***

— Скажи мне, что скрываешь?

— Я раскрытая книга, хочешь знать — спроси, если знаешь, что спрашивать.

— Старуха, ты ведь догадываешься, кто я? Загадки оставь смертным, мне нужна тайна.

— У меня много тайн, которые известны всем.

— Чем обязан кузнец деревне?

— Это не моя тайна, не мне ее раскрывать.

— Смеешь мне отказывать?

— Я не боюсь тебя! Я выжгла душу, поэтому тебе не достанется ничего.

— А меня не интересуют души, я караю тело!

— У тебя нет надо мной власти!

— Как знать… если скажешь, что скрываешь! Связан ли кузнец с пророчеством?

— Возможно, как знать, кто из тех семей был связан, а кто оказался невинной жертвой. — она зашлась в кашле, перешедшем в истеричный, но горький смех. — Потеряла одного, помогла другому и лишь время покажет, кто связан, а кто нет. Но грех на наших руках не смыть.

— Интересно. Ты не вспомнишь меня.

— И не забуду.

Шум вырвал меня из ее сна, вытянул так резко, будто хлопнула дверь. Придя в себя, я увидел, что не ошибся в предположениях. Двое — кажется, были на собрании — ввалились в кузню в лучшем виде смертного уродства: грязные, взлохмаченные, стеклянными глазами и мокрыми ртами. Запах алкоголя и пота сразил бы наповал, будь я чувствителен хоть немного к этим мерзостям. Они еле передвигались на своих убогих конечностях, еще немного и перешли бы в свой первобытный вид, упав на четвереньки и ползая. Я усмехнулся картине, как эти два червяка падают ниц и ползают предо мной. Знали бы они. Но не время. Поэтому пришлось встать и сделать вид недоумевающего олуха.

— Вы что-то хотели?

— А-а-а, красавчик-новичок, а мы тут это, помочь пришли, так что ты это, говори, чего делать-то.

— Нам помощь не нужна!

— Тс-с-с! — руки грязные, засаленные, и как его не стошнило, когда он прижал этот толстый палец к своему рту. — Тс-с-с! Еще как нужна! Нам это, как его, приказ же был. Где хозяин?

— Я еще раз повторяю: нам помощь не требуется! Идите по домам!

— Слышь, а чего это ты нас прогоняешь? Ты тут, это, как его, не хозяин. Рун, скажи!

— Ты тут не хозяин!

Я начал выходить из себя. Еще немного и они уже никуда не уйдут. Никогда.

— О, вот этим надо? Куда, сюда бить? Рун, надо огонь развести, а то как же мы тут это как его, ковать будем.

Вероятно, Рун был смышлёнее этого идиота, либо верно растолковал, как сжались мои кулаки и заходили желваки. Он, не отрывая взгляда от меня, стал оттаскивать напарника от стола с инструментами.

— Ты чего это? Говорю, огонь разведи. Тут это… о, а это что? Ой, простите, уронил.

— Подними! — еще секунда и я не смогу более сдерживать ни силу, ни тело.

— Что? Это? Или это? — он начал бросать со стола инструменты. — А это что? Лови! — в меня полетела заготовка, и это был конец. Его конец.

— Э-эй, ты чего? — он судорожно сглотнул. — Твои глаза!

— Т-ты… К-к-кто т-ты?

Тряситесь, смердящие. Страх в ваших глазах — м-м-м, наблюдал бы вечность. Но время не на нашей… не на вашей стороне! Время. То, чего у меня нет, чтобы тратить на эту жалкую грязь под ногтями. Бессонные ночи до конца жизни, думаю, достаточное наказание… пока.

— Пошли вон!

— Д-да, мы… мы уходим. Рун?

Рун может стать проблемой, так как оказался не настолько пьян, чтобы списать увиденное на алкогольный бред, но ему никто не поверит. Хотя я мог бы избавить себя от проблем, оказав тем самым и миру небольшую услугу — уменьшить популяцию недоразвитых животных.

— Проваливайте! Я забуду о том, что было здесь и вам вспоминать не советую.

— А ч-что было? Зашли тут это поздороваться, поблагодарить! Да, Рун?

— А? Да, поздороваться.

[1] Книга Екклезиаста, или Проповедника 3:1-8

Ида мерила шагами комнату, прокручивая в голове тысячи вариантов того, что скажет отцу, разыгрывала тысячи схем, ведя мысленный диалог. Она понимала всю бессмысленность этого мучения, потому что в момент самого разговора ни одно предложение, ни один аргумент не всплывет в памяти, будто их смыло той волной сомнения, что сейчас бушевала за дамбой — с появлением отца дамбу прорвет. И не останется слов, не останется смелости, не останется голоса. Ида хотела подготовить речь письменно, чтобы не забыть, не отклониться, не запутаться, но посчитала, что в их ситуации управление нужно полностью отдать сердцу. Она любит отца, именно поэтому злится. Она злится, потому что он не доверял ей, он скрыл от нее правду и решил за нее, лишив ее права выбора. Он решил, что для нее лучше. Да, хотел как лучше. Но это ее право. Делать выбор и принимать решение — ее право, не привилегия.

И как и ожидалось, все мысли смыло волной, когда она увидела побледневшего отца, влетевшего в дом. Запыхавшийся, будто пробежал вокруг деревни не меньше пяти раз, взлохмаченный, с испачканными штанами на коленях — он что, падал? — он схватился за косяк и наклонился перевести дух.

— Нам надо уехать, — не поднимая головы, произнес он надломленным голосом. — В деревне больше небезопасно.

Из Иды будто выкачали весь воздух, ей показалось, что уши заложило, в голове начал проноситься гул, который не позволял услышать, что продолжал говорить отец. Она видела шевелящиеся губы, но звуки исчезли. Комната начала сжиматься и еще мгновение — все поплывет перед глазами.

— Ида? Ты… присядь, … хорошо! Я … посмотри … меня, — до нее долетали обрывки произнесенных им слов. Война? Имперские отряды?

— Что это все значит? — еле слышно промолвила она, постепенно обретая контроль над телом и мыслями.

— Не знаю, но нужно уехать из деревни. Через неделю здесь будут имперские. Нам опасно здесь оставаться, мы не знаем, кто будет среди них и что еще им донесли. — Старый Пот отдышался и сделал шаг вперед.

— Я не поеду. — Ида рефлекторно отступила. — Мы больше не будем убегать. Я не хочу прожить жизнь в страхе.

— Ты не понимаешь!

— Отец, я не маленькая! Знаешь, в чем проблема? В том, что ты принимаешь решения за меня. Во всем. Но хватит.

— Ида! Ты не осознаешь…

— Я осознаю, отец! Они не узнают, потому что не увидят и не услышат обо мне. Они будут заняты другими вопросами.

— А если они вспомнили о деревне, потому что знают и это только предлог, чтобы убедиться? Чувствовал, что эта ярмарка не просто так, вынюхивали, они узнали. И в письме, — он присел, не в силах устоять на ногах от этой догадки, — это письмо могло быть не от них.

— Тогда куда бы мы не сбежали, они найдут нас. — Увидев ужас в глазах отца и трясущиеся руки, Ида пересилила себя, подошла и присела перед ним. Уже мягче сказала: — Я хотела поговорить обо всем, хотела, чтобы ты рассказал все, но, видимо, сейчас это неважно. Обещай, что расскажешь, когда все закончится? Отец, — она заметила, как он вздрогнул от этого слова и посмотрел на нее глазами, полными невыплаканных слез. — Обещай.

— Обещаю, Ида. Я обещаю. Прости меня, я…

— Не извиняйся. Меня многое расстраивает, но я не таю обиды.

Снаружи раздались шумные шаги и через минуту в дверь постучали.

— Пот, дома? — не дождавшись ответа, в дом вошел Йофас. Замер в дверях, растерявшись, будто понял, в какой неподходящий момент явился, но быстро подобрался и взял себя в руки: — Разговор есть.

— Проходи, Йофас! Присаживайся, угостить чаем или настойки плеснуть? — вскочил Старый Пот так, будто мгновение назад не был на волосок от сердечного удара. Ида заметила, как отец заслонил ее собой.

— Настойки! Разговор будет серьезным и долгим. Наедине. — На этом слове он заглянул за плечо Старого Пота и многозначительно посмотрел на Иду, всем видом давая понять, что ей здесь не место. Она хотела ответить, но сдержалась.