Никогда не делила семейный бюджет и не сравнивала: кто сколько потратил на себя. С претензиями по поводу мужниных рубашек и костюмов за «дикие миллионы» не выступала. Видимо, зря. Это все воспитание: мужчина главный в семье, он может творить что вздумает, а ты — только с его одобрения и разрешения.

Пресвятые просветители, вот это я совсем не сова, оказывается… потому что мудрость, если она в том, чтобы потакать мужу, смиряться и терпеть — это совсем не мудрость. А дурость.

И да, в «Венецианском бергамоте» мне при любой погоде и в любом состоянии хорошо было. Все семь лет, что он у меня протянул.

Решительно достаю флакончик с морковкой.

Это детство. Яркое. Давнее.

Это маленькие баночки с густым соком.

Оранжевые капли, как брызги солнца.

Это слезы одиночества. Это постоянная боль ежедневного предательства самых близких. Это вечный вопрос: «За что?».

Именно оно мне сейчас и подойдет.

Как-то органично морковь дополняется традиционной беседой с матушкой. Чтобы окончательно меня добить, видимо.

— Ты себя в зеркало видела, Рита? — вопросила маменька, выслушав мои сумбурные речи о Сашином кризисе и странных поползновениях Влада. Про Руса я давно не рассказываю, чтобы нервы себе не трепать лишний раз. А она и не спросит.

— К чему ты это? — не всегда можно предсказать, что именно желает услышать в ответ Вера Павловна, лучше уточнить.

— Молодой здоровый парень с внешностью Делона и мозгами Теслы не может обратить внимание на сорокалетнюю давно-замужнюю тумбочку с твоим лицом! Что-то ему от тебя надо. Когда у него защита?

О, мамин прагматичный подход и здравый взгляд на собственную дочь.

Спасибо, конечно.

— Защита у него в следующем году, если все пройдет нормально. Но здесь я и так содействую изо всех сил. Везде. С точки зрения продвижения Влада в науке польза от меня есть и без охмурения, если ты об этом.

— Ну, может на кафедру устроиться? Или его публикации ускорить?

— Со всеми этими вопросами он прекрасно справляется сам. Без меня. Мам, его у нас на кафедре ценят, уважают и поддерживают.

Но кому это? Мамин настрой и единственно верное мировоззрение поколебать невозможно:

— Ты мое мнение услышала, а дальше уже сама думай, взрослая, самостоятельная давно. Только помни, это Саша тебя разглядел, пожалел, замуж взял, кормит, поит, содержит столько лет. И где твоя благодарность? Рита, мы не так тебя воспитывали…

Жесть.

Снова-здорово.

Уж про воспитание бы не говорила.

— Я тебя поняла, мама. Привет папе, поцелуй от меня мальчишек. Спокойной ночи!

А потом в ночной тиши все же пить из кружки «Мартини», глядя на перемигивание веселых огоньков в гирляндах.

Наслаждаться теплом внутри и запахом трав снаружи.

И думать.

Да. Неприятно признавать, но права мама.

Сорокалетняя давно-замужняя тумбочка с моим лицом должна уже знать свое место. И оно отнюдь не рядом с блистательным молодым ученым и просто невероятным красавцем Владимиром Львовичем Лански́м.

'Но годы проходят. Бежим… Разбегаемся.

Кто влево, кто вправо — и рвутся пути.

С высот наших грёз мы о жизнь разбиваемся,

Соломку себе забывая стелить….'

Анна Островская

И снова здравствуй ненавистная суббота, когда все спят, отдыхают, расслабляются и только я, как непризнанный герой, тащусь к десяти на лекции в родной Универ.

А меж тем у меня дома сопливый ослик, а где-то в Москве (по официальной версии) со вчерашнего вечера упорно молчащий супруг. Звонок на полминуты в двадцать три ноль-ноль с вестью о том, что владельцы бизнеса контракт с ним продлили еще на три года, я за серьезный разговор не считаю.

И да, стыдно, конечно, но что-то вчера мне после «Мартини» было как-то не до науки, и почту я не смотрела от слова совсем. Ну да ладно, сейчас будет проверочная на первой половине пары, погляжу чего наш гений наваял.

Лекции идут своим путем. Четвертый курс уже соображает, что почем, к зимней сессии готовятся заранее, индивидуальные проекты сдают загодя и вполне удобоваримые. Можно даже похвалить, дети старались.

Письмо Владимира Львовича я таки посмотрела, снова впечатлилась работоспособности, оперативности и качеству освоения информации. Вот одно удовольствие в таких условиях работать.

И это единственное удовольствие, что тебе с ним светит, Рита! Ну, может, еще кафедральные чаепития.

Набросала предложений по дальнейшему исследованию. Отправила.

Бедняги мои еще пишут свои самостоятельные работы. Грустно вздыхают, трут лбы, ерошат волосы. Лодыри и лентяи. Волшебное подрастающее поколение, которое не знает слова «надо», а пребывает в святой уверенности, что в этом мире для них существует лишь их «хочу» и все вокруг им должны.

Жесть. Мы как-то попроще были в свои студенческие годы. Вот, помню, однажды гуляли с девчонками в клубе до шести утра, потом примчались на первой электричке метро в общагу, умылись, переоделись и на пары погнали. И даже работали на коллоквиумах и практике. Не уснули. До дома дотерпели. Правда, потом вырубило нас на сутки, но там было воскресение, так что нормально. Учеба не пострадала. Мы в Универе прямо занимались, старались, осваивали программу.

А нынешние страдальцы — полночи в телефонах/интернетах, потом спят на парах, а к зачету даже конспект, выложенный в группе «В контакте», прочитать не могут, где уж пересказать его своими словами или хоть близко к тексту. И что из них получится к выпуску? Страшно же, хотя, с другой стороны — не ракету проектировать будут. А вот мысль, что это общая тенденция в современных ВУЗах и не только наши студики такие, но и в Меде тоже — вот где ужас. Они же потом нас лечить придут. Кошмар.

Была недавно на профосмотре, и, выходя от терапевта, подумала: «Да, Рита, ты дожила до того времени, когда тебя лечит человек моложе тебя…». Годы идут. Мы не молодеем хотя в душе мне все еще двадцать один, но отекающие ноги и ноющая спина под вечер напоминают, что, увы, только в душе́.

Наконец-то будильник подсказывает, что чудики мои отмучились. Пора разгонять.

Тащу на кафедру стопку листов с проверочной, а у меня в кармане телефон разрывается. Пока дошла там уже три пропущенных: от Руса, Саши и моего врача. А Зульфия Амирановна-то с чего вдруг звонила?

Сын, как выяснилось из сообщения, хотел сказать, что проснулся, позавтракал, сделал проект по истории. Хорошо же. Но нет. Он собирается нести его показывать Ладе Юрьевне. Вот прямо сейчас.

Ёжки-плошки! Спятил!

Трубку ребенок не берет. Пишу, чтобы не творил глупости и предлагаю отправить проект по электронной почте. Увы, остаюсь не услышанной.

Саша звучит сильно с похмелья:

— Рит, у нас завтра здесь еще пара мероприятий намечается. Я тут прикинул, лучше всего получится, если я в понедельник пораньше встану. По новой трассе да почти в ночи доеду быстро и без проблем.

— Саш, тебе там, конечно, виднее… — завершить мысль не удается.

— Да, милая, ты же знаешь, что я аккуратен, осторожен, разумен и берегу себя. У меня же есть вы.

Вздыхаю и начинаю, как обычно, с пояснений:

— Я не про это.

— А я как раз об этом — у тебя нет поводов для беспокойства. Скоро вернусь. Посмотрим, может, выберемся куда на неделе?

Обалдеть. Нет охр… я в шоке:

— Мы с Русланом давно тебя не видели и не очень счастливы от этого.

— Глупости какие, — этот снисходительный тон у Саши обычно проявляется, когда он говорит о студентах, зависимых контрагентах, моих подругах и родственниках. Бесит. — Русу плевать. Он только счастлив, если меня нет дома. А ты вся в работе и вряд ли вообще замечаешь, что вокруг происходит.

Это, простите, что вот сейчас было, а?

— О, ясно. Барин лучше знает. Барин так решил.

— Да, детка. Хорошо, что ты понимаешь.

И все.

Вот совсем все.

Горечь разочарования на языке нарастает, после того как с коротким писком связь завершилась.