Казалось бы, в Игре не было ничего сложного – сначала построить Дорогу, а потом знай себе кидай кубик да переставляй Бэллу, не забывая, впрочем, заглядывать в Список толкований, но, положив первую Карту, Алиса надолго задумалась. Что дальше: «Странник», «Всадник» или, может быть, «Проезжий тракт»?

«Так, – бормотала она, – Странник идет по Тракту и… кого же он встречает? Допустим, Цыганку. Та обманывает его… ага… он хватает Дубину и…» Дальше дело уже пошло быстрее. Карта за Картой, шаг за шагом Алиса продвигалась вперёд…

Пронзительно зазвенел будильник. Девушка дёрнулась. Безумными глазами она обвела комнату и увидела, как сквозь плотно задёрнутые шторы пробивается узкая полоска. Светало, часы показывали половину седьмого. За проклятыми Картами она просидела всю ночь и даже не заметила, как время пробежало!

Вздохнув, накрыла газетой выложенную часть Дороги, а остальные Карты аккуратно убрала в коробку. Скоро она закончит Игру, обязательно закончит. Ведь осталось совсем немного… ну, может быть, и не совсем… скорее даже, наоборот, много Карт оставалось. Что ж, тем интереснее! Только вот Шута надо поменять местами с Попрошайкой, а то круг замкнётся. А если так, то…

– Мам!

Она подпрыгнула от неожиданности. Макс… Она совсем забыла о нём!

– Мы что, сегодня не идём в садик?

– Идём-идём-идём, вставай скорее! Куда ты засунул свои шорты? Под кровать? Вот, горе моё, одевайся скорее!

– Хочу клеточную рубашку, не хочу эту!

– Клетчатая не глаженая.

– Клеточную хочу!

– Не вредничай.

– Ма, а кто такой гомосек?

– …

– Что-то вроде дровосека, да?

– Немедленно скажи, кто тебе называл это слово.

– А в садике мальчики пели: «В лесу раздавался топор дровосека – мужик топором отгонял гомосека».

– Господи, ужас какой-то. Никогда больше не произноси этого слова, оно плохое.

Сопя, чадо натягивает колготки. Задом наперёд. Обнаруживается это только тогда, когда уже надеты болоньевые штаны, и пришёл черёд ботинок. Они никак не хотят застёгиваться, потому что мешают «пятки» колготок, скомкавшиеся на не свойственном им месте.

– Макс!

Алиса справедливо подозревает, что всё это проделано намеренно, чтобы безвозвратно опоздать, и как следствие не идти в ненавистный детский сад.

– Раздевайся быстрее, и чтобы без всяких фокусов!

Сын покорно, но медленно стаскивает штаны, шорты и колготки, также ненавидимые им. Максу не повезло: это было последнее поколение советских детей, которых заставляли надевать в детский сад колготки.

– Я знаю, мамочка, что я тебя в могилу сведу.

– Вот это верно.

Она лихорадочно носится по комнате в конечных судорогах сборов.

– Ма, а кенар – это канарейкин муж?

– Да.

– А кто лошадкин муж? Лошад?

– Конь.

– А коровкин? Почему не коров, а бык? И почему муж овцы не овец, а баран? Почему, почему?

– Так уж принято говорить. Так сложилось.

«Сто тысяч «почему», спрессованных в одно утреннее общение – это что-то! Молодые родители прекрасно знают это, а старые уже позабыли – для лучшего качества жизни. Потому что такие ужастики должны забываться, как родовые муки.

Мальчик, натянув до половины штаны, задумался с ботинками в руках. Видимо, этимология жертв мясоперерабатывающей промышленности не давала ему покоя.

– Вот у барана – баранина. У телёнка телятина, а с какой стати у коровы – говядина?

– Быстрее, Макс!..

Уже на улице он вцепился в неё не хуже свежего репейника.

– Ну скажи, почему говядина, а? ПОЧЕМУ?

– Вот это я уже смогу тебе растолковать. Понимаешь, в старорусском языке любое мясо вообще именовалось говядой. А поскольку коровы были главными кормилицами в семье, то и…

– Говядой! – завопил Максик, рьяно подпрыгивая. – Ага, говяда! ГОВЯДА!!!

От них шарахнулась очкастая старушка с авоськой.

– Говяда, говяда, говяда… Жадина-говядина… – бубнил Макс с видимым наслаждением. Скорее всего, тут мысли сыночка приняли другой оборот, ассоциативно перекинувшись на одногруппников. – Мам, а я придумал новый язык! Совершенно таинственный и непонятный, представляешь? И мы со Славкой Петраковым будем на нём говорить! И нас никто не поймёт, никогда-никогда!

– Ты? Новый язык? – автоматически подвязывая ребёнку сползающий шарф, она влекла его вперёд.

– Ну, не совсем я. – Дитятко смутилось примерно на три секунды. – Это называется заим… заимка.

– Какая заика?

– Не заика, а заимка. Когда берут чужое, но не совсем. Ты же сама мне объясняла! Ну ещё «Буратино» кто написал, я не помню! А придумал другой.

– Ах, заимствование!

– Да! Некоторые писатели так делают, и им за это ничего не бывает. Только я не понял, почему не всем можно. А мне – можно! Да, мам?

– Можно, можно. Поторопись.

– Поторописьсла… Ага! Не поняла, да, про новый язык? Помнишь, как смешно болтали Тофсла и Вифсла? Просто надо везде вставлять – сла. Ясла, пойдёмсла, тудасла… Ясно? Вот воспитательница Мария Анатольевна скажет всем: «Дети, постройтесь на зарядку», а мы со Славкой ей: «Не понимайсла!» Я и Славка! «Не понимайсла!» Здорово, здорово, да?

– Только попробуйте! Я тебя первого так накажусла, что ты будешь очень долго жалетьсла!

Сын скакал, исподтишка стараясь попасть в лужу, размахивал правой рукой, до смерти пугая голубей (левую крепко сжимала Алиса), и вопил во всё горло, как охмелевший от весны скворец:

Детство – это когда каждое новое утро несёт радость, день сулит новые приключения, а вот чем закончится вечер неизвестно, но всё равно здорово. Мама идёт в нагрузку.

Весь день она была как в дурмане. В дурмане перестирала мелкое бельё. Вымыла посуду. Переделала всю накопившуюся работу. Приготовила ужин…

Спохватившись, что ребёнка всё-таки надо забрать из садика, Алиса оделась кое-как и вышла в коридор, но тут же забыла, зачем идёт. «Ай да Карты, ай да Люция Карловна!.. А строить надо всё же на полу, иначе не хватит места, и заворачивать к буфету». Представив, как мрачная старуха в чёрном ползает по полу, словно трудолюбивый муравей, она громко засмеялась.

– Ой!

Что-то мягкое и большое резво отскочило в сторону. Вспыхнула лампочка под потолком.

Выпучив круглые глаза, на неё смотрела соседка Валентина.

– Ф-фу, напугала. Иду из уборной, слышу: стоит кто-то в темноте и смеётся. У меня аж кровь к голове прилилась!

– Извини.

– От такого волосы в жилах стынут! Ты что, Алиска, выпимши, что ли? – Она подозрительно принюхалась. – Или от своих книжек сбрендила?

– Не знаю, Валь. Я то ли бродила во сне, то ли спала наяву. Диагноз товарища Саахова явно подтверждается.

Валентина покрутила головой. Слово «диагноз» направило её мысли в соответствующее русло.

– У тебя, наверно, нервоз. Тебе к нервопатологу надо. Или к психиатору. Со стороны же лучше виднее.

Алиса улыбнулась – от Вальки даже мёртвый расхохотался бы.

Едва дождавшись девяти часов, Алиса встрепенулась:

– Макс! Быстро в постель!

– Ну ма-а-ам… ещё немно-о-ожко…

– «Малышей» посмотрел?

– Посмотрел.

– Зубы почистил?

– Почистил.

– Немедленно спать!

– Ну ма-а-ма-а-а…

Небольшая простуда, к сожалению, вылилась в отит. У мальчика болело ухо, и он капризничал, чего обычно не случалось. В марлевом компрессе с торчащими над головой концами повязки он разительно напоминал несчастного зайчонка, но сегодня сердце Алисы не смягчилось. Оно было непробиваемым, как ядерный бункер под Кремлём, ведь её ждала таинственная Игра Морфея!

– Максим!!!

Если мама говорит таким тоном, значит, дело уже пахнет керосином и лучше отступить на заранее приготовленные позиции.