Старика Алиса увидела сразу. Согнувшись у воды в три погибели, он застирывал подол своей хламиды и был похож на удивительного белого муравья – так тонка и угловата казалась его фигура.

Алиса прокашлялась.

– Кхм. Э-э, простите. Дедушка…

Последнее слово застряло у неё в горле: старец бросил свои постирушки, подпрыгнул и воздел худые руки к небу. Губы его зашевелились, но она не услыхала ни звука.

– Что вы говорите?! – заорала Алиса (почему-то так всегда делают, когда не слышат сами).

Тот повторил попытку, впрочем, без особого успеха, после чего вдруг сделался полупрозрачным. Сквозь него можно было разглядеть качающиеся камыши и золотой люрекс водной глади. И в то же время угадывались черты изъеденного временем лика и контуры тела, подсвеченные голубым.

«Как у давешнего Кота. Но только там фоном служили звёзды. Может быть, Кот был ночной галлюцинацией, а этот – галлюцинация дневная?»

Довольно резво для галлюцинации дедок скакнул на кочку, взмахнул бородой и исчез.

«Вероятно, тут живут одни призраки. Если так, то дело плохо, потому что мне хочется есть, а призраками сыт не будешь. Хотя я вижу на дереве плетёный ковш. Если сейчас он не испарится, значит, здесь обитают и люди, потому что привидения не пьют из ковшей. С другой стороны: зачем вообще привидению стирать бельё, как делал этот старичок? Ему полагается бродить по старинному замку и греметь цепями, пугая хозяйских гостей – сами-то хозяева давно привыкли. А гости обязательно должны быть недоверчивыми и саркастическими, потому что у них как раз фамильных замков нет. По приезде такой гость требует поселить его именно в Красную комнату, где двести лет назад злодейски убили прапрадедушку нынешнего владельца. Насмешник уверяет, что буде он встретит упомянутого мёртвого джентльмена, то непременно разопьёт с ним стаканчик пунша. Хозяева против, они клянутся, что добром это не кончится, но легкомысленный гость настаивает. Его ведут, куда он просит, оставляют одного со свечой и кувшином горячительного и поспешно уходят. И когда утром заглядывают в Красную комнату, то видят вместо молодого человека седую развалину. Взгляд его потух, лоб избороздили морщины, платье усеяли красные пятна (правда, впоследствии выясняется, что это не кровь, а пунш). Гость не отвечает на расспросы и молча уезжает, а семейные хроники пополняются ещё одной историей».

Раздумывая так, она спустилась по бревенчатому настилу к воде. Встала на колени и заглянула в озеро. Из глубины на неё внимательно глядело тощее белокожее создание с торчащими во все стороны волосами. «Глаза… глаза большие, тёмные, но подбородок… фу, какой подбородок. И цвет лица – краше в гроб кладут. И вообще, всё мерзкое. Душераздирающее зрелище. Ужас… уродина какая!» Девушка с досады шлёпнула по своему отражению, так что полетели брызги.

Стараясь больше не смотреть на себя, напилась из ковша и умылась.

«И почему мне не выдали «дорожный набор»? Или хотя бы «железнодорожный»? Кусок мыла, набор салфеток и полотенце…»

(Мало кто догадывался, что такой набор полагался всем при покупке белья в поезде; к сожалению, не догадывались не только об этом).

«Безобразие! Я буду жаловаться в… в… куда-нибудь. Зря я всё-таки разобралась с населением так радикально. Кого-то одного следовало оставить в живых. А теперь и расспросить некого, от призраков-то никакого толку. Но если я всех убила, где же тогда трупы?»

Она взглянула на свой алый от земляники рот и захрюкала от смеха. «Ага, поняла, я их убила – и съела!!!»

Все эти фантазии помогли ей сохранить некоторое присутствие духа, и, подбадривая себя так, Алиса побрела прочь от озера.

Тропинка постепенно ширилась, превращаясь в хорошо утоптанную дорожку, и наконец вывела к задам какой-то деревни. Квохтали куры, лениво брехали собаки, слышен был дальний звонкий стук топора. Прячась за деревьями, Алиса оглядела всё вокруг, но не заметила паучьих глаз, что впивались в неё из зарослей чертополоха. Огороды, какие-то заборы, изгороди, сараи, снова огороды… Может, повезёт наткнуться на сушащееся белье? Хорошо бы женское.

«Ох, не сплю я, не сплю! И ногу, вон, наколола… И не бывает таких длинных, связных снов. Хоть бы одежды добыть, что ли, неудобно же. Я ведь не греческая богиня, чтобы разгуливать всюду почти нагишом».

Вот! То, что нужно! Рядом, только руку протяни, на ветру раскачивалось и позванивало колокольчиком пугало. Нахальные вороны нисколько не боялись его и разгуливали по грядкам с видом невыносимого превосходства, из чего Алиса сделала вывод, что пугало поставлено давным-давно и на самом деле уже никого не пугает.

Она быстренько нарядилась в отрепья и взглянула на обобранное чучело.

– Не переживай, Страшила, верну при случае.

Пугало не ответило. Наготу оно снесло со скорбным терпением, подобно древним стоикам.

Кое-как причесав пальцами спутанные волосы, Алиса с пафосом сказала себе: «Добро пожаловать, Алиса, в мир сказки» и решительно пошла дальше.

Первый же встреченный ею настоящий человек оказался очень неприветливым. Он совершенно неожиданно вылез откуда-то из кустов и стал сердито кричать, размахивая при этом руками. Алиса остановилась.

– Ты! Да-да, ты! Под ноги смотри, корова бестолковая!

– Это вы мне?

– Тебе!

Под ноги! Девушка опустила глаза и с трепетом убедилась, что давно идёт прямо по грядкам. Ряды посадок с рубиновыми ягодами пострадали довольно сильно.

«Побьёт? Или нет? Я бы обязательно побила, если бы мне кто-то так всё передавил. И ещё бы из ружья пальнула. И не факт, что солью. Потому что я очень, очень мстительная – я это чувствую».

Владелец огорода неотвратимо надвигался. Это был крепкий усатый дядя с широким обветренным лицом, одетый в чистую рубаху до колен и широкие штаны в диагоналевую полоску с завязками у щиколоток. Башмаки были кожаными, с тупыми носами, какие носили в деревне, и назывались, как потом узнала Алиса, «воловий язык». Голову его венчал колпак в виде перевёрнутого ведра, а за кушак был заткнут топор самого устрашающего вида. Выражение лица крестьянина тоже не сулило ничего хорошего.

«Ну вот. Так и знала. Как люди, так обязательно с ними неприятности».

Однако, странное дело: чем ближе подходил усач, тем смирнее становился. Он уже не махал кулаками и не ругался, а его могучие плечи отчего-то ссутулились, да и сам он сделался словно бы ниже и незначительнее. Ещё издали дядька принялся часто кланяться:

– Прощения просим, благородная дама, обозналися малость. Уж не гневайтесь, леди, не признали!

Она завертела головой, но множественное число «не признавших» её и «обознавшихся» оказалось просто формой языка.

Приблизившись, он сдёрнул шапку и внезапно бухнулся на колени прямо в жирную грязь.

– Простите великодушно! Смилуйтесь! Не велите казнить!

Такие знаки почтения при всём её самомнении показались Алисе чрезмерными.

– Что вы делаете?! – залепетала она. – Прекратите! Встаньте немедленно!

– Встать не могем, пока прощения не получим, значить, – упрямо отозвался фермер.

Ну что тут было делать?! Алиса собралась с духом.

– Поднимитесь. – Следовало делать хорошую мину при плохой игре, и она величаво простёрла руку в рванине. – Мы не гневаемся.

Мужичок встал, покряхтывая.

– Господь с ней, с кровяникой, топчите её, сколько вашей душеньке угодно, ещё нарастёт!

– Кровяника это вот эти маленькие ягодки?

– Оне, оне, благородная леди, оне, проклятые, во грех ввели! – И он опять стал порываться облобызать Алисе грязные ноги.

– Да оставьте вы меня! – она сердито попятилась. – Заладили, в самом деле, «благородная леди, благородная леди»! Откуда вы знаете, что я благородная?

– Так ить как же? – Мужик вылупил рыжие, как у телёнка, глаза. – Героев-то, их завсегда отличаем: смотрят оне прямо, как бы повелительно, голос громкий – приказной, значить. Да и бабы нашенские простоволосые не ходят, волоса под платок прячут… По всему видать, от своих вы отбились, леди! Охрана-то ваша, поди, поотстала?