— Он не лучше. Вы разные. И все, что мне было сказать тебе на эту тему, я уже озвучила. За два месяца ничего не поменялось.

— Я Вам и тогда говорил, и сейчас скажу: нет преграды для настоящей любви. А за вас я буду бороться, — фыркнул, резанул из-под челки взглядом, как раздел. — Теперь хоть понятно с кем, а то все предрассудки да разница в возрасте. С возвращением, Маргарита Анатольевна. Я очень скучал, — с этими словами Марк сжал меня в тисках объятий, мимолетно поцеловал в макушку и гордо удалился.

Все как он любит. Ему бы еще черный развевающийся плащ и впечатлительные девы бы обрыдались.

Встряхнулась, выдохнула сильно покрасневшим носом. С укором поглядела на тихо ржущего сына:

— Представление окончено. Идем домой. Расскажи вкратце, что мне нужно знать о происшествиях здесь в мое отсутствие. Потом я помчу на работу, а ты в школу.

[1] Колючая проволока’Егоза' — металлическое изделие с находящимися на нем острыми металлическими шипами.

'Дорогие мои дети!

Очень трудно жить на свете!

Всюду — папы или мамы

Непослушны и упрямы…'

Максим Горький

— И да, конечно, у меня есть и подтверждающие фото. И видео даже. Хоть сейчас из него звезду ю-тюба сделаем. Заснял специально, потому что я же тебя знаю — до последнего будешь его защищать и пытаться найти в нем что-то хорошее. Нечего там искать, — эмоционально завершил свое повествование об отцовской измене сын.

Руслан в негодовании бегал по кухне, размахивая руками. Сама я в это время за барной стойкой завтракала, чем бог послал, и пыталась одновременно с этим на скорую руку накраситься для выхода в не слишком доброжелательные люди.

Сын негодовал и фырчал. Я же удивлялась слегка, жевала, планировала срочные дела на день, но ухом все равно вела:

— Опять взялся меня воспитывать. Отец года! Я сразу сказал ему, чтоб отвалил и не лез в мою жизнь…

— И он полез.

Естественно. Это же Миронов. Кто сомневался?

— Да, утром заявился в школу, нагрубил Ладе Юрьевне, обругал меня. А она потом высказалась в духе: «Знать вашу семейку не желаю…»

— Ну, ты и ушел с гордо поднятой головой. Совсем, — удивительно, но перегорело. Не штырило, не плющило. Я как будто комментировала дипломные работы своих студентов.

Влад оказался убойным успокоительным.

— Прости, мам, — тихо пробормотал мне в макушку ослик, незаметно подобравшийся со спины.

Вроде же нужно несколько воспитательных экзерсисов? С «Я — сообщениями», да?

— Я чуть не спятила там, пока искала ближайшие рейсы и пыталась разрулить вопрос с работой.

Рус появился в поле зрения. Потер шею сзади, покрутил головой, но все же решительно мне возражал, отстаивая свое право творить дичь:

— Рядом с тобой был Влад, он знал, что со мной все нормально. И тебя бы удержал.

Да, не такого я ждала ответа. А где обещания «больше никогда» и угрызания совестью? И вообще, что значит «знал»?

— Вот об этом подробнее, пожалуйста.

Ребенок слегка спал с лица. Глаза заметались в поисках подсказки, но в окружающем мире их сегодня не было.

— Э, ну, мы, как бы это сказать… — насупленный и глядящий исподлобья Рус, конечно, умилительный, но…

— Как есть! — рявкнула, хлопая об стол пустой уже тарелкой.

Косметика в стороны, посуда на куски, мое терпение тоже.

— Мы тут подружились, короче, — и нос так в потолок.

Несгибаемый-декабрист-мать-твою-Валерию Сергеевну.

— Что? — голос внезапно сел.

Они подружились? Владу тридцатник, жизнь он повидал разную, сам натуральный гений, без шуток. И мой семнадцатилетний ослик, у которого из основных достоинств — упрямство и любознательность.

И как это они так быстро нашли общий язык? Неужели на почве любви к горным лыжам и сноуборду? Ну и к барышням изрядно старше, видимо.

А я-то где была? Мать года, ежки-плошки!

— Да, общались сначала так, настороженно. Потом Новый год, а после вы уехали, и мы переписывались. Влад сказал, где оставил ключи. На всякий пожарный…

Глаза у меня, хвала Пресвятым Просветителям, не накрашены еще были, поэтому просто вылезли на лоб. Хорошо, что не успела намалевать красоты, а то бы еще и тушь осыпалась, и тени скатались.

Совершенно не замечая фурора в материнской душе, ослик спокойно, хоть и слегка стесняясь, продолжил:

— Он мне помогал с домашкой, с Ладой Юрьевной тоже, немного. Советами.

Хлопнула глазами и челюстью. Советами?

— Ах он, последователь Кирилла и Мефодия недобитый… — вырвалось непроизвольно.

Руслан вскинул на меня осуждающий взор:

— Не злись на него. Он тебя любит.

И это, конечно, все оправдывает? Как мы так хитро пришли от того пистона, который должен был отхватить сын, к его нескрываемому осуждению и негодованию в мой адрес? Успела только фыркнуть:

— Ну конечно!

И тут же получила:

— Да, ты вот отца не любила, поэтому и не видишь. А я вижу, — Руслан смотрел печально, но продолжил довольно уверенно: — Любовь — это тяжелая болезнь. Мы оба больны. И у других замечаем схожие симптомы сразу.

Молча встала наводить порядок.

Попробовала думать.

Безуспешно сегодня.

— О, как завернул. Ты давно ли в философию ударился, а? — что делает Рита, когда охр… удивляется? Язвит, конечно же.

Неожиданно, но сын на этот так-себе-пассаж отреагировал миролюбиво. Принес веник и совок, сгреб осколки и достаточно обстоятельно пояснил течение мыслей внутри его черепной коробки:

— Ну, как понял, что я сейчас никто и звать примерно так же, и любимой предложить мне нечего, так и занялся. Самообразованием. Радуйся.

— Чему бы? — так сразу после нервотрепки, перелета и новостей не въехала я.

— Как ты и хотела, я пойду в Универ. Не уверен, что в твой, там же отец. Но на вышку точно попрусь. И на права сдам после восемнадцати. И работать буду.

Оставалось только сгрести косметику в специальный бокс и изумляться:

— Прямо мечта любой матери — целеустремленный ребенок.

— Я знаю, что ты меня и без этого любишь. Но так тебе это делать приятнее, — такой снисходительно-покровительственный тон. Где-то я его частенько слышала.

Да, кровь — не водица.

— Милый, хорошо, что ты все это понимаешь. Но ведь может случиться так, что ты перерастешь свои сегодняшние чувства, — осторожно ступила на зыбкую почву неразделенной первой любви, где бомбануть может абсолютно все, от замечания об изысканности цветочного аромата до вопроса о погоде. — Ты же образование не бросишь?

Ну а что? Хотелось бы гарантий, естественно, да кто ж их даст? Так что просто — полюбопытствовать.

Конечно, ослик презрительно фыркнул, демонстративно скривив лицо:

— Я хоть и сын Миронова, но не полный же идиот, силы и время зазря тратить? Если уж взялся…

Тихонько выдохнув, обняла сына:

— Спасибо.

'Надежды становятся болью и памятью.

Любовь превращается в тяжкий урок.

А музыка? Музыка… больше не радует,

Как будто бы стала лишь смесью из нот…'

Анна Островская «Скрипач»

Пока нас фигурально носило по кочкам, от основной темы мы изрядно отклонились.

Но Рус помнил.

Обстоятельно заварил, а после разлил нам в кружки какой-то новый чай из сегодняшних китайских гостинцев. Достал булочки из хлебницы. Вздохнув, уселся за стол и вернулся на рельсы очень неприятных воспоминаний:

— Короче, я потом на отца злой такой был. Ну и поехал на работу к нему, чтобы дом скандалом не пачкать.

Не ожидала такого понимания и чувствительности от него, конечно. Может, это оттого, что у Руслана сейчас период создавать излишние препятствия и трудности, а потом изо всех сил превозмогать и преодолевать, чтобы чувствовать себя молодцом?