Она пододвинула ему листы. Ксавьер многозначительно поднял бровь.

— Вам нужно, чтобы кто-нибудь научил Вас алфавиту, — поправил он ее. — Попросите Леама, он с радостью поможет.

— Леам занят, — напомнила Марина, уже жалея о своем выборе. — К тому же, я обещала вернуть подписанные документы через пару часов. Ксавьер, тут делов-то на пять минут. Тебе жалко помочь, что ли?

— Когда людям помогаешь, они потом на шею садятся, — мрачно пояснил он.

Марина проглотила горькую пилюлю. В чем-то он был прав, и в родном мире она старательно воспитывала в себе умение говорить «нет», чтобы не пахать и за себя, «и за того парня». И все же совсем не помогать другим — тоже крайность: надо хотя бы немного заботиться о тех, с кем живешь и работаешь бок-о-бок — не из любви к людям, так хоть из здравого смысла. Как сказал один великий нейрохирург: «…лучший путь к счастью — это делать счастливыми окружающих».

Эту мысль следовало до Ксавьера донести. Хоть он и был взрослым, но, как известно, с достижением совершеннолетия процесс самообучения личности не заканчивается, а только начинается.

— Знаешь, Ксавьер, — осторожно начала она. — Тебе здесь жить очень долго — как минимум, пару лет. К тому же, насколько я понимаю, тебе нужен диплом. А я — единственная, кто согласился вас до этих самых дипломов дотянуть. Понимаю: здоровый эгоизм — это полезно, и порой надо уметь говорить людям «нет». Но отказывать в помощи тому, кто должен помочь тебе — как минимум, нелогично. Если не сказать — неосмотрительно.

Они уставились друг на друга. Противоборство было неприятным, и Марину не покидало ощущение, что они как минимум равны в статусах — точнее, мужчина так себя подавал, и все вокруг непроизвольно принимали его позицию. Однако формально он числился в ее учениках, и Марине следовало как-то откинуть его авторитетность и продвигать авторитет собственный.

К счастью, поединок взглядов длился недолго. Ксавьер немного подумал. Затем вздохнул, взял листы и принялся с неохотой зачитывать вслух перлы местного крючкотворства.

Марина же неожиданно поняла, что только что «усадила его за парту» — в прямом и переносном смысле. Ведь все это время она непроизвольно испытывала робость перед незнакомым и потенциально опасным мужчиной. Но вот он прислушался к ней, признал ее правоту, и отношение поменялось. Нет, учеником он по-прежнему не воспринимался. Но как будто перестал стоять напротив и встал рядом, плечом к плечу.

Ксавьер читал. Марина напряженно вслушивалась. Местные договора не были составлены в привычной ей форме, со всякими обтекаемыми канцеляризмами. Документ был составлен просто — едва ли не художественной речью. Однако отчего-то это не делало его менее строгим. Что еще интересно, все обязательства подавались от первого лица, что делало договор похожим на клятву:

— «Вступая в должность преподавателя Академии, я…» — здесь Вам следует вписать свое имя, — прокомментировал Ксавьер и продолжил: — «…обязуюсь проводить занятия ежедневно с первого по шестой день недели включительно и выполнять прямые приказы руководства Академии. В случае несогласия с приказом я обязуюсь незамедлительно уведомить об этом руководство для отмены приказа либо расторжения договора…»

«И здесь не без дополнительной работы, — мысленно вздохнула Марина. — Интересно, что это за «приказы»? Может, как у нас: водить восемнадцатилетних «детей» за ручку на ЕГЭ, организовывать никому не нужные капустники и тайно по ночам задним числом писать отчеты за прошлый месяц?».

— «… на время работы передается мне в полное владение…» — продолжал зачитывать Ксавьер, пока она витала в своих мыслях. — «…Я обязуюсь прилагать максимум усилий для сохранения мебели и прочего содержимого корпуса в целости и сохранности…»

За дверью что-то грохнуло и разбилось, намекая, что Марина прилагает недостаточно усилий.

— «… Я имею право на замену испорченных предметов быта за счет Академии. Это право реализовывается в рамках бюджета, устанавливаемого руководством школы ежемесячно…»

В коридоре снова что-то грохнуло и раскатилось по полу. М-да, бюджета на такое точно не хватит.

— «… Я помню, что Академия является государственным учреждением и обязуюсь влиять на учеников так, чтобы это приносило пользу государству: заботиться о том, чтобы они обладали как можно более полными знаниями по предмету и отличались высоким моральным обликом…»

Кто-то из магиков поскользнулся на оброненных вещах, шлепнулся и разразился матерной тирадой. Своего низкого морального облика он явно не стеснялся.

Марина попыталась абстрагироваться от происходящего в коридоре. Прикрыла глаза и принялась вслушиваться в спокойный баритон Ксавьера. Оплата, выходные, «резервные средства» (судя по тексту — местный аналог больничных). Никаких налогов на ее зарплату не налагалось — налоги академия платила только с прибыли. Но и никаких отчислений в пенсионный фонд тоже не наблюдалось — его тут банально не было, и каждый сам себе копил на старость.

— Хм… странно… — пробормотал Ксавьер, дочитав документ до конца.

— Что странного? — оживилась Марина: она не была знакома с особенностями местных трудовых договоров и очень переживала, что может нарваться на что-нибудь неприятное.

— Да так, — отмахнулся Ксавьер. — Просто в Освении в таких случаях договор заключают между работником и организацией, а здесь — между работником и ректором.

— То есть, я как будто нанимаюсь личным учителем к ректору? — не поняла Марина.

— Да нет, должностная инструкция прописана вполне подробно, и ничего, кроме заботы об учениках и Академии, в ней нет, — сказал Ксавьер.

— Что же тебя тогда насторожило? — уточнила она.

— Не насторожило. Просто позабавило, — пояснил мужчина, впрочем, без тени улыбки на лице. — Договор составлен так, что Вас никто не может уволить, кроме господина Актеллия Денеба.

— Что, даже если он сам уволится? — не поверила Марина.

— Вот именно, — Ксавьер тряхнул густой медной шевелюрой. — Очень странный договор. Такое чувство, что ректор перестраховался на Ваш счет: если он вдруг покинет пост и не расторгнет с Вами договор, то без Вашего согласия сделать это можно будет только через суд. Да и то, при достаточном вложении финансов и участии талантливого адвоката Вы можете выиграть дело: договор странный, но формально законодательству не противоречит.

— Зачем мне это? — нахмурилась Марина.

— Вот поэтому я и говорю, что странно, — кивнул мужчина. — Если кто-нибудь захочет выжить Вас отсюда, то гораздо логичнее будет устроить Вам невыносимую жизнь и вынудить самостоятельно расторгнуть договор.

— Действительно, — признала Марина, задумавшись.

— Так что я не понимаю, зачем эта поправка, — сказал Ксавьер, отодвигая листы. — Не вижу в ней логики и пользы. Если только чтобы в случае неурядиц дать Вам время что-нибудь предпринять.

— Возможно… — задумчиво протянула Марина, а затем усилием воли заставила себя прекратить думать о странном. — Ксавьер, я вижу, ты неплохо разбираешься в местных законах и договорах. Учился где-то?

— Не в Галаарде, — мужчина, оживившийся было при чтении документа, потемнел, вспомнив прошлое.

— Где? — растерялась Марина, впервые услышав это название.

— Галаард — это название страны, в которой мы сейчас находимся, — мрачно хмыкнув и укоризненно глянув на девушку, пояснил Ксавьер. — В светских беседах рекомендую говорить «Великий Галаард»: местные очень щепетильно относятся к истории и значимости своего мелкого государства.

— Ты говоришь так, будто не переехал сюда, а только заглянул осмотреть, — укоризненно глянула на него Марина. — Боюсь, это твой новый дом, и тебе стоит его уважать хоть немного.

— Мой дом далеко, — холодно возразил Ксавьер, снова переходя на отчужденный тон. — А сейчас, простите, но если я Вам больше не нужен, то лучше вернусь к работе.

Он встал, коротко поклонился и вышел. А Марина проводила его задумчивым взглядом, только сейчас осознав, что ей еще ни разу не приходилось работать с вынужденными переселенцами — теми, кто бежит не К, а ОТ. Пожалуй, над этим стоило подумать. И впредь быть осторожнее в обсуждении вопросов внутреннего принятия смены гражданства. От войны-то эти дети убежали, но поруганную Родину так и не покинули, контрабандой пронеся ее в душе.