— Спасибо. Я к вам сразу прийти хотел, да замотался и забыл, — покаянным голосом сказал охранник. — Простите, господин комиссар!

Господин комиссар молчал и выжидательно смотрел.

— Ну, вы же знаете нашу беду! Сегодня еще пятеро договор расторгли, а двое — звонили, ругались и грозились… на днях придут забирать свои «колеса». Если так пойдет — совсем закроемся. Господин Энс терять статус не хочет, а держать стоянку для простолюдинов — не по его нраву.

Охранник вздохнул.

— Ему-то что? Ему дядюшка поможет, из любой задницы к деньгам вытащит, а меня, наоборот, — под зад и «на волю». На фабрику я не хочу, сдохну я на конвейере. Охраннику хорошая рекомендация нужна, брат не даст, обещал уже. Побираться — так другие нищие побьют.

— А ты в могильщики подайся, бг-г! — подмигнул Майкл Гизли. — На свежем воздухе, всегда при деньгах и никакого беспокойства: мертвые, они тихие.

Охранник, с большим трудом, однако подавил возникшее желание ответить наглецу. Только посмотрел выразительно — и отвернулся. Потому что некоторым отвечать — слишком уж много чести…

— Так, ребятишки, — усмехнулся господин комиссар, — прямо сейчас звоните в редакцию «Нового времени», и других, что помельче. Текст, примерно такой: «Господа полицейские, наконец-то, решили приоткрыть завесу тайны в деле Угонщика-Невидимки и его воскресном убийстве. В ту ночь была найдена ценная вещь, полностью изобличающая преступника. Комиссар Фома Савлински счел необходимым охранять ее лично, для чего любезно предоставил домашний сейф. Господин комиссар выражает опасение, что за трое суток — именно столько будет храниться важная улика под его бдительным надзором — может случится непоправимое, поэтому им будут приняты все надлежащие меры по охране. Поддерживаем его и надеемся на лучшее, дорогие покупатели и подписчики! Наглый преступник — должен быть изобличен!»

— А в нашу, городскую, «сплетницу», в эти, как их… «Печали и радости»? — спросил Гизли.

— Туда в первую очередь! И чтобы шрифт покрупнее подобрали, а название — пожирнее набрали, понял? Надо, чтобы в утренний выпуск обязательно попало… отговорок не слушай. Понадобится — угрожай, обещай отобрать лицензию.

— Да они только рады будут, шеф. Обеими руками вцепятся.

— Еще скажи: зубами, — буркнул Фома.

— И скажу!

— Шеф, но это же… — Самуэль аккуратно подбирал слова: — … ужасно нелепое объявление.

— Да чего ты сопли жуешь: скажи прямо — дурацкое оно, — брякнул громила-стажер.

И тихий, молчаливый Джон Доу мысленно поддержал обоих.

Фома довольным обвел взглядом недоумевающих «ребятишек» и рассмеялся.

— А умное нам и ни к чему.

— Но…

— Потом объясню.

— Но все подумают… — упрямо гнул свое Самуэль.

— …что господин комиссар внезапно превратился в идиота? Так отлично! Пусть! А за мою репутацию переживать не надо, — подмигнул он «ребятишкам».

Те переглянулись.

— Все, кончаем болтовню. Майкл!

— Да, шеф?

— Ты еще здесь?

— Уже нет, шеф. Бегу…

Дозвониться Майклу Гизли удалось не во все газеты: в трех телефон не отвечал, будто все — и начальство, и подчиненные — накануне скоропостижно скончались либо просто оглохли, в еще двух — сквозь частые гудки невозможно было пробиться. Поэтому громила-стажер отправился туда сам.

На обратном пути ноги как-то, сами собой, привели его к магазину игрушек. В ответ на его робкое «Здрас-сте!», девушка устало и хмуро кивнула. Гизли мигом понял причину ее скверного настроения: магазин оказался полон цыганят, они визжали и хватали все, на что падал их восторженный взгляд. И часть схваченного мгновенно, чудесным образом куда-то исчезала. Видно было, что до его прихода Мерседес успела погоняться за эти чертенятами, пытаясь выставить их вон. Причем, с нулевым результатом. Она была одна, их — штук пятнадцать.

«Девку надо выручать, пока горластые мелкие чудовища в пестрых тряпках не разнесли весь магазин по кирпичику.» Мозги скрипели, мозги дымились: Майкл Гизли лихорадочно соображал. И, наконец, его осенило.

— Кто у вас тут главный?

Цыганята замерли. Из пестрой толпы разновозрастных «чудовищ» выступил серьезный, худой мальчик лет девяти, одетый богаче остальных. Вынув изо рта сигарету, он сказал:

— Ну, я главный.

Гизли присел на корточки — так, что его голова оказалась на одном уровне с головой малолетнего главаря.

— Как зовут-то?

— А тебя?

— Майкл, — улыбнулся громила-стажер, осторожно пожимая грязноватую ладошку.

— Меня — Баро[i].

— Не буду рассусоливать, Баро. Как смотришь на предложение больше не воровать?

Мальчик нахмурился.

— Как это? Совсем, что ли? Нигде?!

— Нигде и никогда, — подтвердил Гизли.

— Грех это. Мама говорит: нам Христос разрешил воровать. А мы Его чтим.

Громила-стажер уже не первый раз слышал эту «великую цыганскую истину». Мол, судьба у нас такая. Мол, все-все до нас уже предрешено, а мы только Его волю исполняем, ревностно, почтительно… угу. Нашли руководство к действию, вашу мать!

— Мама говорит?

— Ну да.

На чумазом лице мальчишки появилась усмешка. Мол, здоровенный такой, старый — а главного не понимает.

«Да, маму хрен оспоришь», подумал Гизли.

— Тяжело быть главным?

— Терпимо, — небрежно произнес «главарь» и сплюнул через левое плечо.

— Молодец, уважаю. А давай заключим договор — как мужчина с мужчиной.

Баро выжидающе уставился на громилу-стажера. «Бандиты» за его спиной откровенно скучали — вздыхали, глазели по сторонам, ковыряли в носу — однако терпели.

— Этот магазин для вас — невидимый, с этого дня.

— Как это?

— А так? Здесь вы не воруете. На другие места я, так и быть, закрываю глаза — пока за руку одного из вас там не поймаю. Здесь — ни-ни! Видишь девушку за прилавком?

Баро понимающе улыбнулся и подмигнул:

— Невеста?

— Тс-с! Она об этом еще не знает, — тихо произнес Гизли.

— Так давай сватайся. И женись поскорей, хоть накормишь ее досыта. Кожа да кости, синяя… больная совсем. Я бы не связывался.

— Это почему еще?

— Родня у нее плохая — злая, жадная. Приданое богатое, отдавать его не хотят, голодом ее морят. Ждут, пока сама помрет, дни считают. Ой, поберегись, служивый! Ой, поберегись! — покачал головой Баро.

Майкл Гизли ошеломленно, в полном обалдении, уставился на юного, но рассудительного и многоопытного провидца. «И где я уже слышал эти характерные интонации?»

Баро по-своему истолковал его молчание. Затянулся сигаретой, как следует, и подбадривающее хлопнул громилу-стажера по плечу.

— Не переживай. Другую себе найдешь. Здоровую.

«Бандиты» за его спиной зашумели, завизжали и запрыгали. «Главарь» обернулся, шикнул и топнул ногой. И вмиг воцарилась тишина.

— Откуда ты только все знаешь, — поразился Гизли. «Надо же какое диво… и это в девять лет. Ой-ей!»

— Мама научила, а ее — бабушка. В нашем роду все мудрые.

— А как их зовут? — спросил Гизли, хотя ответ напрашивался сам по себе.

— Маму Розария, бабушку — Роза.

«Знакомые все лица», мысленно усмехнулся громила-стажер.

Мерседес, к своему огорчению, мало что могла расслышать. Но с интересом следила за переговорами. Время от времени, тихонько прыская в кулак.

Юный провидец Баро, между тем, лихорадочно соображал — как бы не продешевить. И сообразил-таки!

— Майкл, у тебя пистолет есть?

— Есть, конечно.

— Дай пострелять, а?

— Нельзя, друг. И подержать нельзя, и обсуждать тут нечего, — предваряя новые требования мальчишки, произнес громила-стажер. Он умолчал о том, что никакой пистолет ему пока что не полагается. Ронять свой авторитет не входило в планы Майкл Гизли.

Баро скривился и сплюнул. И плечом дернул: «Больно надо было!»

— Зато у меня есть зубы…

— Пф-ф!

— … акульи.

— Людоедской, да? — глаза мальчишки загорелись.

— Разве другие бывают? — нарочито удивился Гизли.