— Ну, пока все это ваши домыслы. Плоды досужего, пытливого ума — и не более. Да-да, Савлински, не более! Все это все к делу не пришьешь — судья просто в лицо вам рассмеется. Кому нужна история, покрытая пылью аж трех столетий? — хохотнул судмедэксперт. — Прямо-таки, сюжет для синема. В обычной жизни — никуда не годится. Нет, конечно, если бы вы нашли эту дрянь и предъявили суду…

— А вы в этом сомневаетесь? — не выдержал Фома. — Сомневаетесь?!

Новак прищурился.

— А я могу не сомневаться?

— И вы мне не верите. Беда просто.

— Я вам верю, господин комиссар. А вот судья и присяжные — те точно не поверят. Эта баба, как паучиха, опутала половину состоятельных горожан, ей хоть бы хны! Защитники и покровители всегда найдутся. Еще и посмеются — солидный человек, известный комиссар полиции хочет пристегнуть к уголовному делу не факты и вещдоки, а романтические бредни седой старины. Скажут еще: давите на подозреваемую, «топите» ее, шьете дело, манипулируя красивыми и жуткими сказками. Старую, уважаемую и любимую всеми даму. Тьфу, пошлость какая… Разумеется, вас никто и слушать не станет. Я-то за вас, а вот другие… большой вопрос. Ну, вы меня поняли?

— Понял, понял, — угрюмо произнес Фома. — Преотличнейше. Черт вас побери, Тед.

Судмедэксперт лишь покачал головой, глядя ему вслед. Вот же неймется человеку, не живется спокойно… Другой бы плюнул, дело закрыл — и другим занялся, но это другой, не Фома Савлински. Хех, а дело-то закрыто, внезапно вспомнил Новак, с прелестной формулировкой — «смерть по естественным причинам». Интересненько… господин суперинтендант, получается, не в курсе самовольного расследования господина комиссара? Получается, так. Интересненько… Тед Новак усмехнулся: нас ожидает расчудесный скандал, конфетка... и он уже не за горами! Забавно! Прелестно! Ххе-хе-хе!

Судмедэксперт довольно потер руки и, предвкушая грядущее развлечение, вернулся к оставленной работе.

[i] Откровение Иоанна Богослова 21:4

[ii] Переводится как «славословие Девы Марии из Евангелия от Луки».

Все часы в домике миссис Тирренс показывали разное время. Некоторые шли, бойко отстукивая часы и минуты, а некоторые — будто застыли навек. Анна вспомнила, как однажды прочла книгу, с кровожадной и запутанной историей. За давностью лет, она позабыла: кто и кого там убил или только собирался. А, может быть, убил кого-то одного, а в процессе — так увлекся, что решил «отправить к предкам на чай» еще кого-то. Одного или нескольких… чего мелочиться?

И в том доме, где жило это чудовище в человеческом обличье, часы тоже показывали разное время. Все, все до одного. Хозяин был слишком занят — сначала приготовлениями к убийству, потом — самим процессом, а еще позднее — попытками скрыть содеянное от нескромных чужих глаз. Что привело к появлению еще пары-тройки покойников. Словом, ему было просто-напросто некогда заниматься переводом каких-то там стрелок. Подумаешь, часы! Ха! Тут дела поважнее, куда необходимее. Кстати, разнобой во времени даже полезен: если не создаст алиби, то уж в заблуждение введет. Всенепременно.

Тут Анна вздрогнула и очнулась. Что за чушь, что за дрянь лезет ей в голову? И почему именно здесь, в этом уютном сказочном уголке? И почему — именно сейчас? Почему? почему?!

Миссис Тирренс заметила ее недоумение и усмехнулась.

— Вот эти, в золотых завитушках, с танцующими пастушками, остановились три года назад. Осенью, в ноябре. Когда умерла наша славная старая королева.

Миссис Тирренс достала из недр своей необъятной, трехслойной юбки батистовый платочек и вытерла сухие глаза.

— А вот эти, с фарфоровыми розочками — остановятся, когда помрет и упокоится моя внучка. Старшенькая, Мерседес. Те, что рядом… видите, там очень прелестный эмалевый пейзажик на циферблате?.. те встанут навечно, когда упокоится и младшенькая, Долорес. Моя любимица. Куколка моя, малютка ненаглядная, — умильно причмокнула губами старуха.

Холодный пот заструился по спине Анны. Глупые шутки у старушки, глупые и дикие. Нет-нет, она не станет принимать их всерьез! Ни за что не станет!

— Но ведь они живы? — стараясь унять дрожь в голосе, спросила девушка. — Живы и здоровы, правда?

— Разумеется. Но ведь когда-нибудь, сладенькая моя, они непременно умрут, — старушка смотрела на нее круглыми немигающими глазами. — Непременно. Уж я-то знаю, хи-хи-хи!

Время очень странная штука, деточка моя, — его можно приручить или пренебречь им, не обращать внимания на все эти минуты, часы, дни, месяцы и даже… даже годы. Когда умеешь радоваться жизни или сама доставляешь людям радость, очень много радости наивысшего качества — что может вас огорчить? Да ничего, абсолютно — ни-че-го!

И она, с улыбочкой, погрозила Анне пухлым пальцем.

— Деточка моя, ну что мы все болтаем и болтаем! И чашечки чая не выпили, со сладеньким. Идем-ка лучше в сад, там очень мило в это время суток. Я велю Глории подать что-нибудь в беседку.

«Моя сестра — нежная, как цветок. Чайная роза в росе», бывало, говорил ее брат, и голос его дрожал.

Старуха тоже заметила это сходство.

— Вы, деточка, подлинное украшение моего сада, — с улыбочкой, слаще крема сладчайшего, произнесла миссис Тирренс. — Вы непременно должны попробовать мои фирменные пирожные! Непременно! «Кремовые розы для моей малютки» — старинный рецепт, который я довела до совершенства. Им и горжусь. И вы, деточка моя, останетесь довольны. Непременно!

Миссис Тирренс умильно сложила губы сердечком и подвинула к Анне тарелку с крохотными бутончиками из теста. И не успокоилась, пока девушка не съела штук пять. И настаивала на добавке. Да, деточка моя! Да, малюточка моя!

Анна благодарила и просила не беспокоиться и не хлопотать. Это слишком большая честь для нее, скромной персоны, обычной учительницы… и так далее, и тому подобное. Голос ее был слабым, а в голове почему-то мутилось. Анне казалось: еще минута, другая — и она свалится в обморок прямо здесь, на выбеленные солнцем и дождем камни дорожки. Какие тут пирожные, зачем? Дойти бы до своей комнаты — в здравом уме и ясной памяти и не упасть по дороге. Кстати, зачем она приехала в этот город? Анна хмурилась, пытаясь сообразить, вспомнить — хоть что-нибудь. Но чем больше старалась, тем хуже себя чувствовала. Все вокруг нее почему-то стало двигаться быстрей обычного и делать то, чего ему совершенно не полагалось. Цветы принялись отплясывать джигу, потрясая лепестками и листьями; деревья качались — ну, точно друзья в пабе, хорошенько принявшие «на грудь» и распевающие нечто задиристое и залихватское. А миссис Тирренс — вот же чудеса! — поразилась Анна, эта забавная, милая старушка почему-то стала раздваиваться. Девушка потерла глаза кулаками. Нет, ей не померещилось. Тогда она тихонько захихикала. Вот уже старушек — три, а вот и пять… И все улыбаются, улыбаются, радуются-радуются! Того и гляди, возьмутся за руки и начнут отплясывать что-то зажигательное. Ирландское, например. Аха-ха-ха-ха-а… джигу!

И старушки не подкачали! Их оказалось уже десятка два — а, может, и три! — потрясая пухлыми ручками и жидкими седыми кудерьками, они завертелись, запрыгали вокруг Анны. Цветы скакали позади них и попискивали, а деревья — притопывали и басили. Посуда — и та отплясывала на фарфоровом садовом столике. Звень-дзынь-дзынь-звень! Весе-лооо… аах-х, как ве-се-ло…

Тут Анне стало тяжело дышать, будто невидимая злая рука сжала ей горло, а потом — с размаху, ударила в грудь. И солнце — как лампочка — замигало, потом лопнуло, разлетевшись на тысячи осколков… и померкло. А вместе с ним — померкло и сознание девушки.

…Старуха ласково улыбалась, глядя на распростертое у ее ног тело. То ли еще будет, ххе-хе!

— Стрелиция! Живо сюда!