Передвигаться было непросто — башмаки «Кондора» практически не обеспечивали сцепления с ледяным «грунтом», и делая шаг, приходилось крепко держаться всякий за перила. Помаявшись так минут пять, я горько пожалел, что подошвы не снабжены «геккорингами» — так, по аналогии с бегающими по стенами и потолку ящерками-гекконами,автор «Лунной радуги» называл покрытие из мелких крючков, «цепляющихся» за любую поверхность. Полезная, между прочим, штука — когда вернёмся на Землю, надо будет озадачить инженеров «Звезды», подмосковного опытно-конструкторского предприятия, где разрабатывают и изготавливают космические скафандры.

Кстати, о «грунте»: в здешнем ледорите нет метана и других летучих углеводородов — так что мне не грозит, подобно герою «Мягких зеркал», нанести в «омар» всякой смрадной дряни. Хотя — Дима рассказывал, что после каждой вылазки за водой, когда приходилось работать на поверхности Энцелада, «Кондоры» подвергались процедурам дезактивации, дегазации и дезинфекции. И это правильно — мало ли что можно притащить с собой на станцию со слабо изученного планетоида?

На то, чтобы заколотить полдюжины шкворней и пропустить через них два тросика, лучами расходящиеся от «омаров», ушло полчаса — не меньше пяти раз то я, то Леднёв взмывали вверх и повисали на кончиках «поводков». Возвращаться обратно на поверхность естественным образом, под действием практически отсутствующей здесь силы тяжести, пришлось бы слишком долго (кто захочет, может сам подсчитать, ускорение свободного падения на Энцеладе известно и равняется ста одиннадцати тысячных земного), так что мы включали закреплённые на поясах лебёдки и подтягивались к перилам под язвительные комментарии Димы. Он уже извлёк блоки датчиков из контейнеров, но не спешил прийти к нам на помощь. «Приобретайте опыт, парни, — говорил он, — в жизни пригодится…» Я и приобретал — заодно, воображая себя персонажем из романа Сергея Павлова. Конечно, ассоциации, почерпнутые из фантастики — штука ненадёжная, сомнительная даже но… уж очень похоже! Так и тянет представить себя на месте персонажа «Мягких зеркал», высадившегося на «Ледяной Плеши» Япета, благо тот где-то неподалёку — по космическим меркам, разумеется. И даже некий загадочный объект тут есть — та самая Дыра. Вот только без гурма, катастрофического феномена, погубившего в книге половину космодесантной группы рейдера «Лунная радуга», лучше всё же обойтись…

Кроме радиостанций с множеством каналов, «Кондоры» оснащены «ближней связью», для переговоров в непосредственной близости, до десяти метров. Устройства эти действуют по инфракрасному принципу и, кроме ограничений по дальности, требуют от переговаривающихся повернуться лицами друг к другу. Именно это и проделал Леднёв, когда мы отдалились от «омаров» метровна сорок — дальше не позволяли натянутые перила. Прежде, чем начать разговор, он постучал согнутым пальцем по левой стороне гермошлема — на принятом у работников Внеземелья языке жестов это означает просьбу отключить радиосвязь. Я не особенно даже удивился — наоборот, ожидал чего-то подобного после отповеди Димы насчёт идеи спуска в Дыру. Дело в том, что астрофизик буквально бредивший этой идеей, за сутки до нашей вылазки принялся досаждать мне уговорами. Я каждый раз отвечал категорическим отказом, предлагая обратиться за разрешением к Диме. А лучше — прямо к Леонову, чтобы сразу снять все вопросы…

Леднёв, конечно, ни к кому обращаться не стал, и я решил, было, что он смирился с неизбежностью. Как бы не так — оказывается, он просто решил отложить решающую попытку на самый последний момент. Который, как раз сейчас и наступил.

— Валер, если ты о Дыре, то не трать слов понапрасну. Начальство скомандует — полезу и тебя с собой возьму, нет — извини, ничего не получится.

Тяжкий вздох астрофизика прорвался даже через инфракрасный канал связи.

— Лёш, ты… ты просто не понимаешь! Мне необходимо хоть краешком глаза туда глянуть — и убедиться, что «зеркало» нам не привиделось. Сам ведь знаешь, орбита «Лагранжа» имеет такой наклон, что сверху туда не заглянешь. А знать необходимо, на этом вся моя программа исследований построена!

Кто бы сомневался, хмыкнул я — про себя, конечно. Леднёву, астрофизику по специальности, ьредящему тахионной физикой нет никакого дела до ледорита, подлёдного океана и прочих планетологических загадок Энцелада. А вот вмороженный в толщу льда «звёздный обруч», да ещё и с постоянно действующим «тахионным зеркалом» — его тема, тут он в лепёшку готов расшибиться…

— Это же не последний полёт за водой. — рассудительно ответил я. — В графике следующая вылазка стоит через три дня. Поговори с Гарнье, если тебя поддержит, Архипыч не станет возражать. А я со своей стороны готов, пусть только дадут добро!

— Я же говорю: ничего ты не понимаешь! — в голосе собеседника прорезались нотки отчаяния. — Сейчас Гарнье даже мысли не допускает, что во льду может оказаться действующий «обруч», но стоит только заикнуться об этом — он тут же подгребёт тему под себя, а мне, в лучшем случае, позволит постоять сбоку. А то и вовсе отстранит он исследований, полномочия у него есть… Усадит за регулярные наблюдения — и привет!

Я пожал плечами, но жёсткий панцырь «Кондора» свёл эффект от этого жеста на нет.

— Опасаешься за свой приоритет?

— Нет… то есть, не совсем. Видишь ли, ваша Лида писала… я сам толком не понял, но у неё были какие-то сомнения насчёт Гарнье.

Эк его припекло, подумал я. Вообще-то понять можно — ещё на Луне, на станции «Ловелл» за Гарнье замечалось что-то такое… не могу толком сформулировать, но уже тогда я предупреждал Юльку не делиться своей гипотезой с французом, который, как я искренне полагал, может присвоить её себе. Юлька, между прочим, меня послушала и передала информацию на «Лагранж», Леднёву. И вот — «эта песня хороша, начинай сначала…»

— Лёш, ну помоги! — не сдавался астрофизик. — Димка тебя послушает. Всего-то нужно — заглянуть на несколько минут в Дыру, ну, может, спуститься немного, чтобы поставить датчики не здесь, на краю, а прямо на стены колодца! А я по их показаниям разберусь, что к чему, и уж тогда доложим!

Теперь голос астрофизика звучал просительно, даже заискивающе. Как бы не наделал глупостей, забеспокоился я — до края Дыры метров тридцать, долго ли отстегнуть карабин поводка и, оттолкнувшись посильнее, взлететь над отверстым жерлом гигантского колодца? С него, пожалуй, станется…

— Ладно, убедил. — ответил я. — Попробуем уговорить Диму. Но учти: если он откажет — чтобы никакой самодеятельности. Лады?

— Лады! — весело отозвался Леднёв. — Вот увидишь, он согласится!

Это был неравный спор. Дима искренне полагал, что в оппонентах у него дымящийся от энтузиазма молодой учёный, настоящий «полупрозрачный изобретатель» (спасибо братьям Стругацким за ёмкий образ!) и восемнадцатилетний «юный космонавт», дорвавшийся до настоящих подвигов. На самом же деле вчерашнему выпускнику московского ВУЗа, тоже не чуждому научному энтузиазму, противостоял шестидесятилетний дядька, набравшийся цинизма, жизненного опыта и умения вести споры в девяностые годы «той, другой» реальности — с их нравами, предельно далёкими от любой романтики, кроме, разве что, тюремно-бандитской.

К тому же, здесь ещё не окончательно изжит романтический взгляд на допустимость риска ради науки — не то, что в оставленном мной двадцать первом веке. Там любое мероприятие, связанное хотя бы с малейшей опасностью обкладывается таким количеством ограничений и требований, что либо теряет смысл, либо становится настолько затратным, что проще от него отказаться, заменив реальные, «живые» действия компьютерным моделированием. Здесь не так — в почёте «Девять дней одного года», физики, полярники и акванавты, готовые рисковать собой и другими ради научного прогресса и светлого будущего человечества. И, конечно, работники Внеземелья — и в их числе мы трое, — располагаются в этом списке на почётной первой строчке.