— А без вот этого «украшения» нельзя, господин комиссар? Совсем никак?

— Нельзя, — не глядя, отозвался Фома. — И никак. Если, конечно, вам небезразличен исход дела. Но даже если безразличен, во что я не верю — и ни за что не поверю... все наши действия происходят строго по протоколу.

Г-н комиссар обернулся — и, в упор, взглянул на хозяина автостоянки. Тот стоял с видом человека, у которого вот-вот отнимут последний грош и сухую корку хлеба. Разумеется, тоже последнюю. А его самого — оставят подыхать в канаве, голодного и холодного. Золотую булавку с пятикаратным бриллиантом, которая сейчас украшала его галстук — окажется сначала у него в глазу (левом или правом — неважно), а потом уж и в кармане кого-то очень недовольного. А хладный труп несчастного «украсят» только мухи да черви.

Г-н комиссар смотрел на это низкорослое и расфуфыренное воплощение вселенского горя. Бедняга, не повезло тебе, до разорения один шаг... возможно. Однако надо взглянуть в глаза фактам — неизвестному, которого господин Энс упорно продолжал называть «Угонщиком-Невидимкой», гораздо больше не повезло. Состояние можно потерять, а потом — опять нажить. Если умеючи, конечно. Репутацию — аналогично. С трудом, адовым порой, но все-таки. Этому бедняге ни хлопотать, ни трудиться, ни бояться уже не надо. Путь ему предстоит, в высшей степени, незамысловатый. До боли предсказуемый. Морг, лаборатория судмедэксперта, кладбище. Похороны эконом-класса то есть за казенный счет. Предельно скупой.

«Вот и сказочке конец. А кто слушал и хорошо кушал, тот и молодец», чуть было не произнес вслух господин комиссар. Но сдержался.

— Не переживайте, господин Энс. Утрясется помаленьку. Первый раз, что ли? Мы вам сообщим все, что необходимо, — нарочито бодро произнес господин комиссар и усмехнулся.

Господин Энс тяжело вздохнул в ответ, кивнул и поплелся назад, в офис.

...

«Черт бы тебя побрал», думал господин комиссар. «И без тебя хлопот немерено». Простая задача — оцепить место происшествия здесь требовал ювелирной точности. Куда ни повернись — всюду роскошь и, как следствие, возможные неприятности. Вот и приходилось господину комиссару зорко следить, чтобы никто из его подчиненных не нанес этой самой роскоши мало-мальского ущерба. Боже упаси и сохрани! Даже подумать — и то страшно. На безумные деньги раскошеливаться заставят, а взять-то их ребятам где? Нет, взять можно, конечно. Квартиру продать и все имущество, все-все отдать, до последней мелкой монетки. И ночевать под мостом, в «уютной» картонной коробке. Или в подвале Полицейского управления. «Неплохая мысль, кстати», усмехнулся господин комиссар. «Очень экономно: тратиться на такси и автобус, или ходить пешком — почти не придется. Вместо пяти пар обуви хватит и одной. И никаких тебе счетов за свет и воду, хе-хе!»

Господин комиссар развеселился, но вспомнил о начальстве — и поскучнел. «Да, но ведь перед этим он вдоволь наслушается криков господина суперинтенданта, вызванных «явным и вопиющим неуважением к сливкам общества и чудовищном, абсолютно небрежном отношении к делу!» Будет этот разнос и даже скандал, конечно же, происходить с глазу-на-глаз. «Однако услышат его все желающие и поймут «всю правду, до мелкой денежки» — кабинет высокого начальства располагался хоть и выше этажом, но как раз над кабинетом младших офицеров. О чем он, Фома Савлински, старался никогда, ни на минуту, не забывать — находясь в стенах родного управления.

От нехороших мыслей господина комиссара отвлек вкрадчивый женский голос:

— Ах, какая беда, служивый, какая беда. Неважно день начался, а?

Фома резко обернулся.

Перед ним стояла цыганка.

Молодая, красивая, она улыбалась так, что г-н комиссар невольно залюбовался. При том, что и сам, и по долгу службы, не жаловал «фараоново племя». Надо гнать, пока все тут не затоптала и головы ребятам не задурила. Вон, уже оглядываются. А кое-кто — уже мысленно облизывается. Принесла же недобрая эту кралю...

— Чего надо? — буркнул господин комиссар, напуская на себя суровость и важность. И нахмурился.

Красавица в пестрых юбках и глазом не моргнула — только улыбнулась еще шире. Как будто встретила не большой полицейский чин за работой, а доброго приятеля. Старого, нового — не суть важно.

— Если что-то видела, говори. Если погадать, поклянчить — ворота вон там. Дорогу сама найдешь?

— Ай, грубый какой, недобрый, — зацыкала зубом цыганка. — Верить людям надо, служивый.

— Вам если верить — без штанов останешься. Давай по делу говори — или уходи. Нечего тут юбками трясти, блох натрясать.

Цыганка прищурилась.

— Зачем гонишь? Может, я тебе пригожусь. Правду тебе скажу, верь!

И, цепко схватив протянутую руку, стала внимательно разглядывать ладонь. Выражение ее лица ежесекундно менялось.

— Что, женюсь на днях?

Цыганка покачала головой. Многоярусные серебряные серьги зашелестели.

— Две жены было, третью не вижу. Тяготишься одиночеством, тишиной в доме.

Фома нахмурился. Вот уж это никого не касалось! Абсолютно ни-ко-го!

— Не печалься, служивый. Скоро встретишь ты безмолвного друга. Умного и верного. Полегче тебе станет, повеселей: ты его спасешь, а он тебя. Береги его, — с улыбкой, подмигнула цыганка. — Хм, странно...

— Ну, что еще? — нетерпеливо спросил г-н комиссар.

— Друга ты среди мертвецов встретишь, — она мелко перекрестилась и трижды сплюнула через плечо.

— В морге, что ли? — развеселился Фома.

Цыганка лишь сверкнула зубами в ответ.

— А славы и богатства почему не напророчишь?

— Будет тебе слава. Большая, громкая, громче не бывает. Но перед этим — очень, очень плохо тебе придется. Болезнь вижу, много смертей, серую печаль твою вижу.

— А потом — хорошо? — засмеялся г-н комиссар.

Его забавляло гаданье. Дикость и дурь, страшная глупость... а поди ж ты!

— Очень хорошо, — подтвердила цыганка. — Но не сразу, нет.

— Это как водится. А что там с богатством?

— Не суждено тебе богатым стать, — немного виновато, будто извиняясь, сказала цыганка. — Не судьба.

— Ладно. И так проживу.

— Неужто пустой меня отпустишь? Неужто и без одной монетки уйду?

Господин комиссар пошарил, пошуршал в карманах, вынул горсть серебра и протянул ей.

— Скудновато, бедновато... что ж, Розочке на монисто пойдет.

— Все, не морочь мне голову! — замахал руками господин комиссар.

— Пока, служивый. Еще увидимся.

Фома отвернулся.

А цыганка за его спиной ушла, будто растаяла.

Анна взволнованно прильнула к окну — поезд уже прибыл на вокзал и медленно катил вдоль перрона. Наконец-то! Господи, как долго она ждала этой минуты — и вот она, вот! Хотелось плакать и смеяться одновременно! Анна бросилась собирать вещи. И тут началось что-то странное. Сначала она запнулась о ковер, выходя из купе, потом едва не упала, пытаясь удержаться; сильно прищемила руку и, кривясь от боли, уронила сумочку. Ее содержимое тут же рассыпалось и раскатилось по всему коридору, и проводнику пришлось изрядно повозиться, чтоб его собрать. Но самое главное и странное — Анну внезапно, будто черным покрывалом, накрыло страхом. Захотелось вернуться в купе, захлопнуть дверь и запереться, крепко-крепко зажмуриться и заткнуть уши — спрятаться, как детстве... Застыть, затаиться. Только не выходить на перрон, ни за что не выходить! Может, это дурной сон... она закроет глаза — и все, все кончится. Она окажется дома, в любимом кресле, где задремала ненароком — и вот очнулась от сна. Ветка сирени стучит в окно, а часы показывают обеденное время. «Пора переодеваться», скажет она и улыбнется.

…Анна заставила себя открыть глаза. Перед ней был перрон, алая неоновая надпись сообщала - «Вокзал королевы Августы». А за ним – сверкали огни большого города. Нет, это был не сон. Анна вздохнула, подхватила небольшой элегантный чемодан и поставила ногу на железную ступеньку. Девушка ступила на перрон, и страх ее мгновенно испарился. Где тут приличное кафе, думала она, как же я проголодалась…