Он рассеянно взял его и надкусил.

– С капустой. Славно. Главное было не упоминать острые уши. Потому что они торчат отовсюду. Всё, что угодно, только не эти уши! «Величавая поступь и прямой взгляд, не знающий лжи, – пускай. Дивные волосы, солнечно-золотые, легко летящие по ветру, – ради Бога. Глаза, синие-синие, как промоина в грозовых тучах, как сокровенная, нестерпимая сердцевина костра», – сгодится. Но только не про уши! Некоторые ещё извращаются, описывая их как «в форме наконечника копья». Но хрен-то редьки не слаще! Как будто никак без ушей не обойтись. Такая прозаическая вещь, а прицепилась – не оттряхнёшь. А начал-то всё кто? Разрабы D&D! У Профессора про уши нигде не сказано! Эх-х… Вот голоса у меня, правда, подкачали, «мелодичностью спорят с флейтами». Так что же? Штампы всё-таки нужны, пусть даже в небольших количествах. Это облегчает восприятие текста. Закат, конечно же, позолотил… Снег, как водится, посеребрил… Башни вздымались, а реки струились… Едем дальше.

«Глубокой ночью вестник достиг отрогов Бриллиантовых Гор. Стрельчатые окна спящего замка были темны, и лишь одно из них, узкое, как зрачок демона, озарялось иногда красноватыми отблесками.

Комната с нависающим сводчатым потолком выглядела нежилой.

Все стены занимали полки, где в большом беспорядке теснились фолианты с богатыми застёжками, растрёпанные тетради, тугие свитки, стопки замусоленных листков, сшитые вкривь и вкось, и пирамиды стеклянных и глиняных табличек. Здесь были труды, принадлежащие перу знаменитого мага Агриппы Неттесгеймского, «История магии» Альфонса Луи Констана, произведения, посвящённые «герметической науке» – алхимии: «Магические наставления» Парацельса, «Atalanta fugiens» (алхимическая книга эмблем), работы Ламбспринка, Гебера, Нортона, Ганса Рудольфа Гримма. Меж ними, засунутые как попало, сверкали большие и малые кристаллы, магические шары, странные приборы неизвестного назначения. В одном с равными временными промежутками что-то сверкало; второй прибор постоянно звенел молоточком; третий булькал разноцветными жидкостями; другой механизм иногда подпрыгивал и выпускал пар «думпф-думпф».

На самом видном месте красовался диплом, вероятно, для хозяина кельи он имел некогда особое значение. Теперь бумага покоробилась и была покрыта толстым слоем пыли. Внизу можно было разобрать: «Его высочество принц Гальядо, доктор алхимических наук honoris causa». Словосочетание это (в точном переводе «почёта ради») присоединялось к учёной степени, если она была присвоена сразу, без защиты.

В центре комнаты помещался стол, естественным образом испятнанный ожогами и неестественным образом искляксанный жидкостями, – впрочем, пятна с кляксами почти скрылись под целой батареей колб, реторт, пробирок и мензурок, там же валялись засохшие надкусанные бутерброды. В тисках зажата была искусно сработанная металлическая нога, покрытая узорной чеканкой. Конечность как-то странно вибрировала, словно желая поскорее вырваться и побежать…

От муфельной печки в помещении было тепло.

Над столом сгорбилась фигура в лабораторном халате, неряшливом, как передник судомойки. Мужчина вглядывался в клочок бумаги.

– Клянусь Великим Яйцом! Опять неудача. Не даётся аффинаж, не даётся. Но отчего ж не даётся? – Он запустил пальцы в белоснежную бородку и стал машинально пощипывать её. – А если увеличить температуру? Поднять нагрев до максимума!

Гальядо схватил изложницу – металлическую форму для отливки, несколько раз ударил по ней клещами, и на стол упал тусклый брусок. Внимательно рассмотрев его – в который уже раз! – учёный бросил слиток в тигель.

«Думпф-думпф» – сказал таинственный механизм. Техномагус в испуге уронил клещи.

– И нет никаких следов зарождения «первичного цыплёнка». Неужели влияет Квадрат Стихий? С полуночи до восхода – время Земли, властвует магия Основ…

Он достал из стеклянной банки щепоть коричневого порошка, бросил её в тигель вслед за слитком… и выпрямился. Невесть откуда взявшаяся многоцветная птаха со звоном опрокинула реторту и порскнула в каминную трубу.

Учёный прислушался к унылому свисту ветра, запутавшегося в шпилях.

– Батюшка, ах, батюшка… «Novi fidere princibus terrae nec filiis eorum» – «Не верь земным владыкам и их сыновьям». – Голубоватый лик алхимика исказила презрительная усмешка. – Однако надобно ехать. Будь прокляты все новости на свете!»

Он писал и писал без устали, бросая на пол испорченные перья гарпии. Скоро всё пространство вокруг оказалось усыпано обломками. Наконец рука его, потянувшись к стаканчику, схватила пустоту.

– Эт-то… это что такое?! Ни одного пера! Бездельники-подмастерья опять разленились? Всем дислайки! Дислайки всем! На всех оформлю пожизненную ипотеку и за сто первый километр вышлю! Или лучше бросить разгильдяев в садок с угрями-людоедами? Нет, ипотека страшнее. Вы спросите, может быть, откуда мне известно это слово? Так миры-то наши сообщаются, государи мои, да-с! Сообщаются, точно жидкость в сосудах клепсидры, кап-кап-кап! Вот понятия и текут-перетекают туда-сюда.

Порывшись в складках одеяния, жестом фокусника извлёк обгрызенный химический карандаш, послюнил его и продолжил:

«Ночник в виде рубиновой грозди винограда был слегка притушен, воздух полон возбуждающих ароматов сладкой амбры, терпкого мускуса и запахом удовлетворённой страсти. Стены опочивальни затянуты были бордовым шёлком, по полю которого распускались фантастические серебряные цветы и шествовали причудливые золотые звери. В простенках висели картины известных художников, герои мифов на них предавались любовным утехам. За откинутым пологом алькова смутно белели смятые атласные простыни, на столике благоухал букет свежих роз.

В кресле вольно раскинулся мужчина атлетического сложения. Время от времени он прихлёбывал вино из кубка, чеканка которого изображала битву саламандр. Звучала тихая нежная музыка – три очаровательные девушки в прозрачных туниках играли на лютне, скрипке и арфе. Ещё две наклонились над ним: одна потчевала дольками фруктов, а вторая перламутровым гребнем расчёсывала его длинные пепельные волосы. Кавалер обладал прямым точёным носом, безупречным овалом лица и чувственным ртом, созданным для наслаждений. Лорд Пэйл, принц Эдемиона, господин воздушных городов…»

– Мать его! С таким мужчином – и в разведку, и в беседку. Нет, что творят, а?! Непотребство какое… Но приятственно, приятственно. Эх-х…

«Крылатый вестник ворвался в эту обитель неги, перепугав всех. Гурии взвизгнули – впрочем, очень мелодично. Пэйл вздрогнул, рука его дёрнулась, и несколько капель вина оросили золотистую кожу.

– Какого дьявола…

Тотчас ближайшая одалиска осторожно промокнула грудь кружевным платком.

– Молнии неба, почтарь пожаловал! Как неожиданно… Привет тебе, отец.

– Э-лю! Э-лю! Э-лю! – скандировала разношёрстная банда, отбивая ритм кружками ёмкостью в целый квартиг. – Ка-бат-чик! Е-щё элю та-щи!

Стены сотрясались. Подпрыгивали тяжеленные табуреты. Ходуном ходила люстра под потолком – тележное колесо с прилепленными кое-как огарками свечей. Трепетал жирными телесами трактирщик.

– Девки – ко мне! Хватайте подносы, бегите в зал! Да живее поворачивайтесь, толстомясые, шевелите булками! А то чёртовы гримсуры мне всё заведение разнесут.

В этой харчевне под названием «Айда сюда!» на перекрёстке двух дорог встретить можно было любой человеческий мусор. Вся накипь страны, жалкая пена, которая, словно в кипящем вареве, собирается на окраинах, была представлена здесь. Бродячие комедианты, воры и мошенники всех мастей, готовые служить «и нашим, и вашим», а иногда даже «ихним», кондотьеры – люди без чести и совести, ради звенящего семериками кошелька продающие свой меч кому угодно, наёмные убийцы, бегущие из Ангелина в Троллидор и обратно. Имелись также карточные шулеры, потаскухи, лжепрорицатели и мнимые нищие, но такой буйной и сомнительной компании здесь ещё не видывали. Одеты были пьяницы богато, да и деньгами швырялись не считаючись, но дорогой бархат камзолов был залит пивом и закапан свечным воском, золотое шитьё повисло клочьями, будто его терзали бульдоги, а плоёные воротники помялись и испачкались. «Видать, из благородных, а жрут и пьют, ровно свиньи», – шепнула одна служанка другой, успевая рассовывать кружки в жадно протянутые руки. «Дворяны, – та повела дебелыми плечами. – Хуже пейзан, никакой гигиены».