— Вот мы и дома. Заходи, старина, — улыбнулся Фома и распахнул дверь.

Послышался не то всхлип, не то вздох и по деревянному полу зацокали когти: могучий пес зашел в квартиру. И замер, настороженный. Фома, в свою очередь, защелкнул все три замка, снял пальто и ненавистный шарф, переобулся в полуистлевшие тапки и, счастливый, побрел на кухню. Позади него царила тишина. Как будто никакого пса здесь и не было. Не было здесь никого — и точка.

Фома обернулся. Его новый друг стоял, будто приклеенный к полу, и озирался по сторонам — с интересом и большим подозрением. С очень большим.

— Ну что, тезка?[ii] Я сейчас ужин приготовлю. А ты можешь пока все проинспектировать, — сказал Фома. — Меня целый день не было, может, какая дрянь и завелась. Приступай, дружище, потом доложишь обстановку. По всей форме, разумеется.

Томас слушал его внимательно, склонив голову на бок.

— Б-баф, — это прозвучало, как: «Приступаю к операции!» И с каким достоинством прозвучало. Внимательно озираясь и все обнюхивая, пес отправился в обход квартиры. «Служака», улыбнулся Фома, глядя ему вслед. «Ах, ты мой дорогой служака!»

Со временем, это вошло у них в привычку и стало их маленьким, но совершенно необходимым ритуалом. Каждый раз, приходя домой, Томас обходил всю квартиру, не пропуская ни дюйма. И каждый раз являлся «с докладом» к своему новому хозяину-другу. Это была их игра, в которой один из них помогал другому чувствовать себя по-прежнему важным и нужным. И благодарным, разумеется. Человек относился к ней — в отличие от пса — с улыбкой, не всерьез, однако соблюдал ее неизменно.

Вечером того же дня

Как же страшно, глупо… и как похоже на ловушку. Вот они, те самые окна. Черны и не зашторены. Одно поуже — кухня, наверное. Еще два — больших, трехстворчатых — кабинет и гостиная. Черт, как же высоко… Дом старинный, двухсотлетний, потолки там — высоченные, почти как в соборе. Правда, часть стены обвивает плющ — его побеги подбираются к третьему, последнему окну. Оно так соблазнительно, так приветливо открыто. Выдержат ли меня? Вопрос! Сорваться вниз, на асфальт… ох, нет! Однако пора решаться. Хозяина, несмотря на поздний час, явно нет дома. Ладно, вход через окно отменяется. Придется доставать «ключики». Черт их побери, но придется. Потому как другого выбора не оставили.

Людей здесь мало — район приличный. Перебежать двор, заскочить в подъезд и, сбавив скорость, с задранным носом, надменно, продефилировать мимо консьержки. Если повезет — та ничего не заметит… или же ее не будет на месте. Shit! Shit! Shit! Ну, была не была!

…Какая удача! Консьержка дремала в своей будочке, периодически всхрапывая. Холл — огромный, кажущийся бесконечным («это от волнения!») — удалось пересечь за считанные минуты. За ним и лестницу. Крутую, с бронзовыми фонарями на концах перил. Черт бы побрал вашу респектабельность! Три пролета здесь — как пять в обычном доме. Shit!

Ничего! Ничего-ничего. Цель уже близко. Вот она — дверь, с медной, до блеска надраенной, табличкой: «Фома Савлински». И под этими словами — другие, чуть меньшего размера: «Комиссар уголовной полиции». Руки, а ну не дрожать! Я не воровать, не грабить, я за своим иду. Не сметь дрожать! Не сметь! Два замка… уже. Теперь еще один… Shit!..не дается, зараза, Shit! Shit!.. может быть, вот эта подойдет… ну, давай, давай! открывайся же ты скорей! дава…уф-ф. Готово.

В прихожей царили тишина и темнота. Где он может прятать «вещдок»? Кухня — нет. Коридор — нет. Сейф? Угу... Эта комната — направо — гостиная. Большая, искать долго. Shit! Спальня? Ну, нет. Вряд ли! Кабинет… конечно же, кабинет! Вот он — за поворотом.

Из распахнутого окна тянуло вечерней прохладой. Фонари на другой стороне почему-то не горели, и в комнате было — хоть глаз выколи. Через минуту глаза привыкли, удалось различить очертания предметов. Справа небольшой камин с часами — они шли тихо, шелестя как дождь. Книжные полки до самого потолка — слева. Чей-то портрет — справа. Здоровенный письменный стол и удобное кресло — посредине комнаты. Пахло воском и дорогим табаком. И шоколадом — горьким и не менее дорогим.

Фонарь бы сейчас, хоть маленький. Эх, нельзя. С улицы заметят. Сейф не может быть огромным — это же не банк. Пощупать под картиной… господи, до чего рама тяжелая. Бронза? Наверное. Только бы не сбить: на грохот прибежать могут. На полках, позади книг? Нет и здесь нет. Выстукивать стены — просто смешно. Остается стол. Shit! Ну, где же, где это?! Очевидно, эти слова были произнесены вслух. Потому что вслед за ними, из темноты, раздался насмешливый мужской голос:

— А в камине почему не смотрели? Досадное упущение.

Девушка вскрикнула.

— В темноте вообще искать ужасно неудобно, — с усмешкой, произнес голос. — Сейчас мы это исправим!

И, в следующую же секунду, загорелся верхний свет, а дверь автоматически закрылась. Девушка метнулась к окну.

— Не стоит, мисс. Во-первых, здесь высоко — третий этаж, а внизу асфальт: покалечитесь или убьетесь. Во-вторых, там дежурит мой человек. Да, он крупноват, однако наручники на вас наденет очень быстро и ловко, не сомневайтесь! Опомниться не успеете — как вас повезут в новых «украшениях» в Управление полиции, а там, на месте, составят протокол: за проникновение в чужую квартиру, да не простую — а собственность комиссара полиции; за попытку кражи ценного вещдока, ну, и за сопротивление полиции, оказанное вами при задержании. Вы же просто так не сдадитесь, — Фома вздохнул. — Я вас не запугиваю, мисс Сампайо, просто ставлю в известность: то, что вы затеяли — может очень скверно кончиться. Разумеется, если вы не проявите разумность.

«И не включите, наконец, мозги!», подумал он.

— Давайте-ка присядем и поговорим. И так лихо врать, как вы мне врали в Управлении, сейчас не надо. А то, что вы искали, вот, — Фома выдвинул один из ящиков стола и достал оттуда небольшой прозрачный пакет. Его незваная гостья судорожно не то вздохнула, не то всхлипнула — как будто в нем заключалось нечто безумно важное: часть ее жизни или более того, часть ее сердца.

На самом краю стола — близко, лишь руку протяни! — стояла тяжеленная лампа черненого серебра. «Воспользуется или нет?», переживал Фома. Девушка заметила. И теперь быстро переводила взгляд с пакета в руке господина комиссара на лампу. «Ударит или не ударит?», переживал господин комиссар. Схватить, ударить, отнять, бежать. Что важнее — совесть или быстрота реакции? Что сейчас произойдет? На что решится его непрошеная гостья? От этого выбора зависит ее будущая жизнь. Вот он — момент истины.

Фома был готов ко всему, к любому исходу, но все равно сердце заныло. Ах, как невовремя… «Не до тебя сейчас», подумал он. Казалось, время замедлилось, загустело, наконец, стало вязким, как древесная смола. Все звуки пропали, а каждая — не минута, секунда! — падала в вечность каплей расплавленного металла. Нет, он более не в состоянии молчать.

— Вас видели на автостоянке, — отчеканил господин комиссар. — Не отпирайтесь.

— Ну, и что? Один свидетель — не свидетель, сами говорили.

— Резонно. Значит, в ту ночь вас не было на территории «Райских кущей». Значит, вы потеряли это гораздо раньше — с 12 на 13 июня, в ночь убийства. Иногда свидетелем обвинения может выступить даже вещь, — усмехнулся господин комиссар.

Он покрутил целлофановым пакетом. В электрическом свете маслянисто блестело золото — старое, местами потертое, червонное. А камень — полыхнул холодным синим огнем. Девушка, с нежностью, смотрел на него. Хмурилась, кусала губы, не в силах отвести взгляд. Пакет мерно покачивался, золото и синева — сверкали, сверкали, сверкали…

Хозяин дома выжидающе глядел на свою незваную гостью. Тикали часы на каминной полке. Небо за окнами стремительно темнело, закрываясь тучами от назойливых людских глаз. Фома смотрел на девушку, а та — не сводила глаз с перстня. Он читал по ее лицу, как по открытой книге, легко. Закусив губу, она словно собиралась вот-вот броситься — и вырвать из его руки свою потерю. А потом — в окно и вниз, и бегом до первой остановки! Или броситься к такси, просить или угрожать…, но уехать! Непременно уехать!