«Кровь поможет, кровь защитит».

Истекающий кровью обрубок левой кисти завис прямо над лежащим на полу амулетом на порванном шнурке.

Не знаю, что ты такое… но будет тебе кровь.

Её у меня предостаточно.

…капли падали медленно, как в слоу-мо.

Нет, в реальности-то они лились немаленькой струёй. Но я видел всё как будто в медленной промотке, без звука, крупным планом; словно весь мир вокруг меня сузился до окровавленной, изувеченной руки и медальона, лежащего под ним.

Последним, что я успел подумать перед тем, как кровь коснулась его, было — «Чья? Моя или Зверя, чья капля крови упадёт первой?»

А затем мир сковал холод.

Это было сродни тому ощущению, которое возникает, если посмотреть в глаза призракам — только на несколько порядков сильнее. Холод не вокруг тебя. ТЫ и есть холод. Холод и есть ТЫ. Кости превратились в ледяные торосы, кровь — жидкий азот. Ты не выдыхаешь пар, потому что замёрзло само дыхание. Мир померк, становясь иссиня-чёрным, потому что глаза оледенели и больше не могут видеть. Всё, что осталось — это древний, хтонический холод, ледниковый период в одном конкретно взятом теле.

«Ты откроешь мне дверь?»

Что?! Я ничего не мог соображать смёрзшимся мозгом.

«Дверь, парень. Просто крови на железке недостаточно: ты должен хотеть это сделать, иначе всё впустую. Откроешь мне дверь, или предпочтёшь умереть?»

Умереть?! Чёрт, я должен был… должен был сделать это раньше! Зачем я капнул кровью на амулет, зачем погрузил себя в ЭТО? Мог бы просто умереть, и ничего такого, умер — и всё…

«А вот тут ты не прав, парень. Совсем не всё, и ты сам это отлично знаешь. Но это, впрочем, тема для отдельной дискуссии, а сейчас давай разберёмся с дверью. Давай. Открывай».

Я попытался сказать что-то — но даже про себя не смог вымолвить ни слова. Леденящий холод останавливал время, замораживал сами мысли.

Я должен открыть дверь; что бы это ни было — если это уберёт холод, я должен…

Стойте. «Что бы это ни было»?

А ЧТО это такое? Что просит меня открыть дверь, и что будет, если я её всё-таки открою?

«Неуместные вопросы для того, что пытается остаться в живых».

— …кто ты? — этот вопрос я произнёс про себя; чтобы задать его, приходилось концентрироваться на этой мысли, отсекая всё другое. Только эти два коротких слова — и холод, разумеется; он исчезнуть не мог.

«Знаешь», — голос был задумчиво-ироничен, — «ты сейчас находишься в мире мёртвых. Пока ты сам ещё не мёртв, и пока ты в состоянии открыть дверь, чтобы выпустить меня — и себя заодно — в мир живых. Но надолго ли тебя хватит, в таком-то состоянии?»

— А мир? — мысли, путаясь, продирались через толщу льда.

«Что — мир?»

— Я не знаю, кто ты. Я хочу выжить, и отомстить этим мудакам, и что-то сделать со своей жизнью, но… я не хочу выпустить в мир живых что-то такое, что его уничтожит.

Повисла пауза; холод уже не ощущался как холод, а просто как единственно возможное состояние. Я словно забыл, что бывает что-то ещё.

«Ну», — наконец, отозвался мой собеседник, — «я бы мог сказать, что не наврежу твоему миру. Но ведь я могу и соврать, так? У тебя нет никаких гарантий. У тебя сейчас ничего нет; только выбор. Останешься тут — умрёшь окончательно. Откроешь дверь — выживешь и получишь шанс на свою месть. Так ты откроешь дверь?»

Открыть дверь; значит, по его словам, я сам заперт за этой дверью, и выйти могу только вместе с ним. Или остаться — тоже вместе с ним.

— Просто… скажи, кто ты такой.

«Долго объяснять. Но если коротко… Я Смерть».

Почему-то я так и ждал. Ну в самом деле; все твари Той Стороны уже у нас, так что не хватает только самой Смерти.

«Самого, с твоего позволения», — вслед за этой репликой раздался смешок. Почему-то он для меня и стал решающим.

Ладно. Впустить Смерть в мир живых?

С тем, у кого есть чувство юмора, всегда можно договориться.

Вот у Зверя чувства юмора не было. Нахер этого мудака.

Но именно что договориться, а не тупо слушаться.

— Нет гарантий? — я чувствовал, что ещё немного, и замёрзну целиком, потеряю себя в этом холоде. Но это ведь не значит, что нужно спешить, принимая такое важное решение?

«Именно».

— Так дело не пойдёт, — я усмехнулся сквозь Арктику. — Гарантии нужны, Смерть.

«Ты готов умереть, только бы не верить мне на слово?»

— Ну, это ведь тебе нужно не меньше, чем мне, — рассудил я. — Если я умру, некому будет открыть тебе Дверь, и ты застрянешь здесь ещё невесть насколько.

Смерть замолчал.

Холод наступал; в какой-то момент я уже решил, что сглупил, ставя ультиматумы настолько могущественной силе и в такой ситуации, но… затем он заговорил снова.

«Я понятия не имею, что с миром и что придётся делать, чтобы вернуть его в норму. Но я могу дать гарантии тебе — тебе лично».

Ну, это уже что-то.

— И какие именно?

«Клятва Смерти. Обещание, которое невозможно нарушить на концептуальном уровне. Я обещаю, что не буду причинять тебе прямой вред, если ты откроешь Дверь».

— Только прямой? Как насчёт непрямого?

Голос усмехнулся.

«Я не буду давать тебе полную неуязвимость, которую можно трактовать как угодно. То, что я предлагаю — уже больше, чем у всего остального человечества. Время выходит, парень. Да или нет?»

…ладно. Здесь и правда слишком холодно.

— …я готов открыть дверь.

«А большего и не надо», — заключил голос прямо у меня над ухом.

А затем пропал даже холод, и я отключился.

* * *

…когда я пришёл в себя, вокруг стояла тишина.

Не хотелось бы прибегать к избитым сравнениям вроде «мёртвая», «гробовая», «могильная», но именно такая тишина здесь и стояла.

Холода не было. Нет, пожалуй, я чувствовал себя слегка озябшим — как, наверное, и должен чувствовать себя тот, кто в самом конце октября лежит на холодном полу дома с выбитыми окнами — но того самого холода не было.

Не было и боли. Странно, но… после всего, что случилось в этот день, мне уже не хотелось ничему удивляться. Боли нет? Вот и отлично, порадуюсь этому. А вопросы подождут.

Я открыл глаза.

И увидел бледное лицо, склонившееся надо мной. Настолько бледное, что первой моей мыслью было «Это что, вампир?». Но затем я вспомнил, как выглядят вампиры. Не-а. Их бескровная бледность на фоне цвета кожи этого парня смотрелась бы крепким здоровым загаром.

Белыми, а точнее — безупречно седыми были и волосы этого парня, слегка закрывающие лицо. А вот глаза неожиданно были самыми обыкновенными, человеческими. Карими, с небольшой янтарной желтизной где-то на дне зрачка.

Парень щёлкнул пальцами в чёрной перчатке.

— Проснись и пой!

— Так ты… — я лежал, не шевелясь и, если честно, слегка опасаясь, что стоит мне лишь пошевелиться — как вся боль вернётся. — Тот самый?

— Собственной персоной, — согласился бледный. — Понятия не имею, почему меня изображают в виде скелета в балахоне.

Да уж, балахоном тут и не пахло; Смерть был одет в стильный и явно дорогой костюм, выполненный в чёрном и сером цветах.

— …а коса? — почему-то тупо спросил я, всё ещё не двигаясь с места. — Тоже выдумка?

— Нет, почему, — отозвался Смерть. — Коса настоящая.

Он шевельнул правой рукой, и, блеснув ослепительно-белым блеском, в его руке появилась коса на длинной чёрной ручке.

— Эбонитовое дерево, воронёная сталь, — Смерть провернул косу в руке. — Раньше у меня был серп, но он короткий; с этой штукой гораздо удобнее.

Я не стал уточнять, что именно удобнее; вместо этого я пошевелился — и сел, кое-как опираясь руками о доски пола. Боль, вопреки опасениям, не вернулась, и я выдохнул с заметным облегчением.

Хм. А вот эти серые кучки у дверей, рядом с которыми валяются полуистлевшая одежда и ржавое оружие — это ведь…

— Не бойся, я не превратил в прах весь мир, — махнул рукой Смерть (коса вновь пропала). — Так, немного некротической энергии, выплеснувшейся при открытии двери.