На работе впервые за долгое время чувствую себя не на своем месте.

Брожу как неприкаянный по огромной площади, занимаемой моим офисом — тысячи квадратов, сотни людей, что обращаются ко мне по имени-отчеству, пытаются заглянуть в глаза и быть увиденными.

Только я не вижу никого, перед глазами лицо сына, а ладони помнят каждый изгиб маленького тела.

Сердце тает от нежности, когда я вспоминаю, как ночью прижимал к себе сына, носил столбиком, подмывал и менял памперс, и все это не вызывает брезгливости, напротив. Гордость какую-то даже!

И меня магнитом манит туда, где сейчас Мира качается на кресле, кормя грудью нашего сына и смотря на него с такой любовью, что у меня комок в горле вырастает и приходится часто-часто моргать.

Я становлюсь сентиментальным: подумать только, как кроха весом в три кило в состоянии выжать из взрослых людей столько новых чувств и эмоций.

И сейчас я борюсь с желанием бросить все дела и рвануть к все еще любимой женщине, помогать ей, быть нужным для нее, сильным — для Коли.

Но на работе за время моего отсутствия накопилось слишком много дел, игнорировать которые не выходит. Возможно, если бы я загодя начал готовиться к тому, чтобы меньше принимать участие в операционке и больше натаскивать коллектив на самостоятельную работу, было бы проще.

Но мне нравится быть вовлеченным в процесс. Я варюсь в этом с детства, с того момента, как мой отец однажды изобрел способ по очистке и обслуживанию нефте- и газопроводов, запатентовал его и вмиг сказочно разбогател.

А единственной фирмой, что может работать по этому патенту, естественно, стала моя.

Наверное, в те годы я был как никогда близок к отцу. А он, столько времени проводя на работе, попросту сбегал из семьи.

Да и семьи-то, казалось уже не было. Мать, больше похожая на привидение, отец с печатью горя на лице и я. Нуждавшийся в любви и внимании, добывавший ее всеми доступными способами. Отличная учеба, разряд по плаванию, первые места на олимпиаде.

Я из шкуры вон лез, чтобы мама меня просто похвалила — от души, обнимая крепко до боли в косточках, так, чтобы первому смущенно вырваться из объятий.

Но получал только ускользающий взгляд, мимолетное «поздравляю», ничем не отличавшееся по тону с вежливым приветствием с соседями, чьих имен ты не знаешь, лишь слабо помнишь лица.

С годами маме становилось лучше. Она даже улыбаться начала, не со мной или отцом, о нет. Ее верной подругой стала Танина мама и отчасти я был благодарен, что ей удалось растормошить мою родительницу. Но только отчасти — уж слишком эта женщина пыталась влезть в мою личную жизнь.

Как Татьяна сейчас.

Я только успеваю подумать о бывшей любовнице, как она вплывает в кабинет, окутанная облаком дорого парфюма, пахнущая жженым сахаром и бинтами с йодом «Баккары».

Запах, призванный обольщать, у меня вызывает лишь тошноту, напоминая о неделях, проведенных в больнице.

Кто догадался придумать такие духи? Отвратительно.

Но ей я, естественно, на эту тему ничего не говорю.

— Привет, папаша, — из ее уст фраза звучит вызывающе неприятно, я морщусь от фамильярного «папаша».

— Здравствуй, Тань. Поздравить зашла или по делу?

— Поздравить, по делу, — она жестом волшебника бросает папку с документами на мой стол и усаживается на его край. На ней юбка с разрезом, я вижу темный треугольник белья, и отвожу взгляд. Меня не торкают такие вещи, жаль, что она этого не понимает.

Не догоняет, что в отсутствии любимой женщины, мне не хотелось заменять ее никаким суррогатом. Все было не то, я думал только о том, где Мира, а все свои фантазии сублимировал в работу. Тяжело было, но эмоционально — тяжелее. Как будто сердце из груди вырвали и вышвырнули в непонятном направлении, и ты так прямо, с кровоточащий дырой между ребер, ищешь его наугад.

А сейчас все значительно лучше. Оно еще не на месте, зато я точно знаю, где сердце находится. Оно у меня дома, и бьется, живет там, продолжая источать любовь.

Поэтому никакие Танькины ноги в чулках и кружева белья на меня не действуют, в конце концов, я не животное.

Таня замечает, что я не особо проявляю инициативу, и берет ее в свои руки:

— Так вот, мой дорогой начальник. Здесь договор с Кочетовым. Подписанный! Доставай шампанское, будем отмечать, — и улыбается, демонстрируя пухлые губы и блестящие зубы.

— Ого, — присвистываю я, искренне удивляясь. Я уже и не рассчитывал, что тот согласится, потому что все заботы отошли на второй план с рождением Коли. Даже если твой клиент такой важный и весь из себя.

Но я действительно рад. Этот контакт принесет хорошую сумму, увеличив наш оборотный капитал, а значит… а значит, денег на восстановление нашего ребенка и на его безбедную жизнь у меня наберется. И еще на пару-тройку аппаратов для клиники, где появился на свет Коля, потому что теперь я, как никто другой, понимаю насколько это важно. И готов щедро делиться, помогая другим детям оперироваться не только по квотам, но и за счет спонсора. Меня то есть.

Я перелистываю документы в папке, изучая условия договора, Таня наклоняется ниже, наманикюренным ногтем указывая на некоторые пункты и комментируя.

Она слишком близко и вырез блузки демонстрирует ложбинку между упругих грудей, обтянутых черным ажуром.

Против воли я пару раз отмечаю этот момент, и Таня это чувствует, потому что ее рука оказывается на моем плече, а голос становится слишком интимным.

Нет, так никуда не годится. Прямо сейчас я не готов решать вопрос с ее увольнением, но в таком темпе продолжаться не может.

— Тань, — зову ее и она с готовностью улыбается, — не надо.

— Ты о чем? — брови поднимает, но удивление совсем неискреннее, знает, змея, что я успел оценить взглядом все ее прелести и думает, что совладать с собой не могу.

— О том, — отрезаю и поднимаюсь, значительно увеличивая между нами расстояние, — меня соблазнять не надо. Я женат. У меня сын. И мне домой пора.

Только по лицу вижу что ей мои аргументы по боку, и смотрит она, как охотница, будто я попавший в силок зверь, который рыпается еще, не понимая, что ему хана.

— Я помню. И я маленьких детей люблю. Приходи с Владиком в офис, я…

— С кем?! — От имени брата по позвоночнику бегут мурашки, я холодею.

— С сыном твоим, — и я понимаю, откуда Таня узнала об имени. Ну конечно, моя мать. Чуя неладное, я хватаю со спинки кресла пиджак и пулей вылетаю из кабинета.

Чтобы приехать домой и убедиться, что мое выдранное сердце все еще там и бьется.

От резкого рывка перед глазами становится темно, а низ живота тянет острой болью. Я вскакиваю, оглядывая кровать, в ужасе боясь найти малыша упавшим на пол, но его там нет. Выбегаю из комнаты, ощущая себя персонажем дурного сна, знакомые стены кажутся чужими, и я врезаюсь в дверной косяк, не замечая боли.

Заглядываю во все комнаты, пока не оказываюсь на большой кухне, завидев знакомую фигуру.

Инна Владимировна стоит ко мне спиной, я слышу ее воркование, и когда она оборачивается, замечаю в руках Колю.

— Дайте мне его, — не так просто развеять остатки ужаса, что я испытала мгновения назад, оттого мой голос звучит громче и требовательнее, чем обычно.

Я почти выхватываю сына из рук свекрови и лишь прижав малыша к себе, выдыхаю громко и шумно.

— Никогда больше так не делайте, — прошу глухо, уткнувшись в Колину макушку и вдыхая его запах. Он действует на меня, как обезболивающее — успокаивает и снижает волнение.

— Прости, — слышу в голосе свекрови сожаление, — ты такая уставшая была, я хотела дать тебе поспать подольше. Услышала, как сынок проснулся, решила его пока развлекать.

Кровь приливает к лицу. Меня все еще коробит от обращения «сынок», но я в который раз за день испытываю неловкость, странно реагируя на помощь.

Ощущаю себя дикой и невежливой, но ничего не могу с собой поделать. Коля так непросто достался мне, после стольких лет в попытках забеременеть, после того, через что пришлось пройти за все это время… Господи, я люблю его больше жизни. Но и асоциальной становиться и обижать бабушку не хочу. Мне всегда мечталось о большой полной семье, я сама рано осталась без родителей на попечении пожилой бабушки. И она долго была для меня всем — папой, мамой, подружкой, самым близким человеком. До сих пор с теплом вспоминаю ее старческие, узловатые пальцы, которыми она расчесывала мои волосы и плела тугие косы.