себя? Наверное, нас обоих.

Сердце жалобно стонет, протестуя против этого, но я все же шагаю назад. Неуклюже, в одном сапоге. Но и этого хватает, чтобы он пришёл в себя и смущённо пробормотав «прости», снова опустился на колени.

На этот раз все происходит ровно. И уже в следующую секунду я отправляюсь на исследование квартиры.

— Кроватку надо будет собрать, — замечаю вслух, надеясь, что Марк возьмёт это на себя.

— Она уже собрана, Мира, — с готовностью отвечает, отчаянно пытаясь восстановить дыхание. Видимо, недавняя нелепая сцена вывела из равновесия не только меня. — Все готово. Я вас ждал.

Толкаю дверь в детскую и замираю на пороге. В памяти моей эта комната выглядела заброшенной и пустой, главным свидетелем нашего провала, нашей неудачи. Но сейчас все в ней идеально. Ненавязчивый рисунок на стенах, мобиль над кроваткой, пеленальный столик. И то самое кресло, в котором я мечтала укачивать сына. Все в идеальном состоянии. Все, как я и хотела.

— Ты помнил? — голос выходит тихим, едва различимым. Эмоции сковывают горло и душат слова. Но Марк меня слышит. Находится так близко, что даже если бы я шептала, он бы все равно все понял.

— Разумеется, — кивает с улыбкой. — Каждую деталь, каждую мелочь. Я сделал все, как ты хотела.

— Спасибо, — улыбаюсь, с трудом сдерживая слезы и говорю Коле, который выбирает этот момент, чтобы открыть глазки: — Добро пожаловать домой, малыш!

Первый день дома волнителен.

В больнице мы с Колей всегда под прицелом врачей, и к моим визитам я получала сытого малыша в чистом памперсе.

Сложно в такие моменты чувствовать себя настоящей мамой, когда нельзя взять сына на руки или приложить к груди.

Сейчас мне предстоит делать все самой. Наконец-то.

Я укладываю Колю на пеленальный столик, под его кряхтение, и начинаю расстегивать и снимать все лишние одежки, в которые он закутан как капуста. Когда дело доходит до распашонки, на секунду сбивается дыхание — всякий раз, как вижу пластырь на груди, за которым скрывается операционный шов.

В голове всплывает сразу весь список запретов — не тянуть за ручки, не укладывать на животик и все те многие «не», к которым предстоит привыкать и учиться с ними жить.

— Я тебя очень люблю, — говорю осипшим голосом. Чуть дрожащими пальцами отрываю липучки подгузника, а потом восхищенно хвалю сына. Кто бы мог подумать, что такие вещи будут вызывать во мне радость!

Наконец, переодев сына, я сажусь в кресло, распахиваю специальную кофту и впервые прижимаю Колю к груди.

Он так забавно чмокает, выставляя язычок, а потом прижимается плотно и…

И я реву. Реву, ощущая, как маленький, но сильный мой сын впервые после рождения так близко ко мне, по-настоящему. За прошедшие дни я привыкла к молокоотсосу, но здесь движения совсем другие, и я слышу его пыхтение, вижу, как он прерывается, чтобы набраться сил и снова с жадностью продолжает есть. В груди словно тысяча электрических проводов и это не больно, нет, просто очень непривычно и странно. И гордо, что вопреки всему, молоко я сохранила, и теперь даю ребенку все самое лучшее, что могу. Что так ему легче и проще набираться сил, а мне быть с ним в тесной уютной близи.

Марк заглядывает через дверной проем, в домашнем, и тут же замечает две мокрые дорожки на моем лице.

— Мира? — вижу, что он готов сразу прийти на помощь, но все хорошо. Я еще не решила, не успела подумать даже, как нам жить вместе, где мне спать. Я не планирую возвращаться в общую кровать, делить ее вместе с ним. Я все последние месяцы рассчитывала только на свои силы, но что делать теперь? Когда Марк рядом, такой заботливый, помнящий все, о чем я просила. Словно мне приснился дурной сон, а на деле — муж такой же, как и был.

Только все это иллюзия, раскол никуда не делся, и восстановить свое доверие я не могу.

— Все в порядке, — отвечаю, — просто он… он ест!

Поднабравшись еще сил, Коленька отпускает сосок, смешно сжав губы, в уголке которых остатки молока. Сгибом пальца я вытираю его ротик, целую в нос и поправляю на себе одежду.

Вот что я точно не рассчитывала — это что с моего удобного кресла не так-то просто встать, когда в руках ребенок, а живот все еще напоминает о том, что я пережила операцию.

— Давай, — Соболевский с готовностью подходит, протягивая обе руки, и я сначала не понимаю: хочет ли он помочь мне встать или взять Колю.

Я думаю ровно две секунды, после чего очень осторожно перекладываю в его большие ладони сына, готового уже вот-вот заснуть.

Лицо Марка меняется.

Он смотрит так внимательно на Колю, и я вижу, как эти двое похожи: цветом волос, носом, губами. Я ощущаю себя ксероксом, который воспроизвел на белый свет уменьшенную копию мужа.

Раньше я бы умилялась этому сходству, ведь именно этого я и хотела: чтобы наши дети были похожи на моего мужа. Красивого, любимого, очень близкого и самого важного человека в моей жизни.