– Есть ещё залы? Насколько же большое это здание?

– Очень большое.

– В Москве такое не спрятать, да?

– В "Аду" возможно всё.

– А где конкретно этот самый "Ад"?

– А зачем тебе это знать?

– Вдруг я захочу прогуляться и купить себе чего-нибудь? Не буду же я каждый раз через нору пробираться в Москву.

– Ты вряд ли здесь что-то купишь. Для этого надо бы знать мандаринский.

– Так мы в Китае?

– В Шанхае. Столице европейской интервенции, а по совместительству контрабандистской Мекке. Клиенты у нас, в основном, с Родины, но, знаешь, здесь всё равно ни у кого не возникает вопросов к нашему бизнесу. Всем просто плевать. У них страна разваливается, коррупция кругом.

– У нас, вообще-то тоже.

Мы молча многозначительно переглянулись и, затем. как ни в чём не бывало, отправились дальше. Ящер кратко продемонстрировал мне общую для всех развлекателей гримёрку, а затем провёл в более скромные помещения на чердаке сего шикарного дома. Там, плотным рядком, располагались комнаты прислуги, одну из которых выделили мне.

– Тут у тебя большая кровать, тумбочка, да стул. Разве что-то ещё нужно?

– Да, не помешала бы ванная и ещё...

– Это был риторический вопрос. Ты же не на курорте. Баня для всех общая, в подвале. Банные процедуры обязательны и проходят раз в два дня. Там же, рядом, можно постирать свои тряпки в тазике. Туалет у вас всех на этаже.

– Ну, в целом, не дурно.

– Ещё бы! Ты, главное, запомни, что клиенты сюда приходят расслабиться, чего-нибудь выпить и выкурить. Кого-нибудь подцепить за звонкую монету. Лучше ничего лишнего им не говори и никуда свой лисий нос не суй. Оставь всё как есть, и тогда себе и нам врагов не наживёшь. Ясно?

– Вполне.

– Что же, тогда располагайся. Твоя униформа в тумбочке. Рабочий день весь вечер и всю ночь, днём можешь поспать. Но, разумеется, не сегодня. Сегодня готовься. Ну всё, будут вопросы, подойди в мой кабинет. Или сразу к боссу, он тут частенько бывает. – ящер похлопал меня по плечу и вышел прочь.

Я затворил за ним дверь и стал готовиться к тому, чтобы превратить эту комнату в свой оперативный штаб. Мы обговорили с Йозефом, что тот сначала проникнет сюда под видом клиента, а затем ускользнёт наружу, чтобы организовать наблюдательный пункт вне здания. Мне крайне повезло, что в моей комнате было довольно большое окно, обладавшее также небольшой площадкой с внешней стороны крыши, что превращало его в очень удобное место для связи.

Да, учитывая умения нашего врага, я не смогу просто сказать словами своему напарнику всё то, что смогу узнать. Однако, мы предусмотрели какой-то такой исход. А потому л стал готовить себе "аппарат связи". Он представлял из себя масляную лампу, которой я мог бы передавать сигналы морзянкой в ночи. И снятые с ветхих подушек наволочки, которые выступали в качестве эрзац-заменителя флажков семафоров.

На другой стороне улицы я наблюдал удобное место на крыше соседнего здания, где мог бы остаться Йозеф. Но прежде всего, мне было необходимо в целом указать товарищу своё местоположение. Для этого я повязал одну из наволочек на ручку оконной рамы, в надежде на то, что мой друг сможет заметить их с улицы. Рано или поздно он должен был бы.

Затем мне оставалось только переодеться и приготовиться к тому, что придётся терпеть множество отвратительных людей много вечеров подряд. Чёрт, надеюсь всё пройдёт гладко, а не как это бывает обычно...

Две недели каторжных выступлений пролетели практически незаметно. Весь вечер и всю ночь я не сходил с помоста, голося и свои стихи, и все те чужие, которые помнил наизусть. Затем, с ломотой в ногах и гадким привкусом гари на языке, я забирался в свою комнату, полнившуюся клопами, и засыпал, чтобы вновь повторить цикл унижения.

Унижения не из-за той гадости и мерзости, что творилась вокруг и происходила со мной тогда, когда сходил со сцены. Нет, это было что-то к чему человек может привыкнуть. Утопить в себе, под чувством долга перед страной и товарищем. Унизительно было то, что в этом месте всё было пропитано той самой атмосферой, что царила во времена правления императора.

К людям здесь относились исключительно потребительски, как к вещам. Их использовали по прихоти и исключительно ради возвышения собственного эго. Из работников этого заведения не пытались выжать выгоду или что-то получить, нет, их использовали, как когда-то использовали холопов, просто для поддержания осознания того, что существуют индивиды второго сорта, которые будут повиноваться тебе просто по праву рождения. Это особое чувство собственности, которое смешано с ощущением собственной исключительности.

Конечно, не все посетители были дворянами. Но от этого становилось ещё более противно. Даже все эти богатые выходцы из крестьян, купечества и прочих сословий, считали, что деньги наделяют их властью над теми, у кого этих денег нет. Они тешили свою порочную гордость, зная, что в "Аду" им позволено вообще всё.

В один день я видел, как один бывший царский офицер, имевший приличное состояние, заплатил лично хозяину баснословную сумму, чтобы прилюдно съесть местную, шанхайскую девушку. И тот дал добро. Ведь в "Аду" можно всё. Мне было невыносимо смотреть на подобное преступление и очень хотелось вмешаться. Но я не мог. Вернее, я испугался.

Меня пугало то, что я не могу вмешаться в процесс тайно, потому что из-за зуба, Морозов наверняка узнал бы о моей самодеятельности. А драться в открытую я просто побоялся. Потому что знал, что мне не победить в одиночку толпу кровожадных гиен. Да и, кроме того, я подставлю под удар, всю нашу операцию.

А потому я просто развернулся и ушёл, чтобы не видеть происходящего. Потому что я не был героем. Да и как быть героем в таком месте? Не в том смысле, что оно действительно своим беззаконием напоминало ад. Нет. Всё дело в том, что здесь, да и, наверное, везде в мире, зло было исключительно банально и просто. Все эти люди, что с восхищением смотрели за кровавой трапезой, мало чем отличались от любых других людей.

Просто само общество сделало их кровожадными, оно позволило им поступать так и дало возможность для того, чтобы кто-то был мясом, а кто-то хищником. И не изменив общество, всех этих монстров было невозможно победить, сколько бы пуль я ни потратил. Потому слова казались мне эффективнее. Они были для меня возможностью рассказать о своих переживаниях и высказать свои боли, касательно окружающего безумия.

Жаль, что их никто не слушал. Потому что вещи не могут сказать ничего вразумительного. Они созданы только для того, чтобы их использовать. А ещё, чтобы смотреть на них, как на декорации. И пока на меня смотрели, я мог, не боясь, говорить всё что хочу, зная, что всё равно не буду услышан и понят. Это общество всё равно бы не восприняло человеческую речь...

В стихах я стегал по гнойным нарывам "Ада": по курителям мака, глушителям хлебного вина и развратникам разных калибров и мастей. Потом испытывал боль. Потом плёлся в свою комнатушку. Спал. Повторял цикл. Повторял цикл. Повторял цикл. Повторял цикл. Это стало сводить меня с ума. Вернее то, сколь рутинно всё становилось.

Но однажды, проверенная схема изменилась. В наше заведение пришёл неожиданный гость, которого хозяин принял лично, у себя в кабинете. Мне бы не было до этого никакого дела, если бы администратор не повелел мне подняться к ним и составить компанию.

Когда я вошёл в комнату, плотно заставленную различным дорогим барахлом, то увидел за столом двух зверей. При чём в госте было столь мало необычного или примечательного, что я едва ли смог бы его чётко описать. Это был совершенно обычный пёс, породы лаек, коих на улицах можно было встретить немало. Пожалуй, он был самым "стандартным" среди всех них, настолько казался похожим на всех лаек, которых я видел ранее.