Где-то там прямо сейчас рождается мой ребенок.

Теперь я знаю, что у меня сын. Маленький, совсем крохотный, возможно, с пороком сердца, он еще даже представить не может, сколько испытаний его ждет впереди.

И мне хочется забрать всю его боль и страдания на себя, но судьба будто учит меня смирению и тому, что, Соболевский, ты не всевластен. Сколько бы ты ни думал, что весь мир у твоих ног, есть вещи, изменить которые я никогда не смогу.

Поглощенный этими мыслями, я оседаю вдоль стены, усаживаясь прямо на пол пятой точкой. Здесь так пахнет хлоркой, что уверен, даже плитка подо мной продезинфицирована до идеального состояния.

И тогда я слышу его.

Слабый, больше похожий на мяуканье, крик. Я даже думаю, что мне кажется, вскидываясь к ближайшей двери, и потом он снова повторяется.

Это мой сын?

Ладони становятся влажными, на лбу выступает испарина, меня окатывает такой волной жара, словно я в печи, варюсь в собственному соку.

Господи, я стал отцом. Моргаю медленно, понимая, что на глазах выступают слезы. Я не плакал уже очень давно, даже и не помню когда в последний раз, и ощущать влагу непривычно и безумно странно. Моргаю, пытаясь сфокусировать зрение и вернуть миру четкость, и замечаю, что дверь распахнулась.

На пороге стоит женщина, по всей видимости, лечащий врач Миры.

— Соболевский? — я киваю, — в соседнюю дверь.

Мне на встречу распахивается еще одна, смежная с операционной комната, я захожу туда с какой-то непривычной мне робостью.

Вижу большую стеклянную барокамеру с двумя отверстиями, сверху накрытую клетчатым одеялом.

А внутри лежит малыш, весь сморщенный, с красной кожей, в памперсе, настолько ему огромным, что достает до самых подмышек. Макушка, неожиданно, в темных густых волосах, — я думал, они рождаются лысыми?

Руки с голубыми бирками вокруг запястий, двигаются, рот приоткрыт.

Я впитываю всю эту картину, запечатлевая на всю жизнь, вбивая в память своего сына, рожденного несколько минут назад.

— Можно? — непонятно, о чем конкретно, но задаю вопрос медсестре, она кивает на септик:

— Руки обработайте. У вас пару минут.

Я киваю, потом плескаю щедрую порцию жидкости на ладони, спешно растирая их и подхожу вплотную к стеклу. Очень медленно, боясь причинить по неосторожности вред сыну, я протягиваю свою руку и касаюсь его теплого тела. Кожа такая тонкая, нежная, мне страшно поставить синяк или поцарапать, и потому мои прикосновения совсем легкие.

Он маленький. Если бы мне можно было взять его на руку, сын, как котенок, уместился бы целиком в обеих моих ладонях, и по сравнению с ним я кажусь себе большим, нелепым великаном.

Как происходит то, что дальше, я никогда не объясню. Вот мой палец касается тонких темных волос, а вот рука сына хватает за него, зажимая в кулак так крепко, что я вздрагиваю.

Пальцы с крохотными бусинами ногтей, держат мой указательный в сильных объятиях, и я забываю, как дышать, забываю все на свете.

Я испытываю… любовь. Я и раньше думал, что люблю, но сейчас это чувство осязаемо. Я вижу своего сына и вдруг — огромный, бородатый мужик тридцати пяти лет от роду, я начинаю рыдать от счастья и переполняющих меня эмоций, совсем не стыдясь этих слез. Я все еще остаюсь мужчиной и защитником, но теперь я познал то, о чем не догадывался никогда раньше.

— Я люблю тебя, малыш, слышишь? Все для тебя сделаю, сын. Ты будешь мной гордиться.

Я плыву глубоко под водой, пытаясь найти спасительную поверхность. Но кажется, что чем сильнее загребаю руками воду, тем лишь еще скорее ко дну приближаюсь. Я дезориентирована и боюсь выход не найду никогда. Никогда больше не сделаю глоток воздуха. Это конец.

Понимая, что нет больше смысла бороться, я перестаю барахтаться и сдаюсь. Я просто больше не могу. Безумно устала. Выдохлась. И морально и физически. Последние несколько месяцев стали самыми сложными в моей жизни, поэтому продолжать бесцельно сражаться сил больше нет…

И именно в этот момент, мою руку кто-то хватает и резко дергает в сторону. Легкие, забитые под завязку соленой водой, горят от моего немого крика. Но затем я внезапно понимаю, что рука принадлежит Марку и что есть мочи цепляюсь за нее, позволяя тащить себя наверх. Или все же вниз? Один раз он уже едва не утащил меня за собой в ад…

Секундный испуг сменяется лавиной мощного облегчения. Темную водную гладь прорезают тонкие лучи солнца. Несмотря на то, что я все еще нахожусь в смертельной опасности, завороженно рассматриваю эти яркие дорожки вокруг себя. Они, словно лазеры, прорезают наши руки, оставляя на коже светлые кривые полоски.

Красиво. А еще спокойно. Мне почему-то становится невероятно спокойно, оттого как крепко его пальцы сжимают мою ладонь. Будто само по себе его прикосновение уже напитывает меня кислородом, вытесняя из легких мутную воду и ужас.

Марк продолжает тянуть нас к поверхности, делая мощные гребки ногами и свободной рукой. И в унисон каждому движению в моей голове звучит его голос. Хриплый. Будто он до чертиков чем-то напуган. Но в тоже время успокаивающий. Вселяющий такую нужную мне надежду.

— Все будет хорошо, Мира. У нас все будет хорошо. Ты такая сильная, моя девочка.

Мы выныриваем резко. Глаза, успевшие привыкнуть к кромешной темноте морского дна, сейчас бешено моргают, пытаясь адаптироваться к яркому солнечному свету. Или не солнечному?

Я все еще делаю отчаянные попытки дышать и понять что вокруг происходит, когда взгляд цепляется за потолочный светильник в металлической раме. Постепенно в фокусе появляются белые стены, капельница и какие-то приборы, отбивающие ритм моего сердца.

А затем взгляд находит Марка. Он выглядит не таким, как еще минуту назад под водой, но в то же время — до невозможности родным. Привычно гладкие щеки сейчас покрыты двухдневной щетиной, волосы отросли чуть длиннее, чем его обычная прическа, а взгляд… в этом мужчине не осталось абсолютно ничего от уверенного в себе бизнесмена, который по праву считал, что ему принадлежит весь мир.

Продолжаю мысленно сокрушаться по поводу того, как жестоко мое сознание и глажу его руку. Мне хочется сжать его ладонь так же сильно, как когда он тянул меня вверх, но сил после этого безумного заплыва совсем не нахожу. Кажется, вся моя энергия осталась там, на дне… А уже в следующую секунду едва успокоившееся сердце заходится в неистовом ритме. Ко мне, словно одной безудержной лавиной, возвращаются воспоминания.

Я в больничной палате. У меня были схватки. Меня ввели в состояние наркоза. А Марк, естественно, лишь плод моего воображения. Всего лишь способ моего воспаленного сознания справиться со стрессом.

Пытаюсь подняться на локтях, чтобы увидеть живот, но сил так и нет. Тогда я медленно опускаю подбородок и взгляд утыкается во все еще внушительных размеров бугор.

Я проснулась слишком рано? Они еще не провели операцию? Но как так? Сами же говорили, что у нас каждая минута на счету. А затем в черепную коробку снова врезается уверенный голос Марка:

— Все хорошо, Мира. У нас родился сын. Два девятьсот. У него бездонные голубые глаза, малышка. Прямо как у тебя.

— Ты… видел его? — болезненно шепчу. — Какой он? Какой у нас сын, Марк?

— Чудесный. Сильный. У него короткие волосы, а вот здесь, — муж проводит пальцем над левым виском, — кудряшка. Всего одна, представляешь? Смешной завиток такой, как у барашка.

— Где он? — выдыхаю рвано. Трепет в его голосе передается мне и разливается мягкими волнами по коже. Сынок.

Присутствие в палате Марка, настоящего Марка, отходит на второй план. Мой мир сужается до одной лишь мысли. У меня родился сын. Мы смогли.

— Под кислородом. Доктор сказала, что все идет по плану и ему надо набраться сил перед операцией. Что вы… вы все заранее распланировали и ты сама с ней обо всем договорилась. Она сказала через что пришлось тебе пройти, Мира. Самой. Ты была абсолютно одна.