– Я тоже знаю. Славно, не правда ли, моя милая ассистентка и её суровая, но прекрасная мать?

Старшина ничего не сказала. Ови, собираясь с мыслями, спросила у больного:

– Что с вами сделали, профессор? Вы... прощения, но вы напоминаете овощ. Раньше в ваших речах был смысл. Безумный, но смысл.

– Такова цена дружбы, милая целительница, – мастер алхимии схватился за полу её белой мантии, покрытой золотой и синей тесьмой. – Он зачаровал меня, как зачаровывает неживые предметы, которые к нему иногда приносят знакомые. После этого я потерял самого себя... и меня стали использовать, как домашнего зверька. Хорёк. Я маленький домашний хорёк, хотите, пропищу вам?..

– Архимаг не простил вам обмана, профессор? – сообразила девушка. – Но почему? Что это за связь?..

– Я знаю, – тихо проворковала Лёдериц. – По долгу службы я вынуждена знать биографию всех преподавателей этой академии. Паристо и Жерацир окончили академию Ветропрядов. В ней готовили сильных элементалистов – заклинателей воздуха, однако никто никогда не вводил запрета на получение выпускниками непрофильной специальности. Каких-то сто восемьдесят три года назад староста курса и один из тех, кто дышал ему в спину, с отличием окончили учёбу, обогнав по рейтингу тех, кто получал профильное образование. Как думаете, Овроллия, кто из них был старостой, а кто – его тенью?

Ласточка сразу же представила себя на месте каждого из них. Оба – исследователи, великие учёные, и в то же время – нарушители порядка. Однако один нарушал порядок так, что никто не мог пострадать, и это больше напоминало баловство, тогда как другой – мыслил категориями возвышенными.

– Жерацир был старостой, – тихо произнесла Ови. – Паристо всегда желал обогнать его.

– Верно, – кивнула Лёдериц. – А вместе, в стенах этой академии, их свела общая любовь. Девица, которая училась на три курса моложе, первая из троицы стала преподавать в академии Белого Пергамента. В конце концов она выбрала Паристо и родила ему много детей, однако воспитание вынудило её оставить преподавание. Пять лет назад Ресцина умерла, от старости, конечно, но Жерацир, по тому, что выудили мои юстициары, возомнил себе, будто это Паристо довёл её до погребения прахом в фамильной усыпальнице. За пять лет дружба истончилась, словно кусок масла, размазанный по слишком большому ломтю, и Паристо искал возможности, причины, как можно поизмываться над старым другом. Да, Овроллия, они считали себя друзьями, в душе ненавидя и презирая друг друга.

– Моя дружба с архимагом умерла вместе с Ресциной, – более осмысленно произнёс больной профессор. – Как и моя любовь к ней. Как и любовь того, кого ты ищешь, девочка.

– Значит, вот что вас связывает... – догадалась молодая чародейка. – Горечь утраты. Ваш друг, который заказывал клинок через вас, почти год назад запланировал произошедшее полторы недели назад. Вы дали ему слово, что никому не скажите его имени, но ведь это слово не должно касаться... имён любимых. Прошу, профессор, как звали его жену?

– Люрция, – отвечал тот, положив голову прямо и взглянув в потолок. – Она подарила моему другу величайшее сокровище, которое превозносит всякий исследователь. Она подарила ему свою искреннюю любовь. После смерти Люрции мой друг берёг память о ней, словно цветок, взращивая его в оранжерее на суровом севере. Эта любовь, любовь между двумя преданными сердцами, была прекраснейшей из всех, и ваши, южные менестрели, должны воспевать её в балладах и ставить в пример своим дворянам. Так выглядит чистая любовь. Без капризов, интриг и лжи. Только смех, правда, слёзы и память. Паристо было бы чему поучиться у тех, кто годится ему в дети.

– Вы сказали... память? – уточнила девушка.

– О да... Правда заставила моего друга потерять всё, после чего он умер и не возродился, оставшись с опустошённым сердцем, омытым собственными слезами. Тогда его новое творение не смогло заменить утерянную навсегда любовь. Память об этом он и хранит по сей день.

– Одни загадки... Люрция, вам знакомо это имя? – спросила Овроллия у старшины. Та отвечала:

– Нет, хотя признаюсь, что поимённо всех членов семей здешних профессоров я не знаю. Боюсь, даже картотека академии не подскажет нам, поскольку подобная информация не относится к учебной деятельности.

– Проклятье! – выругалась Ови и сразу же словила два холодных взгляда, обращённых к ней из-под масок в конце зала. – Профессор Жерацир, вам следует принимать эти лекарства! Не заставляйте нас применять насилие!

Юстициары префектуры чуть отстранились назад, будто поверили в фальшивую игру фальшивой целительницы.

– Прощения, нессир, – поклонилась Ласточка профессору, – но почему ваш друг заказывал клинок? Ради чего вы сберегли секрет перед ректором?

– Он... хотел совершить самоубийство, – признался больной. – По долгу службы мой друг позабыл боевую магию, но всю магию сберёг в собственной голове, – правой рукой, изуродованной когтями, Жерацир демонстративно прикоснулся к своему лбу. – А вешаться где-либо он не желал, потому что не хотел нарушать порядок. Клинок – вне законов академии. Не подчиняется им.

Овроллия переглянулась с Лёдериц. Только сейчас удалось заметить, что старшина незаметно ведёт конспект в своей записной книжке. Девушка продолжала:

– Но самоубийство не произошло... по какой причине?

– Тебе действительно интересно, милая ассистентка?.. – поинтересовался Жерацир. Она кивнула, и старец продолжал: – Тогда, когда мы беседовали с ним под галереей, а большая часть студентов разъехались по родным поселениям, он увидел тебя, одну из немногих, кто оставался в академии летом. Ты напомнила ему его угасшую любовь, дело всей его жизни, в которое он вложил самого себя.

– Значит, я похожа на его жену... – прошептала Ови.

Наступило молчание. Лёдериц, выдерживая спрятанные за масками тяжёлые взгляды двух юстициаров префектуры, продолжала вести свои записи. Молодая волшебница думала, размышляла, сопоставляла факты. В любом случае клинок покинул стены академии, и сошедший с ума из-за погибшей жены профессор не мог быть связан с убийством, произошедшим почти год спустя. Однако она представила, будто действительно является близкой кому-то из стен академии. Попыталась вспомнить, с кем из преподавателей общалась лучше всего. Первым подозрение пало на самого наставника Кенциля, затем в голове пришлось перечислить с десяток профессоров, включая мастеров Тункве, Хадецика, Алерица, Кроцерина, Хольберица и ряда других.

Внезапно на девушку снизошло озарение, она достала из закромов памяти ещё один факт:

– Профессор Жерацир, вы говорили при первой нашей встрече, что три месяца назад у вас был архимаг со мной. Подскажите, как я выглядела? Я скрывала лицо под капюшоном? Нижняя часть моего лица обладала... неестественным цветом, будто я покрыла его серебряной краской? При этом наверняка я молчала, верно?

– Помню, будто это было вчера, – кивнул мастер алхимии, всё так же упираясь затылком в подушку. – Но ты плакала, потому я и сказал, что из-за клинка было пролито много слёз.

– Вот и разгадка... Клинок и появление девы-ассасина связаны. В этой загадке не хватает недостающего звена. Одна шестерёнка, и механизм заработает в полную силу.

Жерацир внезапно поднялся, смахнул с себя одеяло, оставшись в длинной белой рубахе. В его глазах показались слёзы, и он прошептал уже не только осознанно, но будто желая прекратить душевные терзания:

– Мне надоело лгать. Лгать самому себе. У архимага, когда он посещал меня три месяца назад с той плачущей девушкой, не было родимого пятна на лбу. Однако я узнал его голос. Вы не причините вреда моему другу, если найдёте его?

– Нет, – солгала девушка сразу. – Мы хотим поговорить с ним.

– Помимо клинка в тот день он заказал кузнеца с завода города Бласимэр. Это последняя моя подсказка, юная ассистентка.

– Милостивая богиня Вари... – прошептала она. – Ваш друг... ваш друг...

– Клинок нельзя выковать на территории академии, – вступила в разговор Лёдериц. – Здесь просто не хватит оборудования. Не смог ведь кузнец привести с собой...