— Ты всегда можешь продать свои побрякушки. Сама же говорила, что одних сережек этих хватит на несколько месяцев безбедной жизни.

— Нет, — мотаю головой и машинально подношу руки к ушам. — Это на операцию.

— А браслет на восстановление, я помню, — Виола убирает сапожки в тумбу и протягивает руку, чтобы помочь мне подняться с табуретки. — Ты просто удивительная женщина, в курсе, да? Я бы на твоем месте все до копейки стрясла с мужа! Почему ты одна должна это тянуть?

— Ты не понимаешь, — вздыхаю обреченно.

Мы не впервые заводим этот разговор и с каждым разом мне становится все сложнее аргументировать свое решение. Если в начале я боялась того, что Марк снова отправит меня на аборт, то сейчас, на таком сроке я понимаю, что этот страх пора оставить в прошлом. Но не могу. Его слова до сих пор преследуют меня во сне и наяву. Боюсь, они глубоко впитались в мою кровь и переписали днк. Теперь, вместо генов, отвечающих за доверие, там лишь пустота.

— Я расскажу Марку о ребенке. После того, как он родится. И… после операции.

Он имеет право знать. А я имею право пройти через этот ад без его жестокого «а я же говорил». Потому что несмотря на все обследования, несмотря на кучу анализов и десятки разных мнений… у меня все еще нет гарантий, что с моим малышом все будет хорошо.

Виола это знает. Она была со мной в самые трудные моменты. Помогала шерстить информацию в интернете, утешала… По большому счету, даже наша дружба началась с утешения.

Когда мы только познакомились, я сторонилась соседки. А она не особо горела желанием заводить дружбу с вечно хмурой депрессивной девушкой.

Но однажды, когда я в очередной раз рыдала в подушку, она зашла ко мне посреди ночи и села на край узкой тахты. Погладила по плечу и искренним сочувствием спросила:

— Ну, ты чего ревешь? Мужик бросил? Не бойся, справишься, — а я только головой мотала и не могла объяснить, что это я его бросила. Потому что не умею иначе. Ведь если любишь, то должен быть на одной стороне, а не играть втемную друг против друга.

— Давай, успокаивайся, — она неловко обняла меня, продолжая гладить по волосам, — малышу в животе нельзя нервничать.

Тогда я не выдержала и рассказала ей. Не все, умолчала, что Марк пытался отправить меня на аборт. Хоть мы и не вместе уже, мне тяжело говорить о нем плохо. Мы проговорили с Вио до самого утра, а потом, когда на улице начал задаваться очередной пасмурно-серый день, я подала документы на развод.

Чтобы двигаться дальше, нужно перестать оборачиваться назад.

Ради моего ребенка.

Этим я и занималась в оставшееся свободное время. Первым делом начала искать специалистов, которые занимаются операциями на сердце у новорожденных детей. Сколько времени я провела на форумах, посвященных детским порокам сердца — не счесть. Читать было больно и страшно, но и полезной информации я нашла много. И надежды, сквозящей во всех этих историях, в фотографиях улыбающихся детей, под распашонками которых скрываются едва заметные шрамы от операций. Но главное — они живы.

Я выяснила, что в России подобные манипуляции делают всего в трех клиниках — и одна из них в Москве, городе, из которого я так спешно бежала.

Я списалась по почте со всеми врачами, отправила все необходимые анализы и данные, прошла столько узи и дообследований, — не счесть. Денег на это не жалела. Впрочем, на все анализы и исследования ушно не так-то много, хватило двух цепочек с подвесками. Но я бы и больше отдала. Вела переговоры с клиникой в Израиле, но у них слишком длинный лист ожидания, а все врачи, как один твердили, что операцию лучше проводить сразу после родов. Поэтому пришлось выбирать из отечественных клиник. И словно судьбе в насмешку, за меня согласилась взяться только одна клиника.

Московская.

Гарантий на благополучный исход операции никто не дает, и они это не скрывают. Но без нее шансов у нас нет вовсе. И чтобы оказаться под наблюдением вовремя, отправиться туда нужно за месяц до родов, — то есть прямо сейчас.

Мне осталось отработать два дня в магазине и затем вернуться в Москву. Город, в котором я была так счастлива. Город, в котором я чуть не умерла. Хотя, почему чуть… Физически я, конечно, жива. Но морально Марк меня убил. Своим решением. Своей жестокостью. Тем, что решил так быстро сдаться.

Вещей набирается совсем мало, я кладу их в небольшую коробку и замираю, оглядываюсь вокруг. Удивительно, но несмотря на все, я буду вспоминать это место с теплом в сердце. Здесь я училась быть взрослой. Здесь я не была за мужем, я справлялась сама по себе. С трудом, со слезами, порой полная отчаяния, но я смогла. И теперь верю, что смогу и дальше, после того как родится мой сын.

Сын.

Интуиция меня не обманула.

Поезд отправляется сегодня в полночь, и я спешу домой, чтобы попрощаться с Виолой до того, как уеду.

У нее глаза на мокром месте, я и сама испытываю грусть. Когда бежала от мужа, все было на адреналине, эмоции притуплялись, срабатывали инстинкты. А сейчас, глядя в ярко-зеленые глаза своей новоприобретенной подруги, мир вокруг видится другим.

— Все, мне пора. Дядя Саша сказал докинет до вокзала, чтобы ночами одна не шлялась, — говорю и улыбаюсь.

— У тебя все получится, — на прощание обнимает меня подруга, — ты сильная и справишься.

— Я сильная? — удивляюсь. О себе я никогда не думала такими словами. Мне казалось, я слабая. Пропаду одна, не справлюсь без Марка. Но эти месяцы доказали обратное.

— Ты, ты, — смеется Вио, — я горжусь тобой. Обещай, что не пропадешь? Я буду держать за вас с сыном кулачки. У такой мамы обязательно родится бойкий мальчишка.

И словно понимая, что речь идет о нем, я ощущаю весомые уже толчки в своем животе. Кладу ладонь поверх платья и улыбаюсь.

Мы справимся.

Даже если бы весь мир был против нас, но с такой поддержкой я чувствую сил еще больше. Да, я сильная, сынок. Сильная ради тебя.

Выхожу из ресторана и с каким-то удивлением смотрю на яркое полуденное небо. Будто впервые замечаю. Впрочем, вполне возможно, что так и есть.

Последние несколько месяцев я практически жил в офисе. Заключал, подписывал, договаривался. В общем, делал все, чтобы хоть как-то отвлечься от тьмы, в которую меня погрузило исчезновение Миры.

Хотя… исчезновение не совсем подходящее слово. Побег. Она от меня сбежала.

Первые несколько недель я рвал и метал. Носился по городу, проверяя все отели, больницы и даже морги. Места себе не находил. Поднял на уши все структуры. Но толку не было. Она будто испарилась. Моя Мира. Моя жена. Абсолютно не приспособленная к самостоятельной жизни девочка спряталась от меня так надежно, что ни полиция, ни фсб не могли ее найти.

Сколько я всего успел вообразить за это время? Она была в шоке. В горе. Она могла сделать с собой все что угодно. А значит и для меня бы в этой жизни осталось слишком мало смысла. Я не мог ни есть, ни пить. Спал урывками где придется и пугал внешним видом не только подчиненных, но и генералов с полковниками, к которым наведывался чаще, чем в свой собственный офис. Требовал. Приказывал. Просил. Умолял ее найти.

А потом, спустя три недели почтальон в яркой синей куртке принес мне конверт с судебным уведомлением. В нем черным по белому, сухо и безэмоционально было написано, что моя супруга подала на развод.

И мой мир снова взорвался. Не яркими красками. Не обжигающим огнем. Он просто погрузился в темноту. Всепоглощающую. Удушающую. Беспросветную темноту.

Она не исчезла. Не пропала без вести. Не сделала глупость в порыве эмоций.

Мира просто сбежала от меня. Потому что винила меня в смерти нашего нерожденного ребенка. Так и не смогла простить мне мои ущербные гены…

Она ушла и забрала с собой остатки моей человечности. Ту единственную частичку, что делала меня человеком и отличала от бездушной махины.

У махины не было чувств. Не было эмоций. Махиной быть легко. Прешь напролом, заключаешь новые контракты, подписываешь чеки на огромные суммы и упахиваешься так, чтобы на мысли сил просто не оставалось.