За месяц до произошедших событий...

— Ах ты, цыпочка моя жопастенькая! Ах ты, резвушка моя горячая, пампушечка моя глазастенькая, ух-х, красоту-улечка! Моя, моя, моя! Нет, не жалко тех денежек, что за тебя отдал! Ни одной тыщоночки не жаль! Йиихуу!

И, не в силах более сдерживать восторг, он пустился в пляс.

Стоящий в некотором отдалении худой, долговязый господин в черном — не то преуспевающий доктор, не то владелец похоронного бюро, не менее преуспевающий — смотрел на него с усмешкой. Доброй и понимающей. Как тут не поймешь — такая красавица кого угодно с ума сведет и покоя лишит. Ему сейчас подобная роскошь обладания пусть и временно, да не по карману. Ну, хоть за друга порадуюсь... хоть что-то. Ух, ты... гляньте, люди добрые... какие фортеля вокруг нее выписывает. От души выкаблучивается, аха-ха-хах! И воздушные поцелуи на ходу шлет, надо же! Господин в черном покачал головой.

— А в прошлый раз — помните, господа? — он плясал джигу. Ладно бы, в день покупки... Два месяца она ему принадлежит — и все никак он в себя придти не может. А взрослый, вроде бы, человек, — язвительно произнес невысокий и тщедушный господин в сером. Руки в карманах, сигара в уголке рта — он стоял рядом с господином в черном, явно другом или близким знакомцем. Тем временем, «вроде бы взрослый человек» пошел уже по третьему кругу.

— Угу, — прищурился третий господин. Его крепкая фигура, с бугрящимися мускулами, была прочно «вбита» в синий полосатый костюм от Кого-Там-Знаменитого. Платиновые часы великолепно его дополняли. — Это вы еще не видели, господа, как он ее моет. И что приговаривает... право, неловко слушать. Даже мне — неловко, — хохотнул он.

— Что же там такого особенного? — скептически хмыкнул господин в сером. И господин в черном кивнул в знак согласия. Мол: что?

— Ах, ты моя курочка! Пышечка моя, чмок-чмок-чмок! Ух-ты-и-ии! — не унимался их общий друг.

— Что особенного? Ну-у... если глаза закрыть — то первая мысль: бабу он моет. И бабу любимую. Явно не жену, пардон.

— Машину — так?! — не поверил своим ушам господин в черном.

А господин в синем небрежно продолжал:

— Нашему другу к вам, доктор, уже пора. Вправить мозги за большие тыщи.

Господин в черном укоризненно посмотрел на него.

— Нет-нет-нет, я не осуждаю сумму ваших гонораров, боже упаси! — молитвенно сложив руки, воскликнул господин в синем. — Как по мне, они просто безумные — сплошные нули, брр! Ободрать клиента... то есть пациента, как липку — святое дело, кто ж не понимает?! — вновь хохотнул он. — Иначе никак нельзя, лечение не подействует, бгг!

— Вы бы придержали язык и мысли, друг мой. А то ведь попадете ко мне опять — с вашими «милыми» привычками это раз плюнуть! — нехорошо получится. Неловко. Я ведь злопамятный, неужто забыли?

— Хрен я к вам снова попаду. Я теперь ученый.

— На вашем месте я бы не зарекался, — усмехнулся господин в черном.

— Господа, господа, не ссорьтесь! Умоляю вас! — произнес господин в сером. — Было бы из-за чего... ну, правда.

— Вы истинный миротворец, дружище, — похлопал его по плечу господин в черном. И, с умилением, перевел взгляд на счастливого обладателя «цыпочки».

Тот уже не плясал. Но и покинуть свою красавицу тоже не мог. С благоговением, старательно и ласково протер и без того сверкающий капот, залюбовался на свое отражение, а потом — нежно его поцеловал. Трое зрителей тут же, как по-команде, отвели глаза. Один смущенно покашливая, второй — хмыкнув, а третий — с трудом, еле-еле, сдерживая смех.

— М-даа... тяжелый случай, господа. Хотя и весьма занимательный. Бесспорно, бесспорно.

— Ах, друг мой, будьте снисходительны. Он такую сумму за нее отдал, не поморщился. Имейте уважение — если не к чужой радости, то к чужим деньгам.

— И если бы мог — на ней бы и женился, бг-г! Сами посудите, она девица «голубых кровей», чиста и непорочна, кобылка не объезженная, жемчужина несверленная, хе-хе!

— «... и нет пятна на ней», — усмехнулся господин в черном.

— И вы туда же, док. Куда вас занесло?! — возмутился господин в сером.

А счастливый владелец — как счастливый влюбленный — все гладил, оглаживал со всех сторон «красоточку, цыпочку», свою любимицу. И полировал ее гладкие крутые бока. И сдувал, сдувал с нее пылинки. И ворковал — что-то нежное, ласковое. Нет, столько счастья не пережить, не вместить в одно сердце... треснет же оно, как пить дать, треснет! И потому он, то и дело, незаметно доставал из нагрудного кармана серебряную фляжку и украдкой к ней прикладывался. Односолодовое виски. Грубоватое, крепкое — как рукопожатие друга. Верного. Понимающего. Последний драгоценный глоток — и опустевшая фляжка, пролетев мимо кармана, звякнула об асфальт. А, черт с ней! Потом подниму, мысленно усмехнулся счастливец и оглушительно захохотал. Эх, до чего же вечер сегодня хорош! Подарок небес, а не вечер.

Тем временем, господин в сером исподтишка глянул на своих собеседников. Иронизируют, посмеиваются небрежно... конечно, как иначе-то. Один — преуспевающий владелец модной, процветающей клиники. Второй — не менее преуспевающий владелец строительной фирмы, разумеется, тоже процветающей. И этот ненормальный, до одури влюбленный в тачку — как в бабу, молодую и горячую. Этот псих не леченый — тоже сладко ест и пьет: две аптеки и пять цветочных магазинов имеет. Продавщицы там — просто куколки, такие крали — одна другой лучше. Будто на подбор! Бери да тискай любую, уж от хозяйских рук отбиваться не станут, хе-хе. Ну, может, одна какая дура и найдется. Зато другим — всем, и не спорьте! — им только свистни. Точно-точно. Ух, я б их!

Он вздохнул и украдкой облизнулся, представив эту соблазнительную картину. Ну, почему, почему все лучшее — другим? Почему я — не он? Почему?! Вот где обида.

Что-то подсказывало: никогда ему не достичь положения своих знакомцев. Оба весьма и весьма состоятельные горожане, а потому — весьма почтенные, уважаемые. И псих этот — скоро таким же будет... да уже почти там, на одной с ними ступеньке. А он, бедолага, что он? Жалкий клерк без гроша за душой, без особых перспектив и, главное, без богатой невесты — которой и в помине нет. Одно сплошное «без». У этого идиота — денег не сосчитать и баб у него полно. А он с железкой милуется... извращенец. И дебил, угу. А эти двое — все посмеиваются. Легко жить и посмеиваться, когда денег лом и кланяться тебе не надо. Ни начальству, ни другому кому, чином не жиже.

Господин в сером снова вздохнул и опустил глаза. Зависть так и лезла из его души, как гной. Застарелый и такой, брр, вонючий... Нет, это невозможно терпеть! Скорей, скорей откланяться — под любым благовидным предлогом... и домой, в мансарду... закрыть покрепче дверь, отбиться от назойливых услуг хозяйки пансиона, да-да-да!... дверь, значит, входящую закрыть — а дверцу чемодана (того, что под кроватью) — ту, наоборот, открыть. Кольнуло сердце и перехватило дыхание, в предвкушении, а рот наполнился слюной. Он судорожно сглотнул. Кажется, никто ничего не заметил... уфф! Замучают вопросами, особенно, док. Станет допытываться — отчего он то бледнеет, то краснеет, отчего дрожит и откуда эти мелкие капельки пота на его лице... вечер-то ясный, очень теплый. И так далее, и тому подобное... чтоб ему пропасть, жадному докторишке! Нет, это невыносимо! Он больше не выдержит здесь — ни минуты, ни секунды, нет! Улизнуть и поскорей... туда, в мансарду, на кровать, застеленную линялым покрывалом... к его блаженству, единственной радости и утешению, к яркому счастью — заключенному в картонную коробочку с бумажными кружевами.

— А где наш добрый друг? — удивился господин в черном. — Улизнул тихо, как мышка. А мы с вами так увлеклись разговором, что и не заметили.

Господин в синем только пожал плечами.

— Ушел и ушел. Подумаешь! Я другого не понимаю: как он вообще затесался в нашу компанию? Где мы с вами — и где он, простой клерк. Я ведь не ошибаюсь?