Аккуратно вытаскиваю иглу из катетера на запястье и медленно бреду к двери. Умом я понимаю, что возможно любые передвижения сейчас опасны для малыша, но какая-то внутренняя сила ведет меня туда. Будто я шестым чувством осознаю, что там, за дверью, сейчас решается моя судьба. Нет, наша. Наша судьба.

— Это ее убьет, — голос Марка звучит затравленно.

Даже не видя его, я знаю, что в этот момент он запускает руку в свои волосы и проходится пятерней по макушке. Он всегда так делает, когда нервничает.

— Поэтому Аркадий Игоревич и завел речь о прерывании беременности, — вздыхает врач. — Шансы на благополучный исход слишком малы. А осложнения могут повлечь за собой непредвиденные последствия. Не только для плода. Но и для матери, к сожалению.

— Она не согласится, — выдыхает муж. — Мира ни за что на это не согласится.

— Я еще не видел пациентку. Мы проведем все возможные обследования и если диагноз подтвердится… Возможно, мне удастся ее переубедить. Анализы будут готовы в течение ближайшего часа и уже на их основании мы сможем сказать более точнее.

— Не давайте ей ложную надежду, — перебивает Марк. — Это слишком жестоко.

— Судя по заключению Аркадия Игоревича, надежды здесь мало. Даже ложной. Вы уж меня извините, но вы сами просили меня быть откровенным.

— Я помню, — тихо произносит он.

Чувствуя, как ручка двери начинает поворачиваться, я отскакиваю от нее, но перед этим успеваю услышать последнюю фразу, брошенную мужем и я едва сдерживаюсь, чтобы не заорать от ужаса.

— Доктор, вы должны нам помочь. Вы же сами понимаете, что это единственно правильный вариант… Вы должны прервать беременность, даже если Мира не согласится.

— Вы что такое… — мужчина начинает возмущаться, но Марк снова его перебивает.

— Я оплачу ваш риск. Любые деньги. Не дайте мне потерять их обоих, доктор. Я просто этого не переживу.

Его сочувствующее лицо выражает такую заботу, что хочется выть в голос.

Это неправда.

Нельзя одновременно делать вид, что любишь, и в то же время пытаться избавиться от ребенка, состоящего на пятьдесят процентов из тебя. Слишком жестоко. В какой-то момент начинает казаться, что все происходящее вокруг не со мной, я слишком увлеклась очередным фильмом или книгой. Это чужие страдания. Вымышленные. Не мои.

— Мира, — шепчет муж, а я думаю, что боюсь ту его незнакомую прежде часть, что способна с абсолютным спокойствием расчетливого убийцы предлагать врачу денег за преступление.

Марк всегда был заботлив и нежен, я не видела никогда в нем проявлений жестокости. Я знала прекрасно, что в бизнесе он тверд, как скала, и готов идти на риски, но за три с лишним года нашего брака у меня даже тени сомнений не закрадывалось о том, что он может быть так хладнокровно жесток.

И поэтому сейчас я ищу в его лице хоть намек на то, что это именно он говорил в коридоре ужасные вещи. Но Марк выглядит безупречно, как человек, чью жену только что привезли в больницу. И только навязчивый алкогольный аромат напоминает, чем он занимался несколько часов назад, пока я ждала его дома.

Я убираю руки подальше от него, не позволяя дотронуться — просто не могу позволить ему касаться себя. Это какой-то сюр: еще только днем его прикосновения способны были вернуть мне ощущение безопасности и нормальности, а сейчас все ровно наоборот.

Я боюсь собственного мужа.

— Прости меня, малышка, — он качает головой, и я вижу на лице мужа сожаление. Только не верю.

— Поговорим позже, — я не хочу слышать оправданий, не хочу вникать, чем он занимался в клубе.

Сейчас все мысли о другом, и я лихорадочно ищу способ выпутаться из ситуации. Но пока ни одной идеи в голове, страх затормаживает мыслительный процесс.

Одно я знаю точно: пойду на что угодно, чтобы ребенок остался жив. Марк даже шанса ему давать не хочет, но я готова бороться до конца. Даже с тем человеком, которого люблю так сильно. Наверное, это и есть настоящий материнский инстинкт: когда ты, защищая свое дитя, готов пойти так далеко, как не представлял никогда.

Только это не отменяет того, что мне все еще больно и страшно.

Заходят врачи, отправляя меня на УЗИ и дополнительные анализы, я киваю.

— Марк, — слова звучат сухо, — я не хочу, чтобы ты видел меня в таком состоянии.

Я киваю головой на грязное платье, подол которого застыл сухой коркой. Муж пытается возражать, я знаю, что он готов искупить сейчас свою вину. Но — не за брошенные об аборте фразы. За девку, что терлась о его колени в чертовом клубе, но мне достаточно и этого, чтобы отрицательно мотать головой, пока он убеждает, что хочет быть рядом. Не могу я рядом с ним думать нормально, а мне сейчас ой как важно быть сосредоточенной.

— Пожалуйста, — закрыв глаза, шепчу я, и глаза наконец становятся мокрыми.

На Марка это действует. Он выпускает мою ладонь, меня увозят, наконец, на анализы.

Врач, что разговаривал с мужем в коридоре, сопровождает меня. Я в лицо его вглядываюсь и думаю, почему у тебя нет хребта? Почему ты не послал моего мужа так далеко, чтобы он и не смел больше о бабках своих заикнуться и просить того, о чем говорил.

Злюсь, хотя умом понимаю. Это мой муж во всем виноват, другой человек здесь не причем.

— Сейчас проверим, с чем связано кровотечение, — на меня врач и не смотрит. Ему лет за сорок, темные волосы спрятаны под шапочкой, зеленая форма, большие руки, в которых я видела амбулаторную карту. — Знаете, иногда природа бывает умнее нас. Если плод оказывается с дефектом или нежизнеспособным…

— Хватит, — я прерываю его резко, и он замолкает, все еще не глядя на меня. Понимаю, что врачи — люди из другого измерения, и назвать чью-то трагедию дефектом для них ничего не стоит, но я таких слов выдержать не могу. — Он жизнеспособен. Я слышала сердце. А кровотечение началось вовсе не из-за того, что указано в этих ваших бумажках.

Тянет добавить, что медицина и мое здоровье здесь ни причем. Просто я с утра узнала, что у моего мужа от сердечного порока умер младший брат, а к вечеру обнаружила его в совершенно неподобающей компании разгульных девах.

— Вероятность неудачного исхода велика. Мира, со всей деликатностью относясь к вашему положению, я все равно должен предупредить. Мы будем вынуждены спасать в первую очередь вас.

— Давайте уже сделаем это чертово УЗИ.

Я ложусь на кушетку, поднимая ставшее жестким платье повыше. Тот же врач, чьего имени я не знаю, достает гель, готовит датчик.

Я так и не придумала, что делать. Вот сейчас он скажет мне, что все кончено, назад уже ничего не отыграть. Я не смогу сбежать из больницы. Куда мне, в таком состоянии, без денег и в кровавой одежде?

Убедить его, что муж не заплатит? Предложить больше?

Но откуда я сейчас смогу взять наличные? У меня даже телефона нет, чтобы сделать перевод, все карточки привязаны к счетам Марка. Мне никогда в голову не приходило, что наступит ситуация, когда понадобится что-то делать тайком от него. Я не откладывала ничего на отдельные счета, как учили меня в первое время знакомые, мне попросту все это было ненужно.

А сейчас я в безвыходной ситуации.

От отчаяния цепляюсь за подол платья, который задрала на талию, провожу рукой по животу и вздрагиваю: кольцо, что я ношу на безымянном пальце правой руки, оставляет царапину на нежной коже живота.

От токсикоза и временной потери веса на пальце оно сидит слишком свободно и то и дело крутится вокруг своей оси. Вот и сейчас оно перевернулось большим дорогим алмазом и расцарапало кожу.

Я поднимаю руку, глядя на украшение. Его подарил мне Марк на свадьбу, и стоит оно безумных денег. Огромных — камень внутри чистой воды, один он только оценивается в состояние.

Я смотрю на него, смотрю внимательно, а потом поворачиваюсь к врачу и произношу:

— У меня есть для вас предложение.