Через дверь уйти не удастся — на пути лежит этот чертов пес. Да и запоры непростые… пока провозишься — догонят и скрутят. Shit! Shit! Shit! Надо же было так влипнуть!

Что с перстнем, что без перстня — все одно: хреново. Проникновение в дом к полицейскому, да еще с целью кражи — и поди докажи, что за своим пришла. Наручники, арест, камера предварительного заключения, тюрьма. Вот уже бабке радости будет, с горечью подумала девушка. Нет, ей в тюрьму нельзя — сестра без нее пропадет. Милая малютка, Долли, Доллинька моя… Значит, побег отменяется. Придется договариваться. И стальная пружина в ее душе, наконец, ослабла и разжалась. Дышать стало полегче… чуть-чуть, но стало.

— Хорошо, — сказала девушка. — Я была на той автостоянке, — и нехотя добавила: — Но я никого не убивала, клянусь вам, господин комиссар!

— А как попали туда?

— Через забор перелезла.

— И сигнализация не сработала? — недоверчиво произнес Фома.

— Не-а, — улыбнулась девушка. — Что я, дура, лезть на рожон? Вдруг охранник начнет стрелять?

— Очень странно, — хмыкнул Фома. Пакет он по-прежнему держал крепко. — Лампочка не горела?

— На том участке — да. То есть нет. Охрана сидит — и ладно.

«Интересно», подумал Фома. «Значит, любой мог туда залезть — и вылезти назад, так же беспрепятственно. И никто бы его (или ее) не заметил. Скорее всего, там и запасной выход есть, через него-то машины и угоняли. Завтра же пошлю туда Майкла или этот, „живой труп“ — пусть проверят. Сами, втихаря — не донимая охранников, а лучше всего — вообще, не попадаясь им на глаза. Потому как веры этим обалдуям нет, а этому самодовольному прыщу, их хозяину — тем более. Все врут.»

— То, что не пытались вырвать пакет и сбежать — разумеется, через окно, умно и правильно, — улыбнулся Фома. — Потому что вам бы пришлось бежать из города, потом — судя, по вашим умениям, которыми я неприятно поражен — вы еще не раз нарвались бы на внимание полиции. Очень пристальное. Убегать вам, юная леди, пришлось бы неоднократно. Возможно, всю жизнь. Но бегать от полиции — нелепо, рано или поздно, все равно поймают. И тогда последующие годы вашей жизни были бы совсем нерадостны.

…Когда чудовищное напряжение спало, Фома скосил глаза на каминную полку: часы показывали, что прошло всего десять минут. «А кажется — прошли века», подумал он.

Господин комиссар ожидал чего угодно: бросится на него, вырвет у него пакет, стукнет его по голове, пес кинется на его защиту — словом, кончится все очень, очень скверно. В любом случае. Не бросилась. Умница. Значит, еще не все пропало. Свободной рукой он вытер пот со лба. И сердце ноет… ах, как не вовремя. Отчаянно хотелось пить. Ничего, ничего… он потерпит.

— Сейчас вам можно, в худшем случае, инкриминировать только злостное хулиганство и неумышленную порчу чужого имущества, не самые тяжелые статьи. Так, пыль. Разумеется, в сравнении с тем, что на вас могут навесить в суде разгоряченные присяжные. Обыватели сами себя накрутили, пресса наша «любимая» — им помогла. Прибавьте сюда умного, матерого, зубастого прокурора и неопытного адвоката-размазню, другого вам не дадут. И финальный аккорд — усталый судья, которому по каким-то личным причинам ваша юность (или что-то из ваших личных качеств) будут, как кость в горле. Все это, разумеется, будет пугать и раздражать, вы перестанете себя контролировать, подбирать слова, сорветесь, начнете дерзить и огрызаться — и мгновенно потеряете симпатию суда, присяжных и толпы обывателей.

Да-да-да, не смотрите на меня так! Процесс обязательно сделают открытым — и к гадалке не ходи. Ох, забыл! Если же, упаси Бог, владельцем одного из «пострадавших» авто окажется кто-нибудь из санктосов или обладатель одной-двух танцующих голограмм… я вам тогда не позавидую. Кстати, у хозяина вашей «любимой» автостоянки — их три. Я понятно объясняю?

Мерседес закусила нижнюю губу и кивнула.

— Короче, вместо условного срока, штрафа и порицания вас ожидает приличный срок, «за оскорбление монархии». А если у вас при обыске найдут и те «милые игрушки», с помощью которых вы проникли в дом комиссара уголовной полиции…ой, что начнется тогда… не хочу даже говорить. Толпа, из верноподданических чувств, заранее взвинченная всей этой историей, поддержит любой вердикт суда. Даже самый суровый. Дорого вам обойдется «милое баловство».

Конечно, разумные и здравомыслящие люди тоже найдутся, но помочь вам они вряд ли смогут. И подавать на апелляцию, пересмотр дела и затевать повторный «оправдательный», процесс — тоже не станут. Они посочувствуют глупой девчонке, поахают. Повозмущаются… кто-то даже пустит скупую слезу, еще какое-то время поболтают о «полицейском и судебном произволе», а потом — им это надоест. Потому что газетчики найдут уже новую сенсацию, к удивлению и радости обывателей.

О глупой девчонке, которая исковеркала себе жизнь, и так удачно попалась им «на перо» — газетчики тоже забудут. Очень быстро. Сколько можно мусолить одну и ту же тему, пускай и такую горячую, просто жареную? В конце концов, все приедается.

— А как же… как же вы? Не станете помогать или не захотите?

— Самый гениальный сыщик — все-таки не Господь бог. А мы, полицейские, еще и повязаны по рукам и ногам. Закон, удача, совесть плюс найденные вещественные доказательства — и никакого всемогущества. Увы! Кстати, откуда у вас, кхм, «ключики»?

— Подарок… друга, — с запинкой, ответила Мерседес, отводя глаза.

— А, поклонник. Их у вас еще много будет — с вашим умом, красотой и силой воли. Советую выбрать кого-то поприличнее. Главное, чтобы не конфликтовал с законом и не пытался вольно или невольно подставить и вас. Вот положа руку на сердце — не хочу видеть вас в «клетке», а потом — в тюремной камере. И браслеты лучше носить не строгого фасона, а те, что повеселей. Поэтому давайте-ка сюда ваши «ключики», дитя мое.

Мерседес вспыхнула.

Тихо щелкали часы на каминной полке. Из приоткрытого окна доносился приглушенный гул проезжающих машин. Шумно и часто дышал Томас — псу было жарко.

— А вам не все равно, что будет с «глупой девчонкой»? — наконец спросила Мерседес. — Зачем вы мне помогаете, зачем?

Фома грустно улыбнулся.

— Если бы моя вторая жена не умерла — у нас могла быть такая же дочь. Или сын… неважно. Сломать свою жизнь особенно легко в юности. Как я могу спокойно смотреть на это? Я не праздный зевака и не равнодушный обыватель, не видящий, да и не желающий видеть дальше собственного носа. Я — комиссар полиции. Если можно предотвратить зло и кого-то спасти — я должен это сделать. Обязан! Поэтому мне не все равно, что с вами будет. Теперь понимаете?

— Теперь понимаю, — задумчиво сказала Мерседес.

— Хорошо! Сделаем так: во-первых, мисс или сеньорита, вы отдадите мне «ключики» и не будете пытаться раздобыть новые, а во-вторых — пообещаете мне завязать с подобными опасными играми. Раз и навсегда!

В свою очередь, обещаю оборвать все ниточки, ведущие к вам в этом нелепом деле, и ни одна живая душа не узнает о ваших «милых» развлечениях. Как говорит один мой стажер: я буду нем, как свежевырытая могила.

Мерседес прыснула.

— Солидный аргумент. Убедительный, — сказала она и, с тяжелым вздохом, достала из-за пазухи связку отмычек.

Фома принял ее и спрятал в стол, под замок. Томас, будто понимающий важность момента, негромко, сдержанно «бухнул».

— Господин комиссар, а почему вы мне верите? Вдруг я вас обману? — прищурилась девушка. — М-м?

— Опыт. Почти тридцать лет работы в полиции — это срок, — улыбнулся Фома. — Поневоле начинаешь разбираться в людях и если не понимать сознательно, то хотя бы чувствовать — кто на что способен. Если ты, конечно, не равнодушный, не формалист и не круглый дурак.

— Интуиция, — задумчиво и уважительно сказала Мерседес.

— Пожалуй. Интуиция, чуйка, двадцать седьмое чувство… да какая разница? Главное, сам факт. Говорят, опытные ювелиры могут распознать подделку — просто взглянув на золото или драгоценный камень.